Ты сделаешь это?
Я пообещал сделать все, что смогу.
– Поклянись..
Я поклялся всеми богами.
Это казалось нелепо. Как мог я противостоять криптее или и какой-либо другой силе, стремящейся,убить Петуха? И все же мое мальчишеское обещание каким-то образом успокоило госпожу. Она долго рассматривала мое лицо.
– Скажи мне, Ксео, – тихо проговорила госпожа Арета,– ты когда-нибудь просишь… ты когда-нибудь просил что-нибудь только для себя?
Я ответил, что не понимаю вопроса госпожи.
– Я велю тебе сделать одну вещь. Ты сделаешь?
Я поклялся, что сделаю.
– Я велю тебе однажды сделать что-то только для себя самого, а не служить кому-то. Ты поймешь, когда настанет такой момент. Обещай мне. Обещай вслух.
– Обещаю, госпожа.
Она встала со спящим ребенком на руках, подошла к колыбели между кроватями других девочек, положила малышку и накрыла мягкими пеленками. Это был знак для меня, что пора уходить. Когда госпожа встала, я уже стоял, как велели правила почтительности.
– Могу я задать один вопрос, прежде чем уйду, госпожа?
Ее глаза блеснули, дразня:
– Дай мне угадать. Твой вопрос о какой-то девушке`? – Нет, госпожа.
Я уже пожалел о своем порыве. Мой вопрос был невозможным, абсурдным. Ни один смертный не мог на него ответить.
Однако это вызвало у госпожи любопытство, и она велела продолжать.
– Вопрос о друге,– сказал я.– Я не могу ответить на него сам, я слишком молод и слишком мало знаю мир. Возможно, ты, госпожа, с твоей мудростью, сможешь ответить. Но обещай не смеяться и не обижаться.
Она согласилась.
– И не передавать его никому, даже твоему мужу.
Она пообещала.
Я набрал в грудь воздуха и ринулся вперед.
– Этот друг… Он верит, что однажды в детстве, когда он был один, на грани смерти, с ним разговаривал Бог. Я медленно поднял голову, выискивая какой-либо признак презрения или негодования. К моему облегчению, госпожа не выразила ни того, ни другого.
– Этот юноша… мой друг… он хочет знать, возможно ли такое. Мог… могло ли божество снизойти до разговора с мальчиком без города и без положения, с ребенком без гроша за душой, не имевшим никакого дара, который он мог бы принести в жертву, и даже не знавшим слов молитвы? Или мой друг плодил фантомы, выдумывал пустые видения от собственного одиночества и отчаяния?
Госпожа спросила, кто именно из богов говорил с моим другом.
– Бог-лучник. Стреловержец Аполлон.
Я съежился. Конечно, госпожа с презрением посмеется над таким дерзким предположением. Мне не следовало и разевать свой поганый рот.
Но она не посмеялась над моим вопросом и как будто бы не сочла его нечестивым.
– Ты и сам вроде бы лучник, насколько я понимаю, и весьма искусный для своих лет. У тебя забрали лук, верно? Его отобрали, когда ты только появился в Лакедемоне? Госпожа заявила, что, несомненно, сама Тихе – богиня удачи – привела меня к ее очагу в эту ночь, поскольку земные богини изобилуют здесь, они совсем рядом. Она чувствует их близость. Мужчины живут своим умом, сказала госпожа, а женщины – своей кровью, которая приливает и убывает, как фазы луны.
– Я не жрица. Я могу ответить лишь от женского сердца, которое интуитивно чувствует и различает правду внутри.
Я ответил, что именно этого и хочу.
– Скажи своему другу так,– ответила госпожа,– что все виденное им – правда. Он действительно видел Бога.
Из глаз у меня вдруг хлынули слезы. Меня неожиданно переполнили чувства. 3акрыв лицо руками, я зарыдал, омертвев от такой потери самообладания и удивляясь силе неизвестно откуда взявшейся страсти. Я уткнулся лицом в ладони и захлёбывался, как ребенок. Госпожа подошла ко мне и ласково обняла, гладя по плечу, как мать.
Через несколько мгновений я овладел собой и попросил прощения за свое постыдное поведение. Но госпожа не слушала. Она объявила, что этот прилив чувств был священным, он был вдохновлен небесами и в нем не следует раскаиваться и извиняться за него не следует тоже. Она встала в дверном проеме. Через открытую дверь падал свет звезд, и слышалось журчание фонтана во дворе.
– Мне бы хотелось узнать твою мать,– сказала госпожа Арета, ласково глядя на меня.– Возможно, она и я когда-нибудь встретимся – там, за рекой. И тогда мы поговорим о ее сыне и о той доле несчастий, что боги послали ему.
На прощание она коснулась моего плеча.
– Ступай и скажи своему другу так: он может снова приходить со своими вопросами, если захочет. Но в следующий раз он должен прийти сам. Мне хочется взглянуть в лицо мальчику, который сидел и болтал с Сыном 3евса.
