Тогда он заговорил совсем в открытую: — Если вы поженитесь, у меня будет в вашем лице перестраховка против Леопольда. Потому что и вы, графиня, не преминете вести политику против папаши. На тот случай, когда он выйдет в тираж. Смейтесь, смейтесь, кстати, вы красиво смеетесь. Итак, нынче вечером мы с вами заодно против Леопольда. Он пока слышать об этом не хочет, но ему придется послушаться.
Они оба засмеялись, Алиса не менее кокетливо, чем он, а он не менее двулично. Казалось: две дамы, замышляющие интригу. Его величество напряг икры, округлил упругие бедра и покачивал головой; в то время как правая рука выразительно жестикулировала, недоразвитая левая пряталась, насколько возможно, под красный ментик.
Но тут новая идея завладела им — или, может быть, пока только беспокойство, словно все кругом, затаив дыханье, ждали новой идеи. Он повернулся, и тотчас навстречу потянулись осчастливленно-испуганные лица, ему стало противно. Но нужно было поддерживать приподнятое настроение и стараться, чтобы воодушевление не ослабевало. Он знал, с кем имеет дело: ничто не должно происходить помимо него, а где он, там должно что-то происходить… Два темных жгучих глаза преследовали его, как совесть, он встречал их всякий раз, как искал смены впечатлений, они гипнотизировали его, они дерзали не обмирать под его взглядом; в чем они обвиняли его? Напуганный и раздраженный император отмахнулся от их обладателя: «Назойливый субъект, подожди, я тебе еще насолю!» — и уцепился за Пильница:
— Ну-с, профессор, вас я давно собираюсь отделать как следует. Вы осмелились полемизировать с учением об откровении.
Пильниц был не из тех, что упускают случай, он начал распространяться строго научно. Императору пришлось слушать. Он и в этом, как во всем, был активен; слушая, он либо решительно опровергал, либо усердно подсказывал. Ученый сам в конце концов стал в тупик перед выводами, к которым пришел: следовательно, откровение существует! «Вот видите!» — сказал император, и измученный Пильниц только отбросил свою белую гриву с влажного лба.
— Я должен опираться на явившегося мне в откровении бога, иначе мне не справиться со своей задачей, — еще увереннее и тверже заявил император. Он взглянул в стенное зеркало; лицо избранника небес говорило, что он видит в зеркале не только себя, но и того, кого только что назвал. Онемевшие зрители что есть сил старались придать себе благочестивый и восторженный вид. Только директор банка Бербериц басом изрек:
— Вот это христианин! Гений, прямо сказать.
Награда пришла немедленно:
— Бербериц, послушайте-ка, что Пильниц говорит об Иерихоне! Нет, не о вас, Иерихов, но вы можете тоже послушать, это забавно.
После этих слов несколько господ поспешили приблизиться, его величество явно поощрял непринужденность. Ученый с готовностью повторил все то, к чему пришел путем строго научных изысканий. Стены пали вовсе не от трубного гласа, как утверждали евреи. Город они завоевали с помощью публичных женщин.
— Это вполне возможно, — решил император. — В военном деле ничего не стоят, а головы изобретательные.
Ученый просил разрешения познакомить научный мир с высочайшими взглядами на этот предмет.
— Избави бог! Тогда Бербериц перестанет мне рассказывать анекдоты!
Кивок в сторону Берберица. Упитанный банкир с достоинством стал в позу перед сидящим императором. После каждого анекдота его величество с хохотом откидывался на спинку кресла и дважды хлопал себя по высочайшей ляжке. Он смеялся, широко открыв рот, смех его звучал каким-то плотоядным прерывистым лаем, но впервые за весь вечер он был самим собой. Все вздохнули свободно, мысленно благодаря банкира. А тот был совершенно равнодушен. И его анекдоты забавляли всех, кроме него самого. Миниатюрное лицо над грузным туловищем сохраняло выражение неисцелимой меланхолии, в то время как все рычали от хохота. Он держал голову высоко; видно было, что пушистая борода растет у него на шее так же густо, как и на лице. Бесцветные глаза, казалось, вот-вот вытекут, так они были выпучены.
Еще удачливее Берберица был Ланна, который его сменил. Ведь никто так не умел рассказывать еврейские анекдоты, как он, Ланна. Император держался за бока и требовал шампанского. «Обер, шампанского!» — кивнув в сторону обер-адмирала, который бросился исполнять приказание. Длиннобородый морской волк возвратился, кротко улыбаясь, с салфеткой под мышкой и ведерком для шампанского в руках. После его величества он подал бокал Тассе; Ланна было ясно, что союзники хорошо спелись.
