Мирьям слышала эти молитвы, и кроткое, полное любви учение Назарянина незаметно проникло в душу девочки.
На третий день осады Неаполя, под вечер, Мирьям и Аррия сидели на ступеньках налоя.
– Для кого же эти цветы? – спросила старуха. – Ведь молодой гот сегодня уже был.
– Это для нее, для его невесты, – ответила Мирьям. – Я сегодня в первый раз видела ее. Она прекрасна. Я подарю ей свои розы.
– Ты говорила с ней?
– Нет, только видела. С тех пор как она приехала в Неаполь, мне страшно хотелось видеть ее, и я все время бродила около ворот ее дома. Сегодня в первый раз мне удалось увидеть ее, когда она садилась в носилки. Она очень красива и знатна. Она кажется мне умной и доброй, но не счастливой. Я подарю ей свои розы.
Несколько времени обе молчали.
– Мать, – снова начала Мирьям, – что значит: «собрание святых»? Только ли одни христиане будут жить там вместе? Нет, нет, – продолжала она, не ожидая ответа, этого не может быть, там будут или все, все добрые, или… Мать, а в книгах Моисея ничего не говорится о воскресении мертвых. И разве может быть жизнь без страданий? Без тоски? Без тихих, никогда не умолкающих желаний? Я не думаю.
– Господь уготовил для своих, – торжественно ответила Аррия, – блаженные обители, где они не будут испытывать ни голода, ни жажды. Их не будет там печь солнце, не будет мучить жара. Потому что Господь Бог сам поведет их к источникам живой воды и осушит всякую слезу на их глазах.
– И осушит всякую слезу на их глазах… – задумчиво повторила молодая еврейка. – Говори дальше, мать. Так хорошо звучат твои слова!
– Там они будут жить, – продолжала старуха, – без желаний, подобно ангелам. И они будут видеть Бога, и его мир покроет их, как тень пальм. Они забудут ненависть, и любовь, и страдания, и все, что волновало их на земле. Я много молюсь о тебе, Мирьям: и Господь умилосердится над тобой и причислит тебя к своим.
– Нет, Аррия, – покачав головой, возразила Мирьям. – Лучше уснуть вечным сном. Может ли душа расстаться с тем, что было ее жизнью? Как могу я быть счастливой и забыть, что я любила? Ах, только то, что мы любим, придает цену нашей жизни. И если бы мне пришлось выбирать: все блаженства неба с тем, чтобы отказаться от своей любви или сохранить свою любовь с ее вечной тоской – я не позавидовала бы блаженным на небе. Я выбрала бы свою любовь с ее тоской.
– Дитя, не говори так. Не греши! Смотри, есть ли в мире что-нибудь выше материнской любви? Нет ничего! Но и она не сохранится на небесах. Материнская любовь – это прочная связь, которая связывает навеки. О мой Юкунд, мой Юкунд! Если бы ты возвратился поскорее, чтобы я могла увидеть тебя раньше, чем мои глаза закроются навеки! Потому что там, в царствии небесном, исчезает и материнская любовь в вечной любви к Богу и святыне. А как хотелось бы мне еще хоть один раз обнять его, ощупать руками его дорогую голову! И слушай, Мирьям: я надеюсь и верю – скоро, скоро я снова увижу его.
– Нет, мать, ради меня ты не должна еще умирать!
– Я и не думала о смерти, когда говорила это. Здесь, на земле еще, увижу я его. Непременно увижу, он возвратится той же дорогой, какой ушел.
– Мать, – нежно сказала Мирьям. – Как можешь ты думать об этом? Ведь тридцать лет прошло уже с тех пор, как он исчез.
– И все же он возвратится. Невозможно, чтобы Господь не обратил внимания на все мои слезы, мои молитвы. И что за, сын был мой Юкунд! Он кормил меня, пока не заболел. Тогда наступила нужда, и он сказал: «Мать, я не могу видеть, как ты голодаешь. Ты знаешь, что при входе в старый храм под оливковым деревом спрятаны сокровища языческих жрецов. Отец раз спускался туда и нашел золотую монету. Пойду и я, спущусь насколько возможно глубже, быть может, и я найду хоть немного золота. Господь будет охранять меня». И я сказала: «Аминь». Потому что нужда была тяжела, и я хорошо знала, что Господь защитит благочестивого сына вдовы. И мы вместе целый час молились, здесь, перед этим крестом. А потом мой Юкунд встал и спустился в отверстие под корнями дерева. Я прислушивалась к шуму его шагов. Потом ничего не было слышно. И до сих пор он еще не вернулся. Но он не умер. О нет! Не проходит дня, чтобы я не подумала: сегодня Господь выведет его назад. Разве Иосиф не был долгие годы далеко в Египте? – однако же старые глаза Иакова снова увидели его. И мне кажется, ночью видела его во сне. Он был в белой одежде и поднимался из отверстия, обе руки его были протянуты. Я позвала его по имени, и мы соединились навеки. Так оно и будет: потому что Господь слышит моления сокрушенного сердца, и «надеющиеся на Него не постыдятся».
