— Родос!.. Я прожил там много лет, и люблю родосцев. Кому несёшь виноград?
— Твоему племяннику Клавдию, о цезарь! Позволь мне удалиться, — мальчик просительно приложил руку к груди. — Мой господин, наверное, уже заждался…
— Клавдий может подождать, — оборвал его Тиберий. — Идём со мной, в опочивальню… — голос императора дрогнул и глаза неопределённо заблестели.
Юный Ипполит испуганно замотал головой.
— Идём же, дурачок! — властно зашептал Тиберий, засовывая руку за вырез простой шерстяной туники мальчика и лихорадочно ощупывая худощавый полудетский торс. — Разве не знаешь, какое наказание ждёт того, кто прогневит цезаря? Забудь о глупом Клавдии! Этот сладкий виноград ты скушаешь сам, в моей опочивальне. И выпьешь чашу фалернского вина! А потом я подарю тебе маленькую белую лошадку… Ну же, идём…
И, обняв за плечи до смерти испуганного подростка, Тиберий настойчиво увлёк его в темноту.
«Мальчик, девочка… Какая, в конце концов, разница?! — взволнованно дыша, думал Тиберий. — Главное, чувствовать рядом тепло человеческого тела».
* * *
Поутру Невий Серторий Макрон, трибун второй преторианской когорты, вступил в императорскую опочивальню. Тиберий сидел на краю ложа, свесив тощие ноги. Смуглая темноволосая рабыня почтительно склонилась над ступнями цезаря, обрезая отросшие ногти. Тиберий блаженно жмурился и жевал персик. Увидев Макрона, император воскликнул:
— Вели объявить волю цезаря! Пусть каждый римский гражданин или вольноотпущенник, который имеет на попечении, но не может достойно содержать мальчика или девочку в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет, отошлёт сего ребёнка на императорскую виллу в Капри! Ибо цезарь Тиберий столь добр и великодушен, что обязуется дать достойное воспитание отрокам обоих полов! И пусть Рим славит мою доброту!
Кланяясь императору, Макрон заметил в углу опочивальни тоненькую скорчившуюся фигурку. Темноглазый Ипполит сидел на полу, обхватив руками тощие коленки и судорожно всхлипывая. Макрон понял, но не посмел возмутиться. «Мне ли осуждать императора? За свои проступки он ответит перед богами. Мой же долг — исполнить священную волю цезаря!»
VIII
Наверное, случившееся минувшей ночью смягчило Тиберия, настроило его благодушно. Так или иначе, цезарь уже не говорил о немедленной ссылке Агриппины. Наоборот, он заботливо справлялся о её здоровье и даже послал к ней любимого лекаря, грека Харикла.
Наступили календы января — месяца, получившего название в честь двуликого бога Януса, которому открыто прошлое и будущее. Тиберий давал пир в Палатинском дворце. Самые высокородные патриции, самые богатые всадники и самые знатные матроны Рима удостоились приглашения. И среди них — Агриппина, вдова Германика.
Двенадцать длинных низких столов занимали пиршественный зал. Вокруг каждого стола — три ложа, покрытые узорчатыми восточными тканями и персидскими подушками. Обеденные ложа были столь огромны, что на них могли одновременно возлежать три человека. Столы ломились под серебрянными блюдами с заморскими фруктами, медовым печеньем, велабрским сыром и копчёными колбасками.
Стол на помосте, наиболее роскошно уставленный, предназначался императору. Чернокожие рабы стояли у колонн по обе стороны стола, держа в руках опахала из павлиньих перьев. Тиберий возлежал на среднем из трех лож, опершись левой рукой на подушку и подозрительно осматривая гостей, приветствующих его.
— Славься, великий цезарь! — почтительно приветствовали Тиберия приглашённые. И Тиберий, стараясь выдавить из себя благосклонную улыбку, указывал распорядителю, куда посадить того или иного гостя.
По залу в сопровождении раба прошествовал Луций Элий Сеян.
— Приветствую тебя, о цезарь! — буркнул он, остановившись перед Тиберием.
— И тебе привет, благородный Сеян! — ответил император, улыбнувшись половиной тонкогубого рта. И, не понижая голоса, обратился к распорядителю: — Посади сенатора вон в тот угол, на нижнее ложе. Подашь ему куриное крылышко в чесночном соусе и парочку сардин! — и злорадно шепнул, когда Сеян уже отвернулся: — Пусть радуется, что я велел подать ему не дохлую ворону!
Распорядитель, раболепно кланяясь, увлёк остолбеневшего Сеяна на указанное Тиберием место. Сеян, неуклюже пробираясь между пирующими и рабами, разносящими блюда, мысленно выругался. Стол, указанный ему, располагался за широкой дорийской колонной. Туда Тиберий сажал тех, кто был у него в немилости.