Ланна предусмотрительно принял меры предосторожности. Отстранив от императорского углового дивана слишком назойливых гостей, он с озабоченной улыбкой попросил провести дам в дальние комнаты. Его величество в это время, выпив бокал, выплеснул остатки на обер-адмирала; тот поблагодарил. Второй бокал был тоже выплеснут, но Ланна, кому он был предназначен, ловко увернулся, брызги попали на генерал-адъютанта фон дер Флеше.
— Флеше на середку плеши, — сказал в рифму император. — Леопольд по мне слишком увертлив. Тассе он тоже не по вкусу. Тассе, а флот я все-таки построю.
Теперь уж вся шайка во главе с Тассе придвинулась вплотную. И Шеллен оказался тут как тут; Ланна почти силой отвел его.
— А вы знаете, почему я строю флот? — прикрыв рот рукой, обратился император к оставшимся и, косясь на рейхсканцлера: — Я не смею сказать, Леопольд мне не позволяет. Но когда у меня уже будет флот, я поеду… я не скажу, куда, не волнуйтесь, Леопольд… и напрямик поставлю свои условия.
— Боже мой, что же это такое! — обратился Терра к Ланна.
— Браво! — воскликнул обер-адмирал фон Фишер. — Старый приятель Пейцтер не обрадуется.
— Просто до гениальности! — воскликнул Пильниц. Слова «гений» и «личность» носились в воздухе; только Тассе держался строго и скептически. Он требовал немедленных действий:
— А то плохо вам придется, ваше величество, коварная сволочь опередит нас!
Ланна, несколько поодаль от императорского углового дивана, охранял подступы.
— Ах, если бы вы знали, что только мне не приходится предотвращать! — ответил он депутату.
— И вам это удается? — спросил Терра.
Но тут вслед за Тассе послышался новый голос:
— Один французский депутат заявил, что он считает дипломатическим идеалом союз между Францией, Англией и Россией. Человек этот удивительно провидит будущее, — уверенно прозвучал голос, старательно выговаривающий каждое слово. Император взглянул на говорившего.
— И вы, видимо, тоже, господин помощник статс-секретаря Мангольф? — спросил он с изумлением, без обычной агрессивности в тоне. Мангольф слегка поклонился.
— Я прошу всемилостивейшего разрешения почтительно напомнить о том, что один из английских министров уже хлопочет о сближении с Россией… Это вполне понятно с его точки зрения, — прибавил он, в то время как император встал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Они оба засмеялись, Алиса не менее кокетливо, чем он, а он не менее двулично. Казалось: две дамы, замышляющие интригу. Его величество напряг икры, округлил упругие бедра и покачивал головой; в то время как правая рука выразительно жестикулировала, недоразвитая левая пряталась, насколько возможно, под красный ментик.
Но тут новая идея завладела им — или, может быть, пока только беспокойство, словно все кругом, затаив дыханье, ждали новой идеи. Он повернулся, и тотчас навстречу потянулись осчастливленно-испуганные лица, ему стало противно. Но нужно было поддерживать приподнятое настроение и стараться, чтобы воодушевление не ослабевало. Он знал, с кем имеет дело: ничто не должно происходить помимо него, а где он, там должно что-то происходить… Два темных жгучих глаза преследовали его, как совесть, он встречал их всякий раз, как искал смены впечатлений, они гипнотизировали его, они дерзали не обмирать под его взглядом; в чем они обвиняли его? Напуганный и раздраженный император отмахнулся от их обладателя: «Назойливый субъект, подожди, я тебе еще насолю!» — и уцепился за Пильница:
— Ну-с, профессор, вас я давно собираюсь отделать как следует. Вы осмелились полемизировать с учением об откровении.
Пильниц был не из тех, что упускают случай, он начал распространяться строго научно. Императору пришлось слушать. Он и в этом, как во всем, был активен; слушая, он либо решительно опровергал, либо усердно подсказывал. Ученый сам в конце концов стал в тупик перед выводами, к которым пришел: следовательно, откровение существует! «Вот видите!» — сказал император, и измученный Пильниц только отбросил свою белую гриву с влажного лба.
— Я должен опираться на явившегося мне в откровении бога, иначе мне не справиться со своей задачей, — еще увереннее и тверже заявил император. Он взглянул в стенное зеркало; лицо избранника небес говорило, что он видит в зеркале не только себя, но и того, кого только что назвал. Онемевшие зрители что есть сил старались придать себе благочестивый и восторженный вид. Только директор банка Бербериц басом изрек:
— Вот это христианин! Гений, прямо сказать.
