Большие коровы, которых никто не убивал, мирно жевали жвачку и пахли молоком. Кони, которых никто не бил, ходили по густо-зелёным лугам и смотрели на мир человеческими глазами. Люди, которых никто не обманывал, не грабил и не обижал, работали на полях и пели.
Города были — чудо совершенства, и даже среди полей кое-где стояли голубые, дивной красоты дворцы и башни.
Ободранная и несчастная при нём, ограбленная воеводами и войтами и хищными набегами чужеземцев, она простиралась перед ним в нетленном сиянии вечной красоты. Мудрая, трудолюбивая, богатая, возлюбленная. Родина!
И разносились над ней песни, и долетали с неё голоса. Звучала, как музыка, нежная и твёрдая, прекрасная, вечная, бессмертная белорусская речь.
И мужицкий Христос заплакал. И слёзы покатились по его щекам. А над ним легковесно, с разлета крутясь через голову, звонили, мелодично смеялись, ликовали колокола.
Прямо над головой человека, который спал и плакал во сне, прозвучал дикий удар в бок ленивого и неподвижного замкового колокола. Звериный рык, рёв демона, которого пытают. Содрогнулась земля.
Ещё удар. Ещё... Ещё...
Глава 58
«РАСПНИ ЕГО!».
Слушая сие, они рвались сердцами своими и скрежетали на него зубами.
Деяния святых Апостолов, 7:54.
Убитый лежит среди поля Вожак этой рати — Христос.
Генри Лонгфелло.
Ревели колокола. На улицах густо толпился народ. Небо было синим и необычно жарким для сентября, с грозовыми тучами на горизонте. Казалось, что на краткий срок вернулся июль. Над Неманом, над Замковой горой, над Воздыхальным холмом, над всем Гродно плыли и плыли серебристые паутинки.
Комедию хорошо организовали и разве что не отрепетировали. Каспар Бекеш, который два дня назад приехал из деревни и не видел всего происшедшего в Гродно, расспросив о событиях и понаблюдав за подготовкой, только и сказал:
— Стараются. Из кожи вон лезут. Это же позор, если получится хуже, чем когда-то в Иерусалиме. Так там дикари были, а тут... просто мерзавцы.
Святая служба и вправду лезла из кожи. Ещё утром Юрася привезли из магистратской тюрьмы на Подол, к берегу Немана. Именно отсюда он должен был подниматься по Взвозу к замку, на Воздыхальню. По всей этой дороге двумя цепями стояла закованная в сталь стража. Людей в лохмотьях всюду оттеснили дальше, к стенам домов, во дворы и ниши. За спинами латников расположились люди, одетые в бархат, дорогие шелка и парчу. Мелькали богатое оружие, радужные пояса, перчатки тонкой кожи, сафьяновая обувь.
И это было хорошо. Требовалось явить всем такой взрыв народного гнева, чтобы стало ясно: повторения Христовой истории в Гродно не будет.
Для Христа сколотили большой сосновый крест, который он потащит на Воздыхальню. Он должен был идти первым, в сопровождении всего двух стражников с кордами на боку и кнутами в руках. Остальным участникам процессии надлежало шествовать следом, на отдалении — саженях в пятидесяти, словно давая понять, что на более близком расстоянии одно дыхание осуждённого может опоганить.
Первыми в этой процессии шли дети невинного возраста, наряженные ангелами: белые, полупрозрачные одеяния, плоёные волосы, крылья из радужной материи и восковые свечки в руках. За ними — пятьдесят девушек из богатых семей, также в белом и также со свечками. Им предстояло всю дорогу петь отходные молитвы. За девушками выступали монахи, одетые в чёрные и белые глухие саваны с прорезями для глаз, а дальше шагали латники.
Высшее духовенство намеревалось выйти навстречу процессии уже возле самой Воздыхальни.
Тронулись с места часов в девять утра, но было уже нестерпимо душно. Весь предыдущий день и всю ночь вызревала, видимо, да так и не вызрела гроза. Пыль клубилась под ногами, невидимыми были в свете солнца огоньки над воском свечей, блестели сталь и медь, качались кресты в руках монахов, ангельскими голосами пели отходные молитвы девственницы.
Прочитали от имени суда приговор, в котором говорилось о глумлении над Церковью и покушении названого Христа на истинную веру, о том, что названого Христа магистрат, которому Церковь того Христа передала, приговорил (при одном участнике, бургомистре Устине) покарать, с лживым его крестом, милостиво и без пролития крови.
Латник хлестнул Юрася кнутом, чтоб лучше запомнил.
— Ясно, — сказал тот, вскидывая на плечо тяжёлый крест. — Что бы ещё они пролили? Кровь они выпили давно, из меня и людей.
И пошёл по Взвозу вверх. Очень-очень медленно. Тяжело было, да и спешить не видел причин.