Глава четырнадцатая
На следующий вечер Александр и я огребли свою порку за Антирион. Поркой Александра руководил его же отец, Олимпий, в присутствии Равных своей сисситии . Меня без церемоний секли в поле илоты-землекопы. Потом в темноте Петух помог мне спуститься к Эвроту, в рощу, прозванную Наковальней, чтобы омыть и перевязать исполосованную спину. Это место было посвящено Деметре Полевой, и обычай выделил его мессенийским илотам. Когда-то там располагалась кузница, откуда взялось и имя.
К моему облегчению, Петух не обличал меня, как обычно, за рабскую жизнь, а ограничил свои диатрибы наблюдением, что Александра выпороли, как мальчишку, а меня – как собаку. Он был добр ко мне, а что важнее – умел промывать и перевязывать те особые раны, что оставляет сучковатая розга на голой спине.
Сначала вода, и в большом количестве, я по шею погрузился в ледяной поток. Петух поддерживал меня сзади, просунув руки мне под мышки, поскольку шок от ледяной воды на обнаженных рубцах редко кого оставлял в чувствах. Холод быстро притупляет боль, и потому примочки из отвара крапивы и нессова корня можно вытерпеть. Это останавливает кровь и помогает быстрому заживлению ран. Перевязка шерстяной или льняной тканью на этом этапе была бы невыносима, как осторожно ни бинтуй. Но голая ладонь друга, приложенная сначала слегка, а потом плотно к трепещущей плоти, приносит облегчение, близкое к экстазу. Петух перенес на своем недолгом веку немало порок и потому хорошо знал, чем можно помочь.
Через пять минут я сумел встать. Через пятнадцать моя кожа смогла соприкоснуться с мягким белым торфяным мхом, который Петух прижал к кровоточащей плоти, чтобы облегчить боль и высосать яд.
– Боги, живого места не осталось,– заметил Петух. Ты еще месяц не будешь горбиться под щитом этого гимнопевца.
Он все еще отпускал ядовитые обличения по адресу моего молодого хозяина, когда с берега над нами донесся какой-то шорох. Мы оба обернулись, ожидая чего угодно.
Это оказался Александр. Он вышел под платаны, его плащ был задран, оставляя взлохмаченную спину голой. Мы с Петухом замерли. Александр мог заработать новую порку, если бы в этот час его застали здесь – вместе с нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Я пообещал сделать все, что смогу.
– Поклянись..
Я поклялся всеми богами.
Это казалось нелепо. Как мог я противостоять криптее или и какой-либо другой силе, стремящейся,убить Петуха? И все же мое мальчишеское обещание каким-то образом успокоило госпожу. Она долго рассматривала мое лицо.
– Скажи мне, Ксео, – тихо проговорила госпожа Арета,– ты когда-нибудь просишь… ты когда-нибудь просил что-нибудь только для себя?
Я ответил, что не понимаю вопроса госпожи.
– Я велю тебе сделать одну вещь. Ты сделаешь?
Я поклялся, что сделаю.
– Я велю тебе однажды сделать что-то только для себя самого, а не служить кому-то. Ты поймешь, когда настанет такой момент. Обещай мне. Обещай вслух.
– Обещаю, госпожа.
Она встала со спящим ребенком на руках, подошла к колыбели между кроватями других девочек, положила малышку и накрыла мягкими пеленками. Это был знак для меня, что пора уходить. Когда госпожа встала, я уже стоял, как велели правила почтительности.
– Могу я задать один вопрос, прежде чем уйду, госпожа?
Ее глаза блеснули, дразня:
– Дай мне угадать. Твой вопрос о какой-то девушке`? – Нет, госпожа.
Я уже пожалел о своем порыве. Мой вопрос был невозможным, абсурдным. Ни один смертный не мог на него ответить.
Однако это вызвало у госпожи любопытство, и она велела продолжать.
– Вопрос о друге,– сказал я.– Я не могу ответить на него сам, я слишком молод и слишком мало знаю мир. Возможно, ты, госпожа, с твоей мудростью, сможешь ответить. Но обещай не смеяться и не обижаться.
Она согласилась.
– И не передавать его никому, даже твоему мужу.
Она пообещала.
Я набрал в грудь воздуха и ринулся вперед.
– Этот друг… Он верит, что однажды в детстве, когда он был один, на грани смерти, с ним разговаривал Бог. Я медленно поднял голову, выискивая какой-либо признак презрения или негодования. К моему облегчению, госпожа не выразила ни того, ни другого.
– Этот юноша… мой друг… он хочет знать, возможно ли такое. Мог… могло ли божество снизойти до разговора с мальчиком без города и без положения, с ребенком без гроша за душой, не имевшим никакого дара, который он мог бы принести в жертву, и даже не знавшим слов молитвы? Или мой друг плодил фантомы, выдумывал пустые видения от собственного одиночества и отчаяния?