И старуха поднялась и пошла в свой домик.
«Какая вера! – подумала Мирьям. – Неужели же Тот, Кто в смертельных муках склонил голову на кресте, был Мессия? Неужели правда, что Он поднялся на небо и оттуда охраняет своих, как пастух стадо?.. Но я не принадлежу к Его стаду, мне нет утешения в этой надежде. Мне остается только моя любовь с ее горем. Как! Неужели я буду витать среди звезд без этой любви! Но ведь тогда я не буду Мирьям! Нет, нет, не надо мне такого воскресения. Гораздо лучше быть подобной цветам: расцвести здесь при ярком свете любви, покрасоваться, пока не скроется солнце, пробудившее их. А потом увянуть в вечном покое».
Глава II
Десять дней уже тянулась осада Неаполя. Каждый день Тотила и Улиарис сходились на совещание в башню Исаака у Капуанских ворот.
– Плохи, плохи наши дела, – говорил Улиарис на десятый день. – С каждым днем все хуже. Кровожадный Иоанн, точно барсук, подкапывается под замок Тиверия, а если он его возьмет, – тогда прощай, Неаполь! Вчера вечером он устроил окопы на холме над нами и бросает теперь зажигательные стрелы нам на головы.
– Шанцы надо уничтожить, – как бы про себя заметил Тотила.
– Гораздо больше этих стрел вредят нам «воззвания к свободе», которые сотнями перебрасывает Велизарий в город. Итальянцы уже начинают бросать камнями в моих готов. Если это усилится… Мы не в силах с тысячей воинов отбиваться от тридцати тысяч Велизария да еще от других тридцати тысяч неаполитанцев внутри города… А что, от короля нет известий?
– Ничего нет. Я послал сегодня пятого гонца.
– Слушай, Тотила. Я думаю, нам не выйти живыми из этих стен.
– И я так же думаю, – спокойно ответил Тотила, отпивая глоток вина.
Когда на следующее утро Улиарис поднялся на стену города, он в удивлении протер себе глаза: на шанцах Иоанна развевался голубой флаг готов. Тотила ночью высадился в тылу неприятеля и внезапным нападением отбил холм. Эта смелая выходка взорвала Велизария. Но он утешил себя тем, что сегодня же явятся его четыре корабля, и тогда безумный мальчишка будет в его руках.
Действительно, вечером, при заходе солнца, корабли появились в виду гавани.
– Восходящее солнце увидит их уже в гавани Неаполя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
На третий день осады Неаполя, под вечер, Мирьям и Аррия сидели на ступеньках налоя.
– Для кого же эти цветы? – спросила старуха. – Ведь молодой гот сегодня уже был.
– Это для нее, для его невесты, – ответила Мирьям. – Я сегодня в первый раз видела ее. Она прекрасна. Я подарю ей свои розы.
– Ты говорила с ней?
– Нет, только видела. С тех пор как она приехала в Неаполь, мне страшно хотелось видеть ее, и я все время бродила около ворот ее дома. Сегодня в первый раз мне удалось увидеть ее, когда она садилась в носилки. Она очень красива и знатна. Она кажется мне умной и доброй, но не счастливой. Я подарю ей свои розы.
Несколько времени обе молчали.
– Мать, – снова начала Мирьям, – что значит: «собрание святых»? Только ли одни христиане будут жить там вместе? Нет, нет, – продолжала она, не ожидая ответа, этого не может быть, там будут или все, все добрые, или… Мать, а в книгах Моисея ничего не говорится о воскресении мертвых. И разве может быть жизнь без страданий? Без тоски? Без тихих, никогда не умолкающих желаний? Я не думаю.
– Господь уготовил для своих, – торжественно ответила Аррия, – блаженные обители, где они не будут испытывать ни голода, ни жажды. Их не будет там печь солнце, не будет мучить жара. Потому что Господь Бог сам поведет их к источникам живой воды и осушит всякую слезу на их глазах.
– И осушит всякую слезу на их глазах… – задумчиво повторила молодая еврейка. – Говори дальше, мать. Так хорошо звучат твои слова!
– Там они будут жить, – продолжала старуха, – без желаний, подобно ангелам. И они будут видеть Бога, и его мир покроет их, как тень пальм. Они забудут ненависть, и любовь, и страдания, и все, что волновало их на земле. Я много молюсь о тебе, Мирьям: и Господь умилосердится над тобой и причислит тебя к своим.
– Нет, Аррия, – покачав головой, возразила Мирьям. – Лучше уснуть вечным сном. Может ли душа расстаться с тем, что было ее жизнью? Как могу я быть счастливой и забыть, что я любила? Ах, только то, что мы любим, придает цену нашей жизни. И если бы мне пришлось выбирать: все блаженства неба с тем, чтобы отказаться от своей любви или сохранить свою любовь с ее вечной тоской – я не позавидовала бы блаженным на небе. Я выбрала бы свою любовь с ее тоской.