Лотр ещё час назад послал к Жабе гонца. У Воздыхальни уже два дня назад был подготовлен костёр дров и столб, и поведение войта, отказавшегося скрепить приговор о казни через сожжение своей подписью, выглядело, по меньшей мере, странным. Надо было выяснить, что это означает, и, если войт подписывал конфирмацию пьяным, добиться, чтоб зачеркнул подпись и вернулся к старому своему предложению, огненной каре.
Кардинал стоял на замковом гульбище вместе с Босяцким, Комаром и светскими властями, ждал, слушал, как долетает от Немана ангельское пение, и глядел, как повсюду: на башнях, на крышах, на стенах, на шпилях, в окнах и на воротных решётках — стоит, висит, теснится, гомонит, ворочается народ.
А по Взвозу ползла и ползла вверх пёстрая и пыльная уже змея процессии. Братчику было мучительно тяжело идти. Солнце жгло, ноги вязли в пыли и песке, стократ за лето перемешанных ногами, колёсами грузовых повозок, копытами коней. Вся торговля Гродно протекала между кораблями и складами, складами и кораблями этой дорогой. На всю эту торговлю он, Юрась, и замахнулся, ей был продан.
Тяжело идти. Пот льёт со лба. Если бы воткнули в рот кляп, как предлагали, не взошёл бы. Это и вынудило их отказаться. Это и ещё то, что хорошо подготовленный «справедливый гнев народный» заглушит любые его слова, если бы даже и вздумал бросать их людям. Тяжко! Большой крест гнёт почти пополам.
Вот и конец комедии, участвовать в которой его принудили несколько месяцев назад.
Как раз в это время к гульбищу подлетел гонец. Соскочил с коня, взбежал по лестнице, начал шептать что-то на ухо Лотру.
— Кто? — покраснел тот.
— Неизвестно. Утром только и нашли. Не любил он, когда его от того занятия отрывали. Говорят, монах какой-то заходил.
Лотр и Босяцкий оглядели толпу. Монахов под капюшонами там было и вправду неисчислимо — страшенная сила.
— Может, осмотреть всех? — тихо спросил доминиканец.
— От вас, говорили, монах, — ещё тише сказал гонец.
Пёс Божий побелел:
— Нет-нет... Не будем... Этого ещё не хватало, чтоб думали, будто я руку приложил. А мне зачем? Мне с ним удобно было. Больше мы уж такого дурного войта не найдём, не тем будь помянут покойник... Ладно, иди.
Они глядели бы на толпу с ещё большим страхом, если бы знали, сколько среди людей в рясах лжемонахов, не понимающих ни слова по-латыни, никогда не живших в кельях и не принимавших пострига.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Города были — чудо совершенства, и даже среди полей кое-где стояли голубые, дивной красоты дворцы и башни.
Ободранная и несчастная при нём, ограбленная воеводами и войтами и хищными набегами чужеземцев, она простиралась перед ним в нетленном сиянии вечной красоты. Мудрая, трудолюбивая, богатая, возлюбленная. Родина!
И разносились над ней песни, и долетали с неё голоса. Звучала, как музыка, нежная и твёрдая, прекрасная, вечная, бессмертная белорусская речь.
И мужицкий Христос заплакал. И слёзы покатились по его щекам. А над ним легковесно, с разлета крутясь через голову, звонили, мелодично смеялись, ликовали колокола.
Прямо над головой человека, который спал и плакал во сне, прозвучал дикий удар в бок ленивого и неподвижного замкового колокола. Звериный рык, рёв демона, которого пытают. Содрогнулась земля.
Ещё удар. Ещё... Ещё...
Глава 58
«РАСПНИ ЕГО!».
Слушая сие, они рвались сердцами своими и скрежетали на него зубами.
Деяния святых Апостолов, 7:54.
Убитый лежит среди поля Вожак этой рати — Христос.
Генри Лонгфелло.
Ревели колокола. На улицах густо толпился народ. Небо было синим и необычно жарким для сентября, с грозовыми тучами на горизонте. Казалось, что на краткий срок вернулся июль. Над Неманом, над Замковой горой, над Воздыхальным холмом, над всем Гродно плыли и плыли серебристые паутинки.
Комедию хорошо организовали и разве что не отрепетировали. Каспар Бекеш, который два дня назад приехал из деревни и не видел всего происшедшего в Гродно, расспросив о событиях и понаблюдав за подготовкой, только и сказал:
— Стараются. Из кожи вон лезут. Это же позор, если получится хуже, чем когда-то в Иерусалиме. Так там дикари были, а тут... просто мерзавцы.
Святая служба и вправду лезла из кожи. Ещё утром Юрася привезли из магистратской тюрьмы на Подол, к берегу Немана. Именно отсюда он должен был подниматься по Взвозу к замку, на Воздыхальню. По всей этой дороге двумя цепями стояла закованная в сталь стража. Людей в лохмотьях всюду оттеснили дальше, к стенам домов, во дворы и ниши. За спинами латников расположились люди, одетые в бархат, дорогие шелка и парчу. Мелькали богатое оружие, радужные пояса, перчатки тонкой кожи, сафьяновая обувь.
