Как же все непрочно в нашем мире! У меня нет уверенности в том, что я переживу это горе, но, если дни мои продлятся, я почел бы за счастье заботиться о Вас и надеюсь, что в память об ушедшей Вы будете обращаться ко мне со всеми своими нуждами».
Посланцем Дайсё был тот самый Окура-но таю. А вот что передал он на словах: «Пока я думал да передумывал, прошло немало времени, и вы могли усомниться в искренности моих намерений. Обещаю вам, что отныне буду всегда к вашим услугам. Надеюсь, вы не откажете мне в доверии. Я знаю, что у вас много сыновей, и готов позаботиться о них, когда придет им пора поступать на службу».
В этом доме можно было не бояться скверны, и госпожа Хитати настояла на том, чтобы Окура-но таю зашел в покои. Обливаясь слезами, она написала ответ:
«Больше всего на свете я хотела бы умереть, но, увы, даже этого мне не дано. Впрочем, не для того ли продлилась моя жизнь, чтобы я могла услышать от Вас теплые слова участия? Вы себе не представляете, как страдала я все эти годы, видя дочь свою в столь бедственном положении и сознавая, что причиной тому – мое собственное ничтожество. Я была так благодарна за честь, которую Вы ей оказали, у меня впервые появилась надежда на будущее. Но, увы, все пошло прахом… Видно, такова судьба всех, кто живет в этом унылом селении. Там действительно нечего ждать, кроме горестей… Если жизнь моя продлится, я не премину воспользоваться Вашим любезным предложением. Но теперь… увы, в глазах темнеет, и я не могу даже поведать Вам…»
В подобных случаях не принято одаривать посланца, но госпожа Хитати, желая хоть чем-то выразить свою признательность, достала меч и прекрасный пятнистый пояс, давно уже приготовленные ею для Дайсё, и, положив их в парчовый мешок, попросила даму вручить все это Окура-но таю со словами: «Примите на память об ушедшей…»
Когда Окура-но таю показал дары господину, тот не сумел скрыть досады: «В такое время…»
– Госпожа Хитати приняла меня лично, – сообщил посланец. – Она плакала все время, пока мы с ней разговаривали. Среди всего прочего она просила передать вам благодарность за внимание, которое вы готовы оказать ее малолетним сыновьям. Она понимает, какая это честь для них, ибо при столь низком происхождении… Короче говоря, она пришлет их к вам в ближайшее время, чтобы они прислуживали у вас в доме, и обещает никому не говорить ни слова о причинах вашего к ним расположения.
«Вряд ли кто-нибудь станет гордиться родством с правителем Хитати, – подумал Дайсё, – но даже в высочайших покоях прислуживают иногда девицы из подобных семейств. И если одной из них удастся снискать благосклонность Государя, кто осудит ее? А уж о простых подданных и говорить нечего, они часто сочетаются узами брака с девицами низкого происхождения или женщинами, уже имевшими супруга. Даже если бы девушка была родной дочерью правителя Хитати, связь с ней вряд ли могла повредить мне, тем более что у меня никогда не было намерения предавать ее огласке. Так или иначе, я должен показать несчастной матери, какая честь для ее детей быть связанными с умершей».
Прошло еще несколько дней, и госпожу Хитати навестил супруг. Он был вне себя от гнева и, даже не присев, обрушился на нее с упреками: мол, она не должна была в такое время оставлять дом. А надо сказать, что правитель Хитати никогда особенно не интересовался судьбой своей падчерицы, хотя и догадывался, что она живет в стесненных обстоятельствах. Его супруга сознательно оставляла его в неведении, решив, что откроет ему все, когда девушку перевезут в столицу и она будет осыпана почестями и окружена вниманием. Но что толку было скрывать от него правду теперь, когда все ее надежды рухнули? Горько плача, она рассказала ему все, что произошло за это время, и показала письмо Дайсё. Правитель Хитати снова и снова перечитывал его, недоумевая и изумляясь, ибо он, как и остальные провинциальные чиновники, привык с подобострастием взирать на сановных особ.
– Как жаль, что она умерла, упустив столь счастливую возможность! – посетовал он. – Я иногда бываю в доме господина Дайсё, поскольку нахожусь в давней зависимости от его семейства, однако я слишком ничтожен, чтобы приближаться к нему самому. Но, насколько я понимаю, он обещает позаботиться о наших сыновьях. Это позволяет надеяться на будущее.
Радость, отобразившаяся на его лице, повергла госпожу Хитати в еще большее отчаяние. «О, если б моя несчастная дочь была жива!» – думала она, рыдая. Ее супруг тоже счел своим долгом заплакать.
