— вздохнула она, прильнув к Терра вместе со своей печалью, чтобы он приласкал ее — и волосы, ставшие совсем белокурыми, и помолодевшее лицо, лицо самой жизни, на котором не видно следов печали, даже когда веки опущены, краски поблекли, и оно поникло на тонком черном стебле. В этом новом обличье она была похожа на свою еще не оплаченную мебель: те же плоские удлиненные линии, то же преобладание металла, тона блеклые, но все в целом очень жестко, а смелость орнамента рассчитана, как ход машины.
— Поговорим о деле! — сказал он и придвинул стулья. Она тотчас же приняла сосредоточенный вид. — Мой приход, — объяснил Терра, — имеет целью предотвратить новое несчастье. Ты лишилась графа Финкенбурга, надо избавить тебя от возможной потери обоих отцов твоего младшего ребенка.
Он рассказал ей все самое существенное. Достаточно ее письменного заявления, что ребенок у нее от Толлебена, и все будет улажено. Никто не дерется по доброй воле; она всем окажет величайшую услугу, а прежде всего Толлебену. Ее письменное заявление, конечно, никогда не будет пущено в ход. Толлебен только и ждет легкого нажима, чтобы выйти из игры.
— Ты сам этому не веришь, — возразила она. — Мы оба знаем, что такое рыцарская честь. С тобой я не хочу связываться. У тебя ее никогда не было.
— Все твои счета за мебель будут, разумеется, оплачены до последнего гроша.
— Я в высших сферах, как ты знаешь, свой человек. На подлость в отношении господина фон Толлебена ты меня не толкнешь.
— Это делает тебе честь. Однако я должен тебе напомнить, что ты навязываешь ему чужого ребенка.
— Это совсем другое дело, — запротестовала она и продолжала без видимой связи: — Твой Мангольф тоже ничего не платит.
Когда он стал настаивать, она облекла свой отказ в презрительную насмешку.
— Ты явился от своего друга. То, что ты мне наплел, не может быть правдой, твой друг сыграл в этом деле некрасивую роль, а теперь увиливает. Ну, понятно, господин фон Толлебен стреляет великолепно.
— Но нашему другу Мангольфу везет, — сказал Терра многозначительно. — Вспомни, что непричастный к делу господин уже отдал богу душу только потому, что был его секундантом.
Она надулась.
— Зачем ты меня дурачишь? Графа Финкенбурга все равно убил бы денщик.
Что тут оставалось делать? Терра поднялся и сказал, четко разделяя слова:
— Не хочешь? Прекрасно. Тогда я буду действовать сам. Я вызову Толлебена к тебе и, бог мне свидетель, всажу ему пулю в лоб.
— Здесь, у меня?
— Здесь, у тебя.
Она долго, пытливо смотрела на него, стараясь понять, серьезно ли он говорит.
— Ты даже мне внушаешь почтение, — сказала она, после чего предложила вызвать Толлебена для переговоров. — В конце концов он тоже ничего не будет иметь против, ведь это доброе дело. Я вытребую его немедленно. А ты приходи со своим другом. Но без револьвера. — И когда все это было оговорено: — А мебель?
Если сойдет благополучно, мебель будет оплачена, обещал Терра. Сам же он отправился к Гекероту. Кратко и с авторитетным видом заявил он генералу, что дуэль нежелательна. Она является помехой в делах, она испортит отношения между фирмой Кнак и правительством, что опять-таки нежелательно и в интересах нации. Пангерманский союз неминуемо ощутит на себе последствия.
Кнаковские субсидии могут прекратиться? Это мгновенно подействовало на второго председателя союза. У него тоже, сказал он, за это время возникли некоторые колебания. И даже представители Толлебена как будто заразились ими, особенно после неожиданной гибели первого секунданта. Какое счастье! Толлебен оказался суевернее, чем женщина с той стороны! Терра заключил из этого, что Алиса теперь правильнее оценила ситуацию и не будет чинить препятствий. Гекерот же вообще не усматривал никаких препятствий. Он горячо поблагодарил господина Терра за шаг, который, как с личной, так и с общественной точки зрения, был безусловно желателен. Честь именно и требовала, чтобы два таких истых немца, как доктор Мангольф и господин фон Толлебен, шли рука об руку. Личное свидание обоих противников, каковое предлагал господин Терра, это самый прямой, а потому истинно-немецкий путь. Генерал взялся доставить Толлебена через посредство его секундантов к княгине Лили.
