Впрочем, кто знает, может быть, после смерти мне было бы еще хуже…»
Всю ночь она не смыкала глаз, преследуемая горькими раздумьями, перебирая в памяти все тягостные и мучительные подробности своей безотрадной жизни. Она никогда не видела отца, ее юность прошла в бесконечных скитаниях по далеким восточным землям. Когда же волею обстоятельств она вернулась наконец в столицу и обрела столь надежную, казалось бы, опору в лице сестры, нелепый случай лишил ее и этого утешения. Был человек, готовый оказать ей покровительство, и уже близился день, когда все тревоги и несчастья должны были остаться позади, но она совершила непоправимую ошибку, и все рухнуло. Теперь-то она понимала, что нельзя было давать принцу ни малейшего повода… Ведь именно тогда и начались все ее беды. О, она не должна была уступать ему, не должна была верить клятвам у Померанцевого острова! Теперь ничего, кроме неприязни, не осталось в ее сердце, и все чаще вспоминала она того, другого. Может быть, он любил ее гораздо меньше, но где найдешь человека более внимательного и более надежного? Лишь бы он не узнал, что она жива и находится здесь, в Оно! Кто угодно, но только не он! Она бы не перенесла этого позора! И все же, если бы можно было хотя бы одним глазком увидеть его… Нет, нет, не стоило даже думать об этом!
Наконец раздался крик петуха, и женщина вздохнула с облегчением. «А каким бы счастьем было для меня услыхать голос матери» (509), – невольно подумалось ей. После бессонной ночи она чувствовала себя совсем больной и осталась лежать, поджидая Комоки, которая так до сих пор и не пришла. Тем временем старухи, всю ночь пугавшие ее своим храпом, поднялись и, ворча и кашляя, засуетились, готовя себе утренний рис.
– Отведайте и вы, – предложила ей одна из монахинь, но женщине было неприятно принимать от нее такого рода услуги, тем более что и угощение показалось невкусным. Она отказалась от еды, сославшись на дурное самочувствие, но бесцеремонные монахини продолжали настаивать. Тут послышался шум: пришли монахи из Ёкава с сообщением, что Содзу собирается сегодня спуститься с гор.
– Почему так внезапно? – удивились монахини, и монахи не без гордости принялись объяснять им, в чем дело:
– Первую принцессу давно уже преследует какой-то злой дух. Верховный священнослужитель с горы Хиэ был призван к ее ложу, дабы отслужить соответствующий молебен, но похоже, что без нашего почтенного Содзу они не могут справиться. Вчера за ним снова присылали гонца, а вечером Сии-но сёсё из дома Левого министра явился с письмом от самой Государыни-супруги. Поэтому господин Содзу и согласился нарушить свое уединение.
«Вряд ли я дождусь другого такого случая, – подумала женщина. – Я должна превозмочь свою робость и попросить почтенного Содзу совершить обряд пострижения. В доме почти никого нет, и нам никто не помешает».
– Я чувствую себя нездоровой, – сказала она, поднимаясь. – Когда пожалует господин Содзу, попросите его принять у меня обет воздержания. Не стоит упускать такой возможности.
Старая монахиня лишь молча кивнула в ответ. Вид у нее был совершенно отсутствующий.
Молодая госпожа перебралась в свои покои. Ее всегда причесывала монахиня, и теперь, не желая, чтобы ее волос касались чужие руки, она попыталась распустить их сама, что оказалось довольно трудной задачей. «Матушка никогда уже не увидит меня в прежнем обличье», – подумала она, и сердце ее болезненно сжалось. Но разве могла она кого-то винить? Ей казалось, что за время болезни волосы ее должны были поредеть, но, как это ни странно, их вовсе не стало меньше. Густые, длиной не менее шести сяку, они падали до самого пола шелковистыми, блестящими волнами.
– «О такой ли судьбе…» (510) – тихонько прошептала она, словно про себя…
Содзу появился в Оно вечером. Для него были подготовлены южные покои, где уже суетились круглоголовые монахи. Прежде всего Содзу зашел к матери.
– Что нового произошло у вас за это время? – спросил он. – Я слышал, что монахиня из восточных покоев отправилась в Хацусэ. А та особа, которую мы нашли, что, она по-прежнему с вами?
– Да, она здесь, – ответила старая монахиня. – Кстати, ей, кажется, нездоровится, и она просила, чтобы вы приняли у нее обет воздержания.
Содзу поспешил в покои молодой госпожи и, устроившись у занавесей, окликнул ее. С трудом превозмогая смущение, она приблизилась, готовая отвечать на его вопросы.