А ведь будь девушка жива, семейство правителя вряд ли удостоилось бы внимания Дайсё. Теперь же он чувствовал себя виноватым и, желая хоть как-то загладить свою вину, готов был мириться даже с неизбежными пересудами.
Приближался Сорок девятый день, и после недолгих колебаний – а действительно ли его возлюбленной нет уже в этом мире? – Дайсё решил, что молебны в любом случае не повредят ей, и тайком поручил Рисси справить необходимые обряды, особо позаботившись о том, чтобы все шестьдесят монахов получили щедрое вознаграждение.
Госпожа Хитати тоже приехала в Удзи и сделала некоторые дополнительные приношения от своего имени.
Принц Хёбукё прислал на имя Укон серебряный горшочек, наполненный золотом. Опасаясь пересудов, он предпочел ограничиться этим скромным приношением, сделанным к тому же от имени Укон, так что люди, не знавшие истинных обстоятельств, недоумевали: «Откуда у простой прислужницы…»
Дайсё изволил прислать самых верных своих приближенных.
– Столько шума, и ради кого? Ради никому не известной особы? – дивились люди. – Кто же она?
Когда же явился правитель Хитати и с самодовольным видом принялся распоряжаться в доме, всеобщее недоумение еще более возросло.
А тот, глядя вокруг, думал о том, сколь ограниченны возможности людей низкого состояния. Вот он, к примеру, совсем недавно праздновал рождение внука и, казалось бы, ничего не пожалел, чтобы должным образом украсить покои. Чего там только не было: и китайская утварь, и корейская. И все же до такого великолепия ему было далеко, даром что поминальные обряды проводились без огласки. Право же, будь его падчерица жива, его бы и не допустили к ней.
Нака-но кими подготовила дары для монахов, читавших сутры, и угощение для семи монахов.
Теперь даже Государю стало известно о существовании девушки из Удзи, и он невольно пожалел Дайсё, ибо тот, боясь обидеть Вторую принцессу, принужден был скрывать свои чувства к столь дорогой его сердцу особе.
И Дайсё и принц Хёбукё по-прежнему оплакивали свою утрату. Велико было горе принца, потерявшего возлюбленную в тот миг, когда страсть его достигла своего предела, однако, будучи человеком легкомысленным, он не упускал ни малейшей возможности развлечься и постепенно… Дайсё же был неутешен в своей потере, хотя приготовления к поминальным обрядам и заботы о семействе покойной почти не оставляли ему досуга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Посланцем Дайсё был тот самый Окура-но таю. А вот что передал он на словах: «Пока я думал да передумывал, прошло немало времени, и вы могли усомниться в искренности моих намерений. Обещаю вам, что отныне буду всегда к вашим услугам. Надеюсь, вы не откажете мне в доверии. Я знаю, что у вас много сыновей, и готов позаботиться о них, когда придет им пора поступать на службу».
В этом доме можно было не бояться скверны, и госпожа Хитати настояла на том, чтобы Окура-но таю зашел в покои. Обливаясь слезами, она написала ответ:
«Больше всего на свете я хотела бы умереть, но, увы, даже этого мне не дано. Впрочем, не для того ли продлилась моя жизнь, чтобы я могла услышать от Вас теплые слова участия? Вы себе не представляете, как страдала я все эти годы, видя дочь свою в столь бедственном положении и сознавая, что причиной тому – мое собственное ничтожество. Я была так благодарна за честь, которую Вы ей оказали, у меня впервые появилась надежда на будущее. Но, увы, все пошло прахом… Видно, такова судьба всех, кто живет в этом унылом селении. Там действительно нечего ждать, кроме горестей… Если жизнь моя продлится, я не премину воспользоваться Вашим любезным предложением. Но теперь… увы, в глазах темнеет, и я не могу даже поведать Вам…»
В подобных случаях не принято одаривать посланца, но госпожа Хитати, желая хоть чем-то выразить свою признательность, достала меч и прекрасный пятнистый пояс, давно уже приготовленные ею для Дайсё, и, положив их в парчовый мешок, попросила даму вручить все это Окура-но таю со словами: «Примите на память об ушедшей…»
Когда Окура-но таю показал дары господину, тот не сумел скрыть досады: «В такое время…»
– Госпожа Хитати приняла меня лично, – сообщил посланец. – Она плакала все время, пока мы с ней разговаривали. Среди всего прочего она просила передать вам благодарность за внимание, которое вы готовы оказать ее малолетним сыновьям. Она понимает, какая это честь для них, ибо при столь низком происхождении… Короче говоря, она пришлет их к вам в ближайшее время, чтобы они прислуживали у вас в доме, и обещает никому не говорить ни слова о причинах вашего к ним расположения.