Сам Терра явился туда, когда, по его расчетам, переговоры уже начались. Хозяйка дома принимала участие в совещании. В одной из соседних комнат Терра увидел своего сына Клаудиуса, склонившегося над коллекцией марок.
— Твой товарищ блестяще устраивает свои дела за твой счет, — сказал отец, разглядывая обмененные марки. — А из тетради сочинений я вижу, что учитель тоже считает тебя полнейшим ослом… Всякий дурак сумел бы избегнуть этого. Научись выражаться так, чтобы нравилось не тебе, а ему. Будь одним для самого себя, и другим для него. Такова жизнь! Нельзя длительно навязывать свое лучшее «я» миру, если оно ни в какой мере его не интересует, — это ведет к банкротству и самоубийству… По твоему лицу всякому видно, сколько на тебе можно заработать! Тебе одиннадцать лет, и ты носишь мое имя. Пора мне начать руководить тобой.
При этом он своим проникновенно страстным взглядом удерживал взгляд ясных серых глаз, которые хотели ускользнуть от него. Через две комнаты послышались громкие голоса.
— У твоей матери, — пояснил Терра, — сидят два господина, которые стараются выторговать друг у друга ни более ни менее как жизнь. Если каждый из них добьется от другого того, что ему нужно, заработает твоя мать. Запомни, что редчайший и самый благородный способ заработка — посредничать в вопросах жизни. Большинство людей предпочитает быть маклерами смерти.
Говоря все это, отец думал: «Что я делаю! Постоянно учить недоверию, показывать изнанку жизни, подавлять нежные чувства: я ведь не этого хочу, получается какая-то ошибка. Нужно побольше взаимного понимания». Но мальчик и так понял. Он в раздумье по-отцовски сжал губы, ему стало ясно, что отец мягкий человек и любит его. Он тотчас же весь раскрылся. Минута доверчивости; этому серьезному, загадочному отцу в такие минуты можно задавать вопросы, с которыми нельзя обратиться к гораздо более снисходительной матери. Как раз сейчас из той комнаты доносился громкий, как будто гневный голос матери.
— Папа, скажи, пожалуйста, почему маму называют княгиней? — спросил мальчик вкрадчивым тоном.
— Потому что она имеет на это право, — сказал Терра с ударением. — Она носит полноценный титул, другой я ее и не знал.
Мальчик задумался. Он думал с глубочайшим напряжением, тело изнемогло и ослабело от усилия мысли. Затем лоб его разгладился, и он снова вспомнил об отце. Взглянул на него с видом воплощенной невинности.
— Мама была еще с князем, когда я появился на свет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
— Поговорим о деле! — сказал он и придвинул стулья. Она тотчас же приняла сосредоточенный вид. — Мой приход, — объяснил Терра, — имеет целью предотвратить новое несчастье. Ты лишилась графа Финкенбурга, надо избавить тебя от возможной потери обоих отцов твоего младшего ребенка.
Он рассказал ей все самое существенное. Достаточно ее письменного заявления, что ребенок у нее от Толлебена, и все будет улажено. Никто не дерется по доброй воле; она всем окажет величайшую услугу, а прежде всего Толлебену. Ее письменное заявление, конечно, никогда не будет пущено в ход. Толлебен только и ждет легкого нажима, чтобы выйти из игры.
— Ты сам этому не веришь, — возразила она. — Мы оба знаем, что такое рыцарская честь. С тобой я не хочу связываться. У тебя ее никогда не было.
— Все твои счета за мебель будут, разумеется, оплачены до последнего гроша.
— Я в высших сферах, как ты знаешь, свой человек. На подлость в отношении господина фон Толлебена ты меня не толкнешь.
— Это делает тебе честь. Однако я должен тебе напомнить, что ты навязываешь ему чужого ребенка.
— Это совсем другое дело, — запротестовала она и продолжала без видимой связи: — Твой Мангольф тоже ничего не платит.
Когда он стал настаивать, она облекла свой отказ в презрительную насмешку.
— Ты явился от своего друга. То, что ты мне наплел, не может быть правдой, твой друг сыграл в этом деле некрасивую роль, а теперь увиливает. Ну, понятно, господин фон Толлебен стреляет великолепно.
— Но нашему другу Мангольфу везет, — сказал Терра многозначительно. — Вспомни, что непричастный к делу господин уже отдал богу душу только потому, что был его секундантом.
Она надулась.
— Зачем ты меня дурачишь? Графа Финкенбурга все равно убил бы денщик.