Награда пришла немедленно:
— Бербериц, послушайте-ка, что Пильниц говорит об Иерихоне! Нет, не о вас, Иерихов, но вы можете тоже послушать, это забавно.
После этих слов несколько господ поспешили приблизиться, его величество явно поощрял непринужденность. Ученый с готовностью повторил все то, к чему пришел путем строго научных изысканий. Стены пали вовсе не от трубного гласа, как утверждали евреи. Город они завоевали с помощью публичных женщин.
— Это вполне возможно, — решил император. — В военном деле ничего не стоят, а головы изобретательные.
Ученый просил разрешения познакомить научный мир с высочайшими взглядами на этот предмет.
— Избави бог! Тогда Бербериц перестанет мне рассказывать анекдоты!
Кивок в сторону Берберица. Упитанный банкир с достоинством стал в позу перед сидящим императором. После каждого анекдота его величество с хохотом откидывался на спинку кресла и дважды хлопал себя по высочайшей ляжке. Он смеялся, широко открыв рот, смех его звучал каким-то плотоядным прерывистым лаем, но впервые за весь вечер он был самим собой. Все вздохнули свободно, мысленно благодаря банкира. А тот был совершенно равнодушен. И его анекдоты забавляли всех, кроме него самого. Миниатюрное лицо над грузным туловищем сохраняло выражение неисцелимой меланхолии, в то время как все рычали от хохота. Он держал голову высоко; видно было, что пушистая борода растет у него на шее так же густо, как и на лице. Бесцветные глаза, казалось, вот-вот вытекут, так они были выпучены.
Еще удачливее Берберица был Ланна, который его сменил. Ведь никто так не умел рассказывать еврейские анекдоты, как он, Ланна. Император держался за бока и требовал шампанского. «Обер, шампанского!» — кивнув в сторону обер-адмирала, который бросился исполнять приказание. Длиннобородый морской волк возвратился, кротко улыбаясь, с салфеткой под мышкой и ведерком для шампанского в руках. После его величества он подал бокал Тассе; Ланна было ясно, что союзники хорошо спелись.
Ланна предусмотрительно принял меры предосторожности. Отстранив от императорского углового дивана слишком назойливых гостей, он с озабоченной улыбкой попросил провести дам в дальние комнаты. Его величество в это время, выпив бокал, выплеснул остатки на обер-адмирала; тот поблагодарил. Второй бокал был тоже выплеснут, но Ланна, кому он был предназначен, ловко увернулся, брызги попали на генерал-адъютанта фон дер Флеше.
— Флеше на середку плеши, — сказал в рифму император. — Леопольд по мне слишком увертлив. Тассе он тоже не по вкусу. Тассе, а флот я все-таки построю.
Теперь уж вся шайка во главе с Тассе придвинулась вплотную. И Шеллен оказался тут как тут; Ланна почти силой отвел его.
— А вы знаете, почему я строю флот? — прикрыв рот рукой, обратился император к оставшимся и, косясь на рейхсканцлера: — Я не смею сказать, Леопольд мне не позволяет. Но когда у меня уже будет флот, я поеду… я не скажу, куда, не волнуйтесь, Леопольд… и напрямик поставлю свои условия.
— Боже мой, что же это такое! — обратился Терра к Ланна.
— Браво! — воскликнул обер-адмирал фон Фишер. — Старый приятель Пейцтер не обрадуется.
— Просто до гениальности! — воскликнул Пильниц. Слова «гений» и «личность» носились в воздухе; только Тассе держался строго и скептически. Он требовал немедленных действий:
— А то плохо вам придется, ваше величество, коварная сволочь опередит нас!
Ланна, несколько поодаль от императорского углового дивана, охранял подступы.
— Ах, если бы вы знали, что только мне не приходится предотвращать! — ответил он депутату.
— И вам это удается? — спросил Терра.
Но тут вслед за Тассе послышался новый голос:
— Один французский депутат заявил, что он считает дипломатическим идеалом союз между Францией, Англией и Россией. Человек этот удивительно провидит будущее, — уверенно прозвучал голос, старательно выговаривающий каждое слово. Император взглянул на говорившего.
— И вы, видимо, тоже, господин помощник статс-секретаря Мангольф? — спросил он с изумлением, без обычной агрессивности в тоне. Мангольф слегка поклонился.
— Я прошу всемилостивейшего разрешения почтительно напомнить о том, что один из английских министров уже хлопочет о сближении с Россией… Это вполне понятно с его точки зрения, — прибавил он, в то время как император встал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158