«Император мстит мне за то, что я защищал интересы сыновей Германика!» — горько подумал Сеян, снимая сандалии и устраиваясь на ложе. А Тиберий в довершение позора громко закричал, перекрывая шум в зале:
— Не там! Ниже, ниже!!
Сеян, тяжело вздохнув, переполз на край трехместного ложа. Гости многозначительно переглянулись. Некоторые патриции не смогли или не захотели скрыть насмешливую улыбку. Место, указанное императором Сеяну, считалось наименнее почётным — чтобы не сказать: наиболее позорным.
Горечь в душе сенатора возросла, когда перед ним поставили блюдо, указанное императором: крылышко тощей курицы с чесноком и две мелкие рыбёшки. Пища простолюдинов! Сеян вытянул шею и огляделся по сторонам. Вот патриций Марк Лициний довольно уплетает фазанью ножку, а жена его упивается ароматным паштетом из печёнки фламинго. Далее — юный, но уже известный непотребствами Гней Домиций Агенобарб давится рагу из павлинов с имбирём. Он совершенно перепачкал жиром роскошную тогу, и раб ежеминутно вытирает салфеткой его довольную морду! А умнейший из сенаторов Луций Элий Сеян должен довольствоваться обыкновенной курицей да ещё и плебейским чесноком! О боги, где справедливость?!
Два всадника устроились рядом с Сеяном. «Эти, должно быть, тоже в немилости у цезаря! — подумал Сеян, приветствуя их кивком. — Иначе он не посадил бы их за самый дальний стол». Но увы! К великой досаде Сеяна на блюдах новоявленных соседей лежали перепёлки с трюфелями. Оба всадника заметили разочарованное лицо Сеяна и бесцеремонно осмотрели его скудное угощение.
— Ты любишь чеснок, благородный Сеян? — насмешливо спросил один из них, преувеличенно принюхиваясь к сенатору.
— Что же в этом плохого? — раздражённо осведомился Сеян. — Наши славные предки ели чеснок и лук, и знать не знали этих роскошных и вычурных кушаний, пробуя которые человек порою и не понимает, что он ест. Настолько изменяется вкус мяса от неизвестных ранее заморских приправ!
— А мне весьма по вкусу нынешняя кухня! — со смехом воскликнул собеседник и, поглядывая на Сеяна, отправил в рот парочку трюфелей.
Расстроенный Сеян отвернулся и, чтобы хоть как-то умерить досаду, потянулся к сыру и копчёным колбаскам, горою высившимся на низком столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Твоему племяннику Клавдию, о цезарь! Позволь мне удалиться, — мальчик просительно приложил руку к груди. — Мой господин, наверное, уже заждался…
— Клавдий может подождать, — оборвал его Тиберий. — Идём со мной, в опочивальню… — голос императора дрогнул и глаза неопределённо заблестели.
Юный Ипполит испуганно замотал головой.
— Идём же, дурачок! — властно зашептал Тиберий, засовывая руку за вырез простой шерстяной туники мальчика и лихорадочно ощупывая худощавый полудетский торс. — Разве не знаешь, какое наказание ждёт того, кто прогневит цезаря? Забудь о глупом Клавдии! Этот сладкий виноград ты скушаешь сам, в моей опочивальне. И выпьешь чашу фалернского вина! А потом я подарю тебе маленькую белую лошадку… Ну же, идём…
И, обняв за плечи до смерти испуганного подростка, Тиберий настойчиво увлёк его в темноту.
«Мальчик, девочка… Какая, в конце концов, разница?! — взволнованно дыша, думал Тиберий. — Главное, чувствовать рядом тепло человеческого тела».
* * *
Поутру Невий Серторий Макрон, трибун второй преторианской когорты, вступил в императорскую опочивальню. Тиберий сидел на краю ложа, свесив тощие ноги. Смуглая темноволосая рабыня почтительно склонилась над ступнями цезаря, обрезая отросшие ногти. Тиберий блаженно жмурился и жевал персик. Увидев Макрона, император воскликнул:
— Вели объявить волю цезаря! Пусть каждый римский гражданин или вольноотпущенник, который имеет на попечении, но не может достойно содержать мальчика или девочку в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет, отошлёт сего ребёнка на императорскую виллу в Капри! Ибо цезарь Тиберий столь добр и великодушен, что обязуется дать достойное воспитание отрокам обоих полов! И пусть Рим славит мою доброту!
Кланяясь императору, Макрон заметил в углу опочивальни тоненькую скорчившуюся фигурку. Темноглазый Ипполит сидел на полу, обхватив руками тощие коленки и судорожно всхлипывая. Макрон понял, но не посмел возмутиться. «Мне ли осуждать императора? За свои проступки он ответит перед богами. Мой же долг — исполнить священную волю цезаря!»