Что тут оставалось делать? Терра поднялся и сказал, четко разделяя слова:
— Не хочешь? Прекрасно. Тогда я буду действовать сам. Я вызову Толлебена к тебе и, бог мне свидетель, всажу ему пулю в лоб.
— Здесь, у меня?
— Здесь, у тебя.
Она долго, пытливо смотрела на него, стараясь понять, серьезно ли он говорит.
— Ты даже мне внушаешь почтение, — сказала она, после чего предложила вызвать Толлебена для переговоров. — В конце концов он тоже ничего не будет иметь против, ведь это доброе дело. Я вытребую его немедленно. А ты приходи со своим другом. Но без револьвера. — И когда все это было оговорено: — А мебель?
Если сойдет благополучно, мебель будет оплачена, обещал Терра. Сам же он отправился к Гекероту. Кратко и с авторитетным видом заявил он генералу, что дуэль нежелательна. Она является помехой в делах, она испортит отношения между фирмой Кнак и правительством, что опять-таки нежелательно и в интересах нации. Пангерманский союз неминуемо ощутит на себе последствия.
Кнаковские субсидии могут прекратиться? Это мгновенно подействовало на второго председателя союза. У него тоже, сказал он, за это время возникли некоторые колебания. И даже представители Толлебена как будто заразились ими, особенно после неожиданной гибели первого секунданта. Какое счастье! Толлебен оказался суевернее, чем женщина с той стороны! Терра заключил из этого, что Алиса теперь правильнее оценила ситуацию и не будет чинить препятствий. Гекерот же вообще не усматривал никаких препятствий. Он горячо поблагодарил господина Терра за шаг, который, как с личной, так и с общественной точки зрения, был безусловно желателен. Честь именно и требовала, чтобы два таких истых немца, как доктор Мангольф и господин фон Толлебен, шли рука об руку. Личное свидание обоих противников, каковое предлагал господин Терра, это самый прямой, а потому истинно-немецкий путь. Генерал взялся доставить Толлебена через посредство его секундантов к княгине Лили.
Сам Терра явился туда, когда, по его расчетам, переговоры уже начались. Хозяйка дома принимала участие в совещании. В одной из соседних комнат Терра увидел своего сына Клаудиуса, склонившегося над коллекцией марок.
— Твой товарищ блестяще устраивает свои дела за твой счет, — сказал отец, разглядывая обмененные марки. — А из тетради сочинений я вижу, что учитель тоже считает тебя полнейшим ослом… Всякий дурак сумел бы избегнуть этого. Научись выражаться так, чтобы нравилось не тебе, а ему. Будь одним для самого себя, и другим для него. Такова жизнь! Нельзя длительно навязывать свое лучшее «я» миру, если оно ни в какой мере его не интересует, — это ведет к банкротству и самоубийству… По твоему лицу всякому видно, сколько на тебе можно заработать! Тебе одиннадцать лет, и ты носишь мое имя. Пора мне начать руководить тобой.
При этом он своим проникновенно страстным взглядом удерживал взгляд ясных серых глаз, которые хотели ускользнуть от него. Через две комнаты послышались громкие голоса.
— У твоей матери, — пояснил Терра, — сидят два господина, которые стараются выторговать друг у друга ни более ни менее как жизнь. Если каждый из них добьется от другого того, что ему нужно, заработает твоя мать. Запомни, что редчайший и самый благородный способ заработка — посредничать в вопросах жизни. Большинство людей предпочитает быть маклерами смерти.
Говоря все это, отец думал: «Что я делаю! Постоянно учить недоверию, показывать изнанку жизни, подавлять нежные чувства: я ведь не этого хочу, получается какая-то ошибка. Нужно побольше взаимного понимания». Но мальчик и так понял. Он в раздумье по-отцовски сжал губы, ему стало ясно, что отец мягкий человек и любит его. Он тотчас же весь раскрылся. Минута доверчивости; этому серьезному, загадочному отцу в такие минуты можно задавать вопросы, с которыми нельзя обратиться к гораздо более снисходительной матери. Как раз сейчас из той комнаты доносился громкий, как будто гневный голос матери.
— Папа, скажи, пожалуйста, почему маму называют княгиней? — спросил мальчик вкрадчивым тоном.
— Потому что она имеет на это право, — сказал Терра с ударением. — Она носит полноценный титул, другой я ее и не знал.
Мальчик задумался. Он думал с глубочайшим напряжением, тело изнемогло и ослабело от усилия мысли. Затем лоб его разгладился, и он снова вспомнил об отце. Взглянул на него с видом воплощенной невинности.
— Мама была еще с князем, когда я появился на свет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158