Ты не можешь понять этого, Мардоний. И никто не может – из тех, кто не сидел там. Подумай: кому из приходящих к Нему царь может довериться? Кто входит к Нему без какого-то тайного желания, страсти, печали или требования, которые он скрывает со всей хитростью и коварством? Кто скажет перед Царем правду? Люди обращаются к Нему или в стра­хе за то, что Он может отнять, или в жадности к тому, что Он может пожаловать. Никто не приходит к Нему, кроме просителей. О том, что у Него на сердце, льстец не скажет вслух, но скроет это под плащом лицемерия. Каж­дый голос клянется в верности, каждое сердце выказывает любовь, и Царственный Слушатель должен все прощупы­вать и пробовать на зуб, как торговец на базаре, выискивая тончайшие признаки предательства и обмана. Как оно утомляет! Собственные царские жены шепчут ему нежные слова в темноте Его спальни. А любят ли они Его? Откуда Ему знать это, когда он видит, как истинную страсть они тратят на заговоры и интриги в пользу своих детей или в каких-то собственных тайных целях. Никто не говорит Царю всей правды, даже Его собствен­ный брат – и даже ты, мой друг и родственник.
Мардоний поспешил опровергнуть это, но Великий Царь с улыбкой прервал его:
– Из всех, кто приходит ко мне, лишь один человек, я полагаю, говорит без какого-либо желания извлечь из этого выгоду. Это тот грек. Ты не понимаешь его, Мардоний. Его сердце жаждет лишь одного: воссоединиться с брать­ями по оружию в подземном царстве. Даже его страсть рассказать свою историю вторична: это обязанность, воз­ложенная на него одним из его богов, и она для него – бре­мя и проклятие. Ему ничего не нужно от меня. Нет, друг мой, слова грека не огорчают и не беспокоят меня. Для меня они радость. Отдохновение.
Встав, Великий Царь двинулся мимо стоящих на стра­же Бессмертных, чтобы посмотреть на горящиё снаружи костры.
– Хочу взглянуть на перепутье, где мы сейчас встали лагерем, на это место, которое эллины называют Тремя Дорогами. Для нас оно ничто – просто грязь под ногами. И тем не менее разве этот жалкий пятачок не несет в себе смысла и даже очарования, если вспомнить рассказ пленника о том, как он ребенком расстался здесь с девуш­кой Диомахой, своей двоюродной сестрой, которую так любил?
Артемизия переглянулась с Мардонием.
– Великий Царь поддался чувствительности,– обра­тилась к Царю госпожа,– это лишено смысла.
В это мгновение занавес у входа в шатер распахнулся, и страж испросил позволения войти. Внесли грека, по-преж­нему на носилках, с завязанными глазами. Впереди шагали двое Бессмертных, подчиненных Оронта, а сзади шел он сам.
– Дай нам посмотреть на лицо этого человека,– ве­лел Великий Царь,– и пусть его глаза посмотрят в наши.
Оронт повиновался. Повязку сняли.
Пленник Ксеон несколько раз моргнул в свете ламп и впервые взглянул на Великого Царя. И таким поразитель­ным было выражение на лице этого человека, что Оронт гневно прикрикнул на пленника и потребовал ответить, какая наглость обуяла его, что он позволяет себе столь дерзко взирать на Царственную Особу.
– Я и раньше смотрел на лицо Великого Царя,– от­ветил грек.
– Поверх битвы, как и все враги.
– Нет, военачальник. 3десь, в его шатре. В ночь пято­го дня.
– Ты лжешь! – гневно вскричал Оронт. Потому что в предпоследний день сражения при Горячих Воротах в са­мом деле была допущена оплошность, на которую ссылался пленник: тогда в результате ночного рейда горстка спар­танских воинов оказалась на расстоянии броска копья от Царственного Присутствия, пока сбежавшиеся на защи­ту Великого Царя Бессмертные и египетская пехота не отогнали их прочь.
– Я был здесь,– спокойно проговорил грек,– и мой че­реп был бы расколот пополам топором, что метнул в меня какой-то вельможа, если бы он не попал в стойку шатра и не застрял там.
При этих словах вся кровь отхлынула от лица Мардо­ния. У западного входа в шатер, именно там, где прорва­лись спартанцы, до сих пор торчал топор, засевший так глубоко в кедровой древесине, что его было не вытащить, не расколов шест, и потому плотники оставили топор на месте. Они только отпилили топорище, а шест укре­пили и обвязали веревкой.
Взгляд эллина уставился прямо на Мардония.
– Топор метнул этот господин. Его я тоже помню.
Лицо полководца на мгновение омертвело, выдав прав­дивость сказанных слов.
– Его меч,– продолжал грек,– перерубил запястье од­ного спартанского воина, замахнувшегося копьем, чтобы, метнуть его в Великого Царя.
Великий Царь спросил Мардония, действительно ли это правда. Полководец подтвердил, что в самом деле нанес такую рану нападавшему спартанцу, одному среди мно­жества других.
– Тем воином,– сказал Ксеон,– был Александр, сын Олимпия, о котором я рассказывал.
– Тот мальчик, что отправился вслед спартанскому войску? Который переплыл залив перед Антирионом?
– Да, только уже взрослый,– подтвердил грек.– Вои­нами, что увели его из этого шатра, прикрывая своими щитами, были Полиник и мой хозяин Диэнек.
Все на какое-то время замолкли, усваивая услышанное. Потом Великий Царь проговорил:
– Они действительно были теми людьми, что про­никли сюда, в этот шатер?
– Они и еще другие, Владыка. Как видел сам Великий Царь.
Полководец Мардоний не желал верить. Он впал в ярость. Он обвинил пленника во лжи, в том, что тот сочинил свою историю по обрывкам, которые он подслушал у обслуживавших его поваров и медиков. Пленник же по­чтительно, но страстно отверг обвинение.
Оронт, начальник стражи и подчиненный Мардония, объявил, что грек никак не мог узнать об этих событиях от поваров и медиков, согласно предположению полководца. Он, Оронт, лично следил за изоляцией пленника. Никому, даже людям из продовольственной службы и подчиненным Царского лекаря, не позволялось находиться наедине с этим человеком, пусть даже одно мгновение, без непосред­ственного надзора Бессмертных Великого Царя, а они, как всем известно, не имеют себе равных в скрупулезности и исполнительности.
– 3начит, он узнал эту историю по слухам в сраже­нии,– настаивал Мардоний,– от спартанских бойцов, которые действительно прорвали охрану Великого Царя.
Все внимание теперь переметнулось на пленника Ксе­она, которого совершенно не трогали все эти обвинения, что грозили ему смертью на месте: Он смотрел на Мар­дония ровным взором и обратился к нему без малейшего страха:
– Я мог бы узнать эти сведения, господин, именно так, как ты предполагаешь. Но как же я сумел опознать имен­но в тебе человека, метнувшего топор?
Великий Царь подошел к месту, где застрял топор, и кинжалом перерезал обмотанную веревку, чтобы рассмот­реть оружие. На стали топора Великий Царь различил двухголового грифона – клеймо Эфеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106