– Дитя, не говори так. Не греши! Смотри, есть ли в мире что-нибудь выше материнской любви? Нет ничего! Но и она не сохранится на небесах. Материнская любовь – это прочная связь, которая связывает навеки. О мой Юкунд, мой Юкунд! Если бы ты возвратился поскорее, чтобы я могла увидеть тебя раньше, чем мои глаза закроются навеки! Потому что там, в царствии небесном, исчезает и материнская любовь в вечной любви к Богу и святыне. А как хотелось бы мне еще хоть один раз обнять его, ощупать руками его дорогую голову! И слушай, Мирьям: я надеюсь и верю – скоро, скоро я снова увижу его.
– Нет, мать, ради меня ты не должна еще умирать!
– Я и не думала о смерти, когда говорила это. Здесь, на земле еще, увижу я его. Непременно увижу, он возвратится той же дорогой, какой ушел.
– Мать, – нежно сказала Мирьям. – Как можешь ты думать об этом? Ведь тридцать лет прошло уже с тех пор, как он исчез.
– И все же он возвратится. Невозможно, чтобы Господь не обратил внимания на все мои слезы, мои молитвы. И что за, сын был мой Юкунд! Он кормил меня, пока не заболел. Тогда наступила нужда, и он сказал: «Мать, я не могу видеть, как ты голодаешь. Ты знаешь, что при входе в старый храм под оливковым деревом спрятаны сокровища языческих жрецов. Отец раз спускался туда и нашел золотую монету. Пойду и я, спущусь насколько возможно глубже, быть может, и я найду хоть немного золота. Господь будет охранять меня». И я сказала: «Аминь». Потому что нужда была тяжела, и я хорошо знала, что Господь защитит благочестивого сына вдовы. И мы вместе целый час молились, здесь, перед этим крестом. А потом мой Юкунд встал и спустился в отверстие под корнями дерева. Я прислушивалась к шуму его шагов. Потом ничего не было слышно. И до сих пор он еще не вернулся. Но он не умер. О нет! Не проходит дня, чтобы я не подумала: сегодня Господь выведет его назад. Разве Иосиф не был долгие годы далеко в Египте? – однако же старые глаза Иакова снова увидели его. И мне кажется, ночью видела его во сне. Он был в белой одежде и поднимался из отверстия, обе руки его были протянуты. Я позвала его по имени, и мы соединились навеки. Так оно и будет: потому что Господь слышит моления сокрушенного сердца, и «надеющиеся на Него не постыдятся».
И старуха поднялась и пошла в свой домик.
«Какая вера! – подумала Мирьям. – Неужели же Тот, Кто в смертельных муках склонил голову на кресте, был Мессия? Неужели правда, что Он поднялся на небо и оттуда охраняет своих, как пастух стадо?.. Но я не принадлежу к Его стаду, мне нет утешения в этой надежде. Мне остается только моя любовь с ее горем. Как! Неужели я буду витать среди звезд без этой любви! Но ведь тогда я не буду Мирьям! Нет, нет, не надо мне такого воскресения. Гораздо лучше быть подобной цветам: расцвести здесь при ярком свете любви, покрасоваться, пока не скроется солнце, пробудившее их. А потом увянуть в вечном покое».
Глава II
Десять дней уже тянулась осада Неаполя. Каждый день Тотила и Улиарис сходились на совещание в башню Исаака у Капуанских ворот.
– Плохи, плохи наши дела, – говорил Улиарис на десятый день. – С каждым днем все хуже. Кровожадный Иоанн, точно барсук, подкапывается под замок Тиверия, а если он его возьмет, – тогда прощай, Неаполь! Вчера вечером он устроил окопы на холме над нами и бросает теперь зажигательные стрелы нам на головы.
– Шанцы надо уничтожить, – как бы про себя заметил Тотила.
– Гораздо больше этих стрел вредят нам «воззвания к свободе», которые сотнями перебрасывает Велизарий в город. Итальянцы уже начинают бросать камнями в моих готов. Если это усилится… Мы не в силах с тысячей воинов отбиваться от тридцати тысяч Велизария да еще от других тридцати тысяч неаполитанцев внутри города… А что, от короля нет известий?
– Ничего нет. Я послал сегодня пятого гонца.
– Слушай, Тотила. Я думаю, нам не выйти живыми из этих стен.
– И я так же думаю, – спокойно ответил Тотила, отпивая глоток вина.
Когда на следующее утро Улиарис поднялся на стену города, он в удивлении протер себе глаза: на шанцах Иоанна развевался голубой флаг готов. Тотила ночью высадился в тылу неприятеля и внезапным нападением отбил холм. Эта смелая выходка взорвала Велизария. Но он утешил себя тем, что сегодня же явятся его четыре корабля, и тогда безумный мальчишка будет в его руках.
Действительно, вечером, при заходе солнца, корабли появились в виду гавани.
– Восходящее солнце увидит их уже в гавани Неаполя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107