– Все это время я молился за вас, – сказал Содзу. – Я уверен, что какая-то давняя связь существует между нашими судьбами, иначе мы не встретились бы при столь удивительных обстоятельствах. Надеюсь, вы понимаете, почему я не сообщался с вами: монаху не приличествует обмениваться письмами с женщиной без особой на то надобности. Как вам живется здесь среди отвернувшихся от мирской суеты?
– Когда-то я решила уйти из мира, – отвечала женщина, – и сама не понимаю, почему до сих пор жива. Меня это не так уж радует, и тем не менее я благодарна вам за все, что вы для меня сделали. Однако я слишком не похожа на других и не могу жить обычной для женщины жизнью. Умоляю вас, позвольте мне стать монахиней. Поверьте, я не вижу для себя иного выхода, и если судьбе было угодно, чтобы я осталась жить…
– Но у вас еще вся жизнь впереди! Неужели вы решитесь посвятить ее одним молитвам? Боюсь, как бы вы не обременили душу еще более тяжкими прегрешениями! Возможно, сейчас ваше решение кажется вам твердым, но пройдет время… Увы, женщины так легко впадают в заблуждение…
– С малолетства я не знала ничего, кроме печалей, и матушка часто говорила мне о своем желании сделать меня монахиней. А потом, когда я стала проникать в суть явлений этого мира, я еще более укрепилась в намерении отказаться от обычной жизни и посвятить себя заботам о грядущем. Кто знает, может быть, мне осталось жить совсем немного и именно поэтому я так слабею духом… О, прошу вас, не отказывайте мне…
И женщина заплакала. «Но почему? – недоумевал Содзу. – Почему такая красавица прониклась отвращением к миру? Впрочем, наверное, у нее есть причины… Если вспомнить хотя бы речи того духа… Чудо, что ей вообще удалось выжить. А раз уж приметил ее однажды злой дух, она никогда не будет в полной безопасности».
– Ваше желание встать на путь служения Будде весьма похвально, и не мне, монаху, отговаривать вас, – сказал он. – Принятие обета занимает немного времени, но меня срочно вызвали к Первой принцессе, и сегодня ночью я должен быть во Дворце, дабы с раннего утра приступить к молитвам и обрядам. Через семь дней я вернусь, и тогда…
«Да, но к тому времени может вернуться и монахиня…» – огорчилась женщина и, притворившись, что силы покидают ее, заплакала:
– Ах, но я так страдаю! Боюсь, что скоро мне не поможет и постриг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Всю ночь она не смыкала глаз, преследуемая горькими раздумьями, перебирая в памяти все тягостные и мучительные подробности своей безотрадной жизни. Она никогда не видела отца, ее юность прошла в бесконечных скитаниях по далеким восточным землям. Когда же волею обстоятельств она вернулась наконец в столицу и обрела столь надежную, казалось бы, опору в лице сестры, нелепый случай лишил ее и этого утешения. Был человек, готовый оказать ей покровительство, и уже близился день, когда все тревоги и несчастья должны были остаться позади, но она совершила непоправимую ошибку, и все рухнуло. Теперь-то она понимала, что нельзя было давать принцу ни малейшего повода… Ведь именно тогда и начались все ее беды. О, она не должна была уступать ему, не должна была верить клятвам у Померанцевого острова! Теперь ничего, кроме неприязни, не осталось в ее сердце, и все чаще вспоминала она того, другого. Может быть, он любил ее гораздо меньше, но где найдешь человека более внимательного и более надежного? Лишь бы он не узнал, что она жива и находится здесь, в Оно! Кто угодно, но только не он! Она бы не перенесла этого позора! И все же, если бы можно было хотя бы одним глазком увидеть его… Нет, нет, не стоило даже думать об этом!
Наконец раздался крик петуха, и женщина вздохнула с облегчением. «А каким бы счастьем было для меня услыхать голос матери» (509), – невольно подумалось ей. После бессонной ночи она чувствовала себя совсем больной и осталась лежать, поджидая Комоки, которая так до сих пор и не пришла. Тем временем старухи, всю ночь пугавшие ее своим храпом, поднялись и, ворча и кашляя, засуетились, готовя себе утренний рис.
– Отведайте и вы, – предложила ей одна из монахинь, но женщине было неприятно принимать от нее такого рода услуги, тем более что и угощение показалось невкусным. Она отказалась от еды, сославшись на дурное самочувствие, но бесцеремонные монахини продолжали настаивать. Тут послышался шум: пришли монахи из Ёкава с сообщением, что Содзу собирается сегодня спуститься с гор.