Госпожа спросила, кто именно из богов говорил с моим другом.
– Бог-лучник. Стреловержец Аполлон.
Я съежился. Конечно, госпожа с презрением посмеется над таким дерзким предположением. Мне не следовало и разевать свой поганый рот.
Но она не посмеялась над моим вопросом и как будто бы не сочла его нечестивым.
– Ты и сам вроде бы лучник, насколько я понимаю, и весьма искусный для своих лет. У тебя забрали лук, верно? Его отобрали, когда ты только появился в Лакедемоне? Госпожа заявила, что, несомненно, сама Тихе – богиня удачи – привела меня к ее очагу в эту ночь, поскольку земные богини изобилуют здесь, они совсем рядом. Она чувствует их близость. Мужчины живут своим умом, сказала госпожа, а женщины – своей кровью, которая приливает и убывает, как фазы луны.
– Я не жрица. Я могу ответить лишь от женского сердца, которое интуитивно чувствует и различает правду внутри.
Я ответил, что именно этого и хочу.
– Скажи своему другу так,– ответила госпожа,– что все виденное им – правда. Он действительно видел Бога.
Из глаз у меня вдруг хлынули слезы. Меня неожиданно переполнили чувства. 3акрыв лицо руками, я зарыдал, омертвев от такой потери самообладания и удивляясь силе неизвестно откуда взявшейся страсти. Я уткнулся лицом в ладони и захлёбывался, как ребенок. Госпожа подошла ко мне и ласково обняла, гладя по плечу, как мать.
Через несколько мгновений я овладел собой и попросил прощения за свое постыдное поведение. Но госпожа не слушала. Она объявила, что этот прилив чувств был священным, он был вдохновлен небесами и в нем не следует раскаиваться и извиняться за него не следует тоже. Она встала в дверном проеме. Через открытую дверь падал свет звезд, и слышалось журчание фонтана во дворе.
– Мне бы хотелось узнать твою мать,– сказала госпожа Арета, ласково глядя на меня.– Возможно, она и я когда-нибудь встретимся – там, за рекой. И тогда мы поговорим о ее сыне и о той доле несчастий, что боги послали ему.
На прощание она коснулась моего плеча.
– Ступай и скажи своему другу так: он может снова приходить со своими вопросами, если захочет. Но в следующий раз он должен прийти сам. Мне хочется взглянуть в лицо мальчику, который сидел и болтал с Сыном 3евса.
Глава четырнадцатая
На следующий вечер Александр и я огребли свою порку за Антирион. Поркой Александра руководил его же отец, Олимпий, в присутствии Равных своей сисситии . Меня без церемоний секли в поле илоты-землекопы. Потом в темноте Петух помог мне спуститься к Эвроту, в рощу, прозванную Наковальней, чтобы омыть и перевязать исполосованную спину. Это место было посвящено Деметре Полевой, и обычай выделил его мессенийским илотам. Когда-то там располагалась кузница, откуда взялось и имя.
К моему облегчению, Петух не обличал меня, как обычно, за рабскую жизнь, а ограничил свои диатрибы наблюдением, что Александра выпороли, как мальчишку, а меня – как собаку. Он был добр ко мне, а что важнее – умел промывать и перевязывать те особые раны, что оставляет сучковатая розга на голой спине.
Сначала вода, и в большом количестве, я по шею погрузился в ледяной поток. Петух поддерживал меня сзади, просунув руки мне под мышки, поскольку шок от ледяной воды на обнаженных рубцах редко кого оставлял в чувствах. Холод быстро притупляет боль, и потому примочки из отвара крапивы и нессова корня можно вытерпеть. Это останавливает кровь и помогает быстрому заживлению ран. Перевязка шерстяной или льняной тканью на этом этапе была бы невыносима, как осторожно ни бинтуй. Но голая ладонь друга, приложенная сначала слегка, а потом плотно к трепещущей плоти, приносит облегчение, близкое к экстазу. Петух перенес на своем недолгом веку немало порок и потому хорошо знал, чем можно помочь.
Через пять минут я сумел встать. Через пятнадцать моя кожа смогла соприкоснуться с мягким белым торфяным мхом, который Петух прижал к кровоточащей плоти, чтобы облегчить боль и высосать яд.
– Боги, живого места не осталось,– заметил Петух. Ты еще месяц не будешь горбиться под щитом этого гимнопевца.
Он все еще отпускал ядовитые обличения по адресу моего молодого хозяина, когда с берега над нами донесся какой-то шорох. Мы оба обернулись, ожидая чего угодно.
Это оказался Александр. Он вышел под платаны, его плащ был задран, оставляя взлохмаченную спину голой. Мы с Петухом замерли. Александр мог заработать новую порку, если бы в этот час его застали здесь – вместе с нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106