«Вряд ли кто-нибудь станет гордиться родством с правителем Хитати, – подумал Дайсё, – но даже в высочайших покоях прислуживают иногда девицы из подобных семейств. И если одной из них удастся снискать благосклонность Государя, кто осудит ее? А уж о простых подданных и говорить нечего, они часто сочетаются узами брака с девицами низкого происхождения или женщинами, уже имевшими супруга. Даже если бы девушка была родной дочерью правителя Хитати, связь с ней вряд ли могла повредить мне, тем более что у меня никогда не было намерения предавать ее огласке. Так или иначе, я должен показать несчастной матери, какая честь для ее детей быть связанными с умершей».
Прошло еще несколько дней, и госпожу Хитати навестил супруг. Он был вне себя от гнева и, даже не присев, обрушился на нее с упреками: мол, она не должна была в такое время оставлять дом. А надо сказать, что правитель Хитати никогда особенно не интересовался судьбой своей падчерицы, хотя и догадывался, что она живет в стесненных обстоятельствах. Его супруга сознательно оставляла его в неведении, решив, что откроет ему все, когда девушку перевезут в столицу и она будет осыпана почестями и окружена вниманием. Но что толку было скрывать от него правду теперь, когда все ее надежды рухнули? Горько плача, она рассказала ему все, что произошло за это время, и показала письмо Дайсё. Правитель Хитати снова и снова перечитывал его, недоумевая и изумляясь, ибо он, как и остальные провинциальные чиновники, привык с подобострастием взирать на сановных особ.
– Как жаль, что она умерла, упустив столь счастливую возможность! – посетовал он. – Я иногда бываю в доме господина Дайсё, поскольку нахожусь в давней зависимости от его семейства, однако я слишком ничтожен, чтобы приближаться к нему самому. Но, насколько я понимаю, он обещает позаботиться о наших сыновьях. Это позволяет надеяться на будущее.
Радость, отобразившаяся на его лице, повергла госпожу Хитати в еще большее отчаяние. «О, если б моя несчастная дочь была жива!» – думала она, рыдая. Ее супруг тоже счел своим долгом заплакать.
А ведь будь девушка жива, семейство правителя вряд ли удостоилось бы внимания Дайсё. Теперь же он чувствовал себя виноватым и, желая хоть как-то загладить свою вину, готов был мириться даже с неизбежными пересудами.
Приближался Сорок девятый день, и после недолгих колебаний – а действительно ли его возлюбленной нет уже в этом мире? – Дайсё решил, что молебны в любом случае не повредят ей, и тайком поручил Рисси справить необходимые обряды, особо позаботившись о том, чтобы все шестьдесят монахов получили щедрое вознаграждение.
Госпожа Хитати тоже приехала в Удзи и сделала некоторые дополнительные приношения от своего имени.
Принц Хёбукё прислал на имя Укон серебряный горшочек, наполненный золотом. Опасаясь пересудов, он предпочел ограничиться этим скромным приношением, сделанным к тому же от имени Укон, так что люди, не знавшие истинных обстоятельств, недоумевали: «Откуда у простой прислужницы…»
Дайсё изволил прислать самых верных своих приближенных.
– Столько шума, и ради кого? Ради никому не известной особы? – дивились люди. – Кто же она?
Когда же явился правитель Хитати и с самодовольным видом принялся распоряжаться в доме, всеобщее недоумение еще более возросло.
А тот, глядя вокруг, думал о том, сколь ограниченны возможности людей низкого состояния. Вот он, к примеру, совсем недавно праздновал рождение внука и, казалось бы, ничего не пожалел, чтобы должным образом украсить покои. Чего там только не было: и китайская утварь, и корейская. И все же до такого великолепия ему было далеко, даром что поминальные обряды проводились без огласки. Право же, будь его падчерица жива, его бы и не допустили к ней.
Нака-но кими подготовила дары для монахов, читавших сутры, и угощение для семи монахов.
Теперь даже Государю стало известно о существовании девушки из Удзи, и он невольно пожалел Дайсё, ибо тот, боясь обидеть Вторую принцессу, принужден был скрывать свои чувства к столь дорогой его сердцу особе.
И Дайсё и принц Хёбукё по-прежнему оплакивали свою утрату. Велико было горе принца, потерявшего возлюбленную в тот миг, когда страсть его достигла своего предела, однако, будучи человеком легкомысленным, он не упускал ни малейшей возможности развлечься и постепенно… Дайсё же был неутешен в своей потере, хотя приготовления к поминальным обрядам и заботы о семействе покойной почти не оставляли ему досуга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103