И вдруг они увидели, как по долам и холмам, по берегу реки, через их поля и деревни шествует сама Матерь, в высокой золотой короне, в черном платье и синем плаще, с золотыми украшениями, подтверждающими ее божественный статус. Крестьяне приветствовали богиню почтительно, с некоторым страхом, с детским желанием угодить ей и столь же детским доверием: она-де удовлетворит все их неотложные нужды. Эти люди оказались во всем похожи на жителей нашей страны, они полны столь же искренней веры и не нуждаются в хитроумном посредничестве церкви.
Я пребывала в каком-то смутном состоянии и мало в чем отдавала себе отчет. После нескольких недель пыток и нескольких месяцев лишений я ослабела и телесно, и духовно. У меня не оставалось ничего, кроме самой жизни и твердой решимости выжить. Мне казалось, что я медленно, без усилий, парю над землей, я слышала голос, напевавший на высоких, доступных лишь флейте нотах песнь любви и благодарение Парвати, и этот голос был так красив, что я даже и не думала, что пою я сама. Крестьяне усыпали мой путь лепестками вишни и яблони, они постанывали от счастья, когда я принималась неторопливо покачиваться и вращаться, показывая им задники золотых туфель, танцуя под жалобное завывание их труб и волынок, под грохот барабанов вздымая к небу руки в жесте молитвы.
Они кормили меня сметаной и молодым сыром — на