Грек отозвался на это повеление с рвением. Вид его родной Эллады, побежденной превосходящими силами персидского войска, вызвал у этого человека глубокие стра­дания и словно воспламенил его. Он жаждал записать как можно больше из своего рассказа и как можно скорее. До­несение о разгроме Дельфийского оракула Аполлона еще более усилило горе пленника. Втайне он выражал тревогу, что Великому Царю начнет надоедать рассказ о нем са­мом, Ксеоне, и других частных людях, и он стремился ско­рее перейти к более уместным темам, касающимся спар­танской тактики, военной подготовки и философии войны. Грек умолял Великого Царя о терпении, утверждая, что его рассказ будто бы «рассказывается сам» по указанию Бога и что он, повествователь, может лишь следовать за ним.
Мы начали снова, в отсутствие Великого Царя, вечером девятого дня месяца ташриту в шатре Оронта, коман­дира Бессмертных.
Великий Царь велел рассказать о военных упражнени­ях спартанцев, в частности о тех, которыми занимаются юноши, и об их воспитании согласно законам Ликурга.( Ликург – легендарный законодатель Спарты, создавший якобы по велению Дельфийского оракула политические институты спартан­ского общества. В Лакедемоне ему воздавались божественные почести).
Показательным может быть отдельный пример, не только несущий в себе некоторые подробности, но и передающий сам дух. Это событие отнюдь не явилось исключительным. Я расскажу о нем, так как оно несет много сведений, а так же потому, что в него оказались вовлечены некоторые люди чей героизм Великий Царь засвидетельствовал собственными глазами в сражении при Горячих Воротах.
Это случилось за шесть лет до битвы при Фермопилах. Мне в то время исполнилось четырнадцать, но я еще не был боевым оруженосцем у моего хозяина. В то время я не прожил в Лакедемоне и двух лет. Я служил в качестве парастатес пэс – напарника в упражнениях для одного юноши-спартиата моих лет по имени Александр. Раз или два я уже упоминал о нем. Александр был сыном полемарха (военачальника) Олимпия и в то время, в возрасте четырнадцати лет, находился под опекой Диэнека.
Этот юноша был отпрыском одной из благороднейших спартанских фамилий, его род по линии Еврипонтида восходил к самому Гераклу. Однако по своему телосложению он не подходил к роли воина. В менее суровом мире Александр мог бы стать поэтом или музыкантом. Среди ровесников он был самым лучшим флейтистом, хотя почти не упражнялся на инструменте. Его певческая одаренность была еще более выдающейся – как в юности, когда он пел альтом так и в более зрелом возрасте, когда его голос установился в чистый тенор.
Так случилось, если только тут не вмешалась рука богов, что нас, его и меня, когда нам было по тринадцать, одновременно секли за разные проступки по разные стороны поля для упражнений. Его наказывали за какое-то нарушение в его учебной группе, агоге бова; я же провинился в том, что неподобающим образом выбрил горло жертвенно­му козлу.
При нашей одновременной порке Александр упал раньше меня. Я упоминаю об этом не для того, чтобы похвастать,– просто я получал больше побоев и был более привычен к ним. Это различие, к несчастью для Александра, было воспринято как позор самого худшего сорта. Чтобы ткнуть его носом в это, учитель приставил к нему меня с наставлением, чтобы он постоянно дрался со мной, пока не сможет как следует отколотить. Мне, в свою очередь, было сказано, что, если возникнет хоть малейшее подозрение, будто я поддаюсь из страха последствий за нанесение вреда бла­городному спартанцу, меня будут сечь до тех пор, пока на моей спине не покажутся кости.
Лакедемоняне в высшей степени находчивы в подобных делах. Они знают, что никакие хитрые меры не свяжут двух подростков теснее. Я прекрасно понимал, что если сыграю свою роль удовлетворительно, то буду и дальше прислужи­вать Александру и стану его оруженосцем, когда ему испол­нится двадцать и он займет свое место в боевом строю. А я только этого и хотел. За тем в первую очередь я и пришел в Спарту – чтобы как можно ближе оказаться к военной подготовке и пройти ее всю, насколько позволят лакедемоняне.
При Дубах, в Отонской долине, под обжигающим солн­цем позднего лета войско выстроилось на восьминочник, как это называют в Лакедемоне – единственном городе, который практикует октониктию Обычно это упражне­ние для эномотии , хотя в данном случае участвовала це­лая мора (подразделение в составе лоха численностью 1000-­1200 человек). Более тысячи двухсот человек в полном во­оружении и вспомогательное войско из такого же числа оруженосцев и илотов выступили в высокогорную долину и в темноте выполняли маневры в течение четырех ночей. Спали днем в лагере, попеременно, в полной готовности и под открытым небом, а потом, в течение последующих трек суток, выполняли маневры и день и ночь. Условия пред­намеренно придумывались так, чтобы приблизить их по суровости к настоящему походу, имитируя все, кроме убитых и раненых. Были тренировочные ночные атаки вверх по крутому склону, и каждый воин нес полный набор вооружения и паноплию – от пятидесяти до шестидесяти, мин доспехов со щитом. Потом атаки вниз по склону. Потом – вдоль склона. Территория выбиралась покаменистее, где росло множество узловатых дубов с низко нависающими ветвями. Искусство заключалось в том, чтобы обойти все препятствия, как вода сквозь камни, не сломав строя.
Никакой утвари с собой не бралось. Первые четыре дня вино отпускалось в половинной норме, потом два дня вина не полагалось, а остальные два дня – никакой жидкости вообще, даже воды. В рацион входили только буханки из льняного семени, которые Диэнек считал годными лишь для утепления хлевов, да фиги – ничего горячего. Подобные упражнения лишь отчасти являются подготовкой к ночным атакам; их главная задача – привить навык стремления к цели ориентирования на местности, чувство места в фаланге привычку действовать вслепую, особенно на пересеченной местности. Для лакедемонян это аксиома – войско должно уметь выравнивать линию и перестраиваться одинаково ловко как при хорошей видимости, так и вслепую, поскольку как известно Великому Царю, в пыли и ужасе офисмоса первого боевого столкновения, в результате которого возникает страшная толчея, никто ничего не видит далее пяти футов в любом направлении и не слышит в общем шуме даже собственного крика.
Среди других эллинов бытует заблуждение – и спартанцы специально культивируют его среди них,– что характер лакедемонской военной подготовки крайне жесток и сух. Ничто не может быть дальше от истины. Никогда в других обстоятельствах я не испытывал ничего подобного тому неослабевающему веселью, какое царило во время этих полевых маневров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106