– Почему так внезапно? – удивились монахини, и монахи не без гордости принялись объяснять им, в чем дело:
– Первую принцессу давно уже преследует какой-то злой дух. Верховный священнослужитель с горы Хиэ был призван к ее ложу, дабы отслужить соответствующий молебен, но похоже, что без нашего почтенного Содзу они не могут справиться. Вчера за ним снова присылали гонца, а вечером Сии-но сёсё из дома Левого министра явился с письмом от самой Государыни-супруги. Поэтому господин Содзу и согласился нарушить свое уединение.
«Вряд ли я дождусь другого такого случая, – подумала женщина. – Я должна превозмочь свою робость и попросить почтенного Содзу совершить обряд пострижения. В доме почти никого нет, и нам никто не помешает».
– Я чувствую себя нездоровой, – сказала она, поднимаясь. – Когда пожалует господин Содзу, попросите его принять у меня обет воздержания. Не стоит упускать такой возможности.
Старая монахиня лишь молча кивнула в ответ. Вид у нее был совершенно отсутствующий.
Молодая госпожа перебралась в свои покои. Ее всегда причесывала монахиня, и теперь, не желая, чтобы ее волос касались чужие руки, она попыталась распустить их сама, что оказалось довольно трудной задачей. «Матушка никогда уже не увидит меня в прежнем обличье», – подумала она, и сердце ее болезненно сжалось. Но разве могла она кого-то винить? Ей казалось, что за время болезни волосы ее должны были поредеть, но, как это ни странно, их вовсе не стало меньше. Густые, длиной не менее шести сяку, они падали до самого пола шелковистыми, блестящими волнами.
– «О такой ли судьбе…» (510) – тихонько прошептала она, словно про себя…
Содзу появился в Оно вечером. Для него были подготовлены южные покои, где уже суетились круглоголовые монахи. Прежде всего Содзу зашел к матери.
– Что нового произошло у вас за это время? – спросил он. – Я слышал, что монахиня из восточных покоев отправилась в Хацусэ. А та особа, которую мы нашли, что, она по-прежнему с вами?
– Да, она здесь, – ответила старая монахиня. – Кстати, ей, кажется, нездоровится, и она просила, чтобы вы приняли у нее обет воздержания.
Содзу поспешил в покои молодой госпожи и, устроившись у занавесей, окликнул ее. С трудом превозмогая смущение, она приблизилась, готовая отвечать на его вопросы.
– Все это время я молился за вас, – сказал Содзу. – Я уверен, что какая-то давняя связь существует между нашими судьбами, иначе мы не встретились бы при столь удивительных обстоятельствах. Надеюсь, вы понимаете, почему я не сообщался с вами: монаху не приличествует обмениваться письмами с женщиной без особой на то надобности. Как вам живется здесь среди отвернувшихся от мирской суеты?
– Когда-то я решила уйти из мира, – отвечала женщина, – и сама не понимаю, почему до сих пор жива. Меня это не так уж радует, и тем не менее я благодарна вам за все, что вы для меня сделали. Однако я слишком не похожа на других и не могу жить обычной для женщины жизнью. Умоляю вас, позвольте мне стать монахиней. Поверьте, я не вижу для себя иного выхода, и если судьбе было угодно, чтобы я осталась жить…
– Но у вас еще вся жизнь впереди! Неужели вы решитесь посвятить ее одним молитвам? Боюсь, как бы вы не обременили душу еще более тяжкими прегрешениями! Возможно, сейчас ваше решение кажется вам твердым, но пройдет время… Увы, женщины так легко впадают в заблуждение…
– С малолетства я не знала ничего, кроме печалей, и матушка часто говорила мне о своем желании сделать меня монахиней. А потом, когда я стала проникать в суть явлений этого мира, я еще более укрепилась в намерении отказаться от обычной жизни и посвятить себя заботам о грядущем. Кто знает, может быть, мне осталось жить совсем немного и именно поэтому я так слабею духом… О, прошу вас, не отказывайте мне…
И женщина заплакала. «Но почему? – недоумевал Содзу. – Почему такая красавица прониклась отвращением к миру? Впрочем, наверное, у нее есть причины… Если вспомнить хотя бы речи того духа… Чудо, что ей вообще удалось выжить. А раз уж приметил ее однажды злой дух, она никогда не будет в полной безопасности».
– Ваше желание встать на путь служения Будде весьма похвально, и не мне, монаху, отговаривать вас, – сказал он. – Принятие обета занимает немного времени, но меня срочно вызвали к Первой принцессе, и сегодня ночью я должен быть во Дворце, дабы с раннего утра приступить к молитвам и обрядам. Через семь дней я вернусь, и тогда…
«Да, но к тому времени может вернуться и монахиня…» – огорчилась женщина и, притворившись, что силы покидают ее, заплакала:
– Ах, но я так страдаю! Боюсь, что скоро мне не поможет и постриг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103