И это было хорошо. Требовалось явить всем такой взрыв народного гнева, чтобы стало ясно: повторения Христовой истории в Гродно не будет.
Для Христа сколотили большой сосновый крест, который он потащит на Воздыхальню. Он должен был идти первым, в сопровождении всего двух стражников с кордами на боку и кнутами в руках. Остальным участникам процессии надлежало шествовать следом, на отдалении — саженях в пятидесяти, словно давая понять, что на более близком расстоянии одно дыхание осуждённого может опоганить.
Первыми в этой процессии шли дети невинного возраста, наряженные ангелами: белые, полупрозрачные одеяния, плоёные волосы, крылья из радужной материи и восковые свечки в руках. За ними — пятьдесят девушек из богатых семей, также в белом и также со свечками. Им предстояло всю дорогу петь отходные молитвы. За девушками выступали монахи, одетые в чёрные и белые глухие саваны с прорезями для глаз, а дальше шагали латники.
Высшее духовенство намеревалось выйти навстречу процессии уже возле самой Воздыхальни.
Тронулись с места часов в девять утра, но было уже нестерпимо душно. Весь предыдущий день и всю ночь вызревала, видимо, да так и не вызрела гроза. Пыль клубилась под ногами, невидимыми были в свете солнца огоньки над воском свечей, блестели сталь и медь, качались кресты в руках монахов, ангельскими голосами пели отходные молитвы девственницы.
Прочитали от имени суда приговор, в котором говорилось о глумлении над Церковью и покушении названого Христа на истинную веру, о том, что названого Христа магистрат, которому Церковь того Христа передала, приговорил (при одном участнике, бургомистре Устине) покарать, с лживым его крестом, милостиво и без пролития крови.
Латник хлестнул Юрася кнутом, чтоб лучше запомнил.
— Ясно, — сказал тот, вскидывая на плечо тяжёлый крест. — Что бы ещё они пролили? Кровь они выпили давно, из меня и людей.
И пошёл по Взвозу вверх. Очень-очень медленно. Тяжело было, да и спешить не видел причин.
Лотр ещё час назад послал к Жабе гонца. У Воздыхальни уже два дня назад был подготовлен костёр дров и столб, и поведение войта, отказавшегося скрепить приговор о казни через сожжение своей подписью, выглядело, по меньшей мере, странным. Надо было выяснить, что это означает, и, если войт подписывал конфирмацию пьяным, добиться, чтоб зачеркнул подпись и вернулся к старому своему предложению, огненной каре.
Кардинал стоял на замковом гульбище вместе с Босяцким, Комаром и светскими властями, ждал, слушал, как долетает от Немана ангельское пение, и глядел, как повсюду: на башнях, на крышах, на стенах, на шпилях, в окнах и на воротных решётках — стоит, висит, теснится, гомонит, ворочается народ.
А по Взвозу ползла и ползла вверх пёстрая и пыльная уже змея процессии. Братчику было мучительно тяжело идти. Солнце жгло, ноги вязли в пыли и песке, стократ за лето перемешанных ногами, колёсами грузовых повозок, копытами коней. Вся торговля Гродно протекала между кораблями и складами, складами и кораблями этой дорогой. На всю эту торговлю он, Юрась, и замахнулся, ей был продан.
Тяжело идти. Пот льёт со лба. Если бы воткнули в рот кляп, как предлагали, не взошёл бы. Это и вынудило их отказаться. Это и ещё то, что хорошо подготовленный «справедливый гнев народный» заглушит любые его слова, если бы даже и вздумал бросать их людям. Тяжко! Большой крест гнёт почти пополам.
Вот и конец комедии, участвовать в которой его принудили несколько месяцев назад.
Как раз в это время к гульбищу подлетел гонец. Соскочил с коня, взбежал по лестнице, начал шептать что-то на ухо Лотру.
— Кто? — покраснел тот.
— Неизвестно. Утром только и нашли. Не любил он, когда его от того занятия отрывали. Говорят, монах какой-то заходил.
Лотр и Босяцкий оглядели толпу. Монахов под капюшонами там было и вправду неисчислимо — страшенная сила.
— Может, осмотреть всех? — тихо спросил доминиканец.
— От вас, говорили, монах, — ещё тише сказал гонец.
Пёс Божий побелел:
— Нет-нет... Не будем... Этого ещё не хватало, чтоб думали, будто я руку приложил. А мне зачем? Мне с ним удобно было. Больше мы уж такого дурного войта не найдём, не тем будь помянут покойник... Ладно, иди.
Они глядели бы на толпу с ещё большим страхом, если бы знали, сколько среди людей в рясах лжемонахов, не понимающих ни слова по-латыни, никогда не живших в кельях и не принимавших пострига.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130