Мгновенно вся кровь отхлынула от лица Целительницы; слабость, овладевшая ею, была так велика, что кожаный мешочек выпал из пальцев. Но все же она пересилила себя, наклонилась, подняла его и бросила порошок в огонь, вложив в этот жест все остатки своего мужества.
Когда густой аромат вновь наполнил пещеру, а огонь начал медленно приобретать свой сверхъестественный цвет, она встала рядом с Кавенантом, с той стороны, где покоилась его голова, сдерживая дрожь в коленях. Пристально глядя на его лоб и дождавшись момента, когда жар и яркость пламени соответствовали ее внутренним состоянием, она, наконец, утратила все собственные желания и еще раз превратилась в сосуд своей силы. В пещере стало совсем темно, когда сочный свет глинистого оттенка весь стянулся в пространство между ее глазами и больной, безумной головой Кавенанта, связывая их воедино. Он напрягся, одеревенел – взгляд широко распахнутых глаз темен и безумен, руки стиснуты так, что костяшки пальцев побелели, – как будто вся его душа сжалась от страха перед ее силой.
Дрожа, она протянула руку и положила ему на лоб раскрытую ладонь, вслушиваясь в отзвуки ада, который бушевал внутри.
И тут же отшатнулась, точно обжегшись.
– Нет! – закричала она, охваченная безмерным ужасом. – Ты хочешь слишком многого! – Само существо ее взбунтовалось, и она старалась вытолкнуть силу, отречься от нее, чтобы не оказаться уничтоженной. – Я не в силах исцелить ЭТО!
Но ее уже охватило безумие человека – как будто он протянул руки и мертвой хваткой схватил запястья. Беспомощно причитая, она снова положила ладонь на его лоб.
И безумие вновь пронзило ее, нахлынуло, до отказа заполонив душу; она закричала, чтобы не замечать породившей его причины. А когда, в конце концов, это не удалось, когда она разглядела то, что лежало у истоков его болезни, то поняла, что ей пришел конец. Отдернув руку, она отошла и стала неистово рыться в своих вещах.
Все еще причитая, она нашла длинный каменный нож, схватила его и, вернувшись к Кавенанту, нацелила прямо в его незащищенное сердце.
Он лежал под ножом, точно жертва, предназначенная к закланию – если только жертва может быть осквернена проказой.
Однако прежде, чем она нанесла удар, который оборвал бы его жизнь, увенчав все страдания и нечистоту смертью, множество неярких, бледно-голубых огоньков заплясали в воздухе вокруг нее. Их мелькание создавало впечатление странной мелодии. Они падали на Целительницу, точно роса, льнули к рукам, удерживая их, загоняя вглубь и ее страдание, и ее силу. Они не давали ей пошевелиться до тех пор, пока она не сломалась, и лишь тогда позволили ей упасть.
А потом, мерцая и мелодично позванивая, умчались прочь.
Глава 14
Только тот, кто ненавидит
Прошла ночь, за ней день, прежде чем Кавенант проснулся. Его мучила жажда, и, сев на постели, он обнаружил на полке рядом с собой кувшин с водой. Жадно напившись, он заметил чашу с хлебом и алиантой. Съев все, что было, он снова напился и уснул, растянувшись на ложе из теплых сухих листьев. Когда он открыл глаза в следующий раз, дневной свет почти угас и темноту пещеры разгоняли лишь светящиеся переплетенные корни. Оглядевшись, он заметил завешенный мхом вход, который все еще пропускал немного света. Он понятия не имел, где находится, каким образом здесь оказался и как долго спал. Но это ничуть не огорчило и не испугало его – им овладела странная уверенность, что ему нечего опасаться.
Больше он ничего не чувствовал. Он был спокоен и странно пуст внутри – пуст и поэтому безмятежен, – как будто вместе со страхом исчезли все чувства. Он даже не помнил, что прежде испытывал; между ним сегодняшним и прежним, как ему казалось, не было ничего, кроме долгого сна и выжженной пустыни необъяснимого страха.
Потом он ощутил в воздухе слабый запах смерти. Принюхавшись, чтобы убедиться, не почудилось ли ему, он потянулся; мышцы одеревенели за время долгого сна, и он с удовольствием почувствовал, как они оживают. Кто бы ни принес его сюда, это, по-видимому, случилось так давно, что даже тело ничего об этом не помнило. И все же явное выздоровление не вызвало в его душе слишком бурной радости, как этого можно было бы ожидать. Он воспринял его как нечто само собой разумеющееся – почему, он и сам не понимал.
Он сел, свесив с постели ноги. И сразу же увидел старую женщину, которая, скрючившись, лежала на полу. Она была мертва; рот ее был искривлен и раскрыт в безмолвном крике, в широко распахнутых карих глазах застыло выражение ужаса и гнева. В тусклом, призрачном сумраке пещеры она выглядела точно невысокий земляной холмик. Он не знал, кто она такая, не мог даже сказать, видел ли ее прежде; однако у него возникло смутное ощущение, что он каким-то образом причастен к ее смерти.
"Хватит, – мрачно сказал он сам себе, отгоняя прочь другие воспоминания, которые начали всплывать на поверхность его сознания, точно мертвые водоросли и обломки крушения, которое претерпела его жизнь. – Это не должно больше повториться”.
Отодвинув в сторону белый плащ, которым был укрыт, он решил посмотреть, как обстоят дела с раненой ногой.
"Здесь же была раздроблена кость!” – с тупым удивлением подумал он, разглядывая лодыжку. Он прекрасно помнил, как и когда это произошло; помнил, как дрался с Пьеттеном, как упал, сломав ногу, как потом использовал копье Пьеттена, опираясь на него при ходьбе, и как мерзла и болела раненая нога. И все же сейчас она выглядела так, как будто ничего подобного не было. Он постучал ногой по полу, в глубине души ожидая, что это всего лишь очередная иллюзия, которая тут же исчезнет. Встал, попрыгал то на одной ноге, то на другой и сел снова.
– Черт возьми, черт возьми… – растерянно забубнил он себе под нос и впервые за много дней решил обследовать, в каком состоянии находится его тело.
Выяснилось, что он был более здоров, чем мог себе даже вообразить. Раны исчезли. Пальцы легко гнулись, хотя и заметно исхудали, так что кольцо свободно болталось на одном из них. Внутренние ощущения вполне соответствовали внешним впечатлениям – каждой клеточкой своего тела он чувствовал энергию и тепло, пронизывающие их.
Однако кое-что осталось. Через лоб тянулся рубец плохо зажившего шрама, чувствительного даже к легкому прикосновению, как будто рана затянулась только сверху, а внутри, под кожей, воспаление осталось. И его главная болезнь никуда не делась; более того, онемение продолжало распространяться. Пальцы потеряли чувствительность до самых ладоней, а на ногах лишь кончики пальцев и пятки еще ощущали прикосновение. Проказа по-прежнему гнездилась внутри его тела, точно навечно врезанная холодным резцом смерти.
Еще и по этой причине он остался почти равнодушен к заживлению ран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136