VIII
Наверное, случившееся минувшей ночью смягчило Тиберия, настроило его благодушно. Так или иначе, цезарь уже не говорил о немедленной ссылке Агриппины. Наоборот, он заботливо справлялся о её здоровье и даже послал к ней любимого лекаря, грека Харикла.
Наступили календы января — месяца, получившего название в честь двуликого бога Януса, которому открыто прошлое и будущее. Тиберий давал пир в Палатинском дворце. Самые высокородные патриции, самые богатые всадники и самые знатные матроны Рима удостоились приглашения. И среди них — Агриппина, вдова Германика.
Двенадцать длинных низких столов занимали пиршественный зал. Вокруг каждого стола — три ложа, покрытые узорчатыми восточными тканями и персидскими подушками. Обеденные ложа были столь огромны, что на них могли одновременно возлежать три человека. Столы ломились под серебрянными блюдами с заморскими фруктами, медовым печеньем, велабрским сыром и копчёными колбасками.
Стол на помосте, наиболее роскошно уставленный, предназначался императору. Чернокожие рабы стояли у колонн по обе стороны стола, держа в руках опахала из павлиньих перьев. Тиберий возлежал на среднем из трех лож, опершись левой рукой на подушку и подозрительно осматривая гостей, приветствующих его.
— Славься, великий цезарь! — почтительно приветствовали Тиберия приглашённые. И Тиберий, стараясь выдавить из себя благосклонную улыбку, указывал распорядителю, куда посадить того или иного гостя.
По залу в сопровождении раба прошествовал Луций Элий Сеян.
— Приветствую тебя, о цезарь! — буркнул он, остановившись перед Тиберием.
— И тебе привет, благородный Сеян! — ответил император, улыбнувшись половиной тонкогубого рта. И, не понижая голоса, обратился к распорядителю: — Посади сенатора вон в тот угол, на нижнее ложе. Подашь ему куриное крылышко в чесночном соусе и парочку сардин! — и злорадно шепнул, когда Сеян уже отвернулся: — Пусть радуется, что я велел подать ему не дохлую ворону!
Распорядитель, раболепно кланяясь, увлёк остолбеневшего Сеяна на указанное Тиберием место. Сеян, неуклюже пробираясь между пирующими и рабами, разносящими блюда, мысленно выругался. Стол, указанный ему, располагался за широкой дорийской колонной. Туда Тиберий сажал тех, кто был у него в немилости.
«Император мстит мне за то, что я защищал интересы сыновей Германика!» — горько подумал Сеян, снимая сандалии и устраиваясь на ложе. А Тиберий в довершение позора громко закричал, перекрывая шум в зале:
— Не там! Ниже, ниже!!
Сеян, тяжело вздохнув, переполз на край трехместного ложа. Гости многозначительно переглянулись. Некоторые патриции не смогли или не захотели скрыть насмешливую улыбку. Место, указанное императором Сеяну, считалось наименнее почётным — чтобы не сказать: наиболее позорным.
Горечь в душе сенатора возросла, когда перед ним поставили блюдо, указанное императором: крылышко тощей курицы с чесноком и две мелкие рыбёшки. Пища простолюдинов! Сеян вытянул шею и огляделся по сторонам. Вот патриций Марк Лициний довольно уплетает фазанью ножку, а жена его упивается ароматным паштетом из печёнки фламинго. Далее — юный, но уже известный непотребствами Гней Домиций Агенобарб давится рагу из павлинов с имбирём. Он совершенно перепачкал жиром роскошную тогу, и раб ежеминутно вытирает салфеткой его довольную морду! А умнейший из сенаторов Луций Элий Сеян должен довольствоваться обыкновенной курицей да ещё и плебейским чесноком! О боги, где справедливость?!
Два всадника устроились рядом с Сеяном. «Эти, должно быть, тоже в немилости у цезаря! — подумал Сеян, приветствуя их кивком. — Иначе он не посадил бы их за самый дальний стол». Но увы! К великой досаде Сеяна на блюдах новоявленных соседей лежали перепёлки с трюфелями. Оба всадника заметили разочарованное лицо Сеяна и бесцеремонно осмотрели его скудное угощение.
— Ты любишь чеснок, благородный Сеян? — насмешливо спросил один из них, преувеличенно принюхиваясь к сенатору.
— Что же в этом плохого? — раздражённо осведомился Сеян. — Наши славные предки ели чеснок и лук, и знать не знали этих роскошных и вычурных кушаний, пробуя которые человек порою и не понимает, что он ест. Настолько изменяется вкус мяса от неизвестных ранее заморских приправ!
— А мне весьма по вкусу нынешняя кухня! — со смехом воскликнул собеседник и, поглядывая на Сеяна, отправил в рот парочку трюфелей.
Расстроенный Сеян отвернулся и, чтобы хоть как-то умерить досаду, потянулся к сыру и копчёным колбаскам, горою высившимся на низком столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93