Антония сунула в руки испуганным внучкам три веретёна, услужливо поданные рабынями.
— Учитесь! — строго велела она. — Я сейчас вернусь.
Прежде, чем войти в дом, она заметила Калигулу, неловко переминающегося с ноги на ногу среди тонких колонн перистиля.
— А ты почему стоишь здесь? — нахмурилась бабка. — Иди на конюшню! Выбери лошадь по вкусу и упражняйся в езде верхом. Я выпишу из Неаполя лучшего отставного гладиатора, чтобы научил тебя боевому искусству. Ты должен стать настоящим мужчиной, как твой отец и дед! Изнеженным соплякам место только на вилле Тиберия!
Калигула поспешно ускользнул. Грозная бабка пугала его, с малолетства привыкшего жить по собственному усмотрению.
— Неужели ты собираешься провести всю жизнь, суча пряжу? — Агриппина с досадой отбросила в сторону веретено и вопросительно глянула на Друзиллу.
— Что же в этом плохого? — спокойно передёрнула плечами Друзилла. Её забавляло, как козья шерсть обращается тонкой нитью.
— Какая ты покорная! — по-кошачьи прищурив серо-зеленые дымчатые глаза, прошептала Агриппина. — Постоянно готова делать то, что тебе велят! Или у тебя нет собственных желаний, и потому ты исполняешь чужие?
— А ты всегда и всем противоречишь! — Друзилла обиженно посмотрела на сестру. — Не понимаю, зачем?! Ведь рано или поздно будешь вынуждена выйти замуж за того, кого тебе укажет император. Как и я.
— Ты — может быть! Но не я! — рассердилась Агриппина. — Я выйду замуж по собственному выбору! За богатого патриция, который купит мне драгоценности и шёлковые ткани в лучших лавочках Марсового поля! И не буду до крови натирать руки за ткацким станком! — девочка задыхалась от злости, глядя на спокойно улыбающуюся сестру. — Я стану хозяйкой роскошного особняка, а ты — рабыней того, кто против воли уложит тебя в постель!
— Ну что же! Значит, такова судьба! — насмешливо зевнула Юлия Друзилла. — И все же, ты не посмела возразить бабке, когда она велела распустить тебе косички!
Агриппина Младшая пристыженно смолкла.
— Когда выйду замуж — буду причёсываться, как мне угодно! — наконец заявила она надменно, но уже поспокойнее.
— Возможно, — небрежно улыбнулась Друзилла. — Но пока мы живём у бабки — должны подчиняться ей. А потому бери веретено!
Агриппина, зло сверкнув кошачьими глазами, схватила веретено. Обида исказила нежные черты её полудетского лица.
* * *
Антония, привычно выпрямившись, сидела на ложе. Рядом стоял небольшой ларец. Желтоватые пергаментные свитки в беспорядке рассыпались по темно-синему покрывалу. Старуха рассеянно перебирала их, вчитывалась в неровные строки. Затем переводила отстранённый холодный взгляд на стены, разрисованные красно-зелёными фресками.
«Эти письма — позор моей дочери! — напряжённо размышляла она. — Но они могут послужить спасением для внуков. Маленький Тиберий Гемелл, сын Ливиллы, тоже мой внук. Но он — любимец императора, ему не грозит опасность. А сирот Германика не защитит никто. Кроме меня!»
Антония решительно покинула опочивальню, прихватив с собою несколько отобранных свитков. Не оборачиваясь, прошла через атриум. Легионеры, сопровождавшие детей покойной Агриппины на виллу бабки, уже готовились к отъезду. Антония быстрым шагом подошла к грузному центуриону.
— Как твоё имя? — повелительным тоном спросила она.
— Децим Кастр, благородная Антония, — ответил тот, почтительно поклонившись старой матроне.
— Могу ли я доверять тебе? — она оглядела потёртый кожаный панцирь солдата. И, не дожидаясь ответа, продолжила: — Передай эти письма лично цезарю Тиберию.
Она протянула центуриону старые жёлтые свитки, перетянутые голубой лентой. Децим Кастр бережно сунул их за пазуху.
— Позволено ли мне знать, что содержат эти бумаги? — из осторожности спросил он.
— Позор моей дочери! — резко проговорила Антония. Тонкие, почти бескровные губы напряжённо сжались, выплюнув эти слова.
XXVII
Цезарь Тиберий читал письма Сеяна к Ливилле и плакал. Страдал невыносимо, снова и снова вспоминая о смерти единственного сына.
«Добавь это снадобье в чашу с вином и тщательно перемешай, — много лет назад писал Элий Сеян невестке императора. — Смерть наступит в течение часа». Тиберий бессильно застонал, впиваясь зубами в морщинистую старческую ладонь. Но душевная мука не унималась. Наоборот, становилась все сильнее. Ибо Тиберий неожиданно узнал о том, что Луций Элий Сеян дал Ливилле отраву, погубившую Друза. О злодеянии Ливиллы император известился много лет назад. Она понесла справедливое наказание. Но почему Тиберий не догадался, что за спиною невестки непременно должен стоять соучастник — любовник?!
«Прощай, любимая! Мир не ведает любви, подобной нашей». В заключительных строках письма заключалось все: и тайная страсть, и преступные надежды, и упоение низостью обмана. Друз был предан теми, кому доверял — женой и другом. И Тиберий чувствовал нестерпимую боль, словно предали его самого.
«Молю богов о твоём благополучном разрешении от бремени!» — гласило следующее послание Сеяна. Тиберий отбросил в сторону свиток и сжал ладонями раскалывающуюся голову. Лицемерие Сеяна не имеет границ: он отравил Друза и смеет беспокоиться о неродившемся сыне своей жертвы! Неожиданная догадка больно уколола императора: Ливилла и Сеян были любовниками! И этот мальчик, считающийся сыном Друза… О боги! До каких пределов простиралась извращённость покойной Ливиллы?!
Тиберий читал следующее письмо. Последнее, полученное Ливиллой накануне смерти. «Скоро я попрошу у Тиберия твоей руки. Наши мечты начинают сбываться!» Подлый, гнусный Сеян! Как доверял ему император!
Тиберий бессильно заплакал, уронив голову на руки. В отчаянии несколько раз ударился лбом о костяную спинку ложа. Но телесная боль не заглушила душевных терзаний.
В библиотеку, подскакивая на хворостинке, вбежал Тиберий Гемелл. Император поднял голову и растерянно уставился на внука. Искал в этом мальчике, ради которого теперь жил, сходство с покойным, подло отравленным сыном. И только сейчас замечал знакомую тонкость бледно-розовых губ ребёнка, светло-серые глаза… На старого Тиберия непонимающе смотрел маленький Сеян!
— Дедушка! — с радостным криком бросился Тиберий Гемелл к императору.
Тиберий непроизвольно отшатнулся.
— Уходи, ты не внук мне, — растерянно пробормотал он. И тут же нервно притянул испуганного ребёнка к себе, уткнулся лицом в узкие детские плечи. — Но я так привязался к тебе, так полюбил тебя! В сердце моем ты — мой внук!
Одиннадцатилетний мальчик ничего не понимал. Бормотание деда казалось ему странным бредом.
— Иди, играй! — Тиберий устало положил ладонь на белокурую голову Гемелла. — Макрон! — громко позвал он, когда шумный детский топот замер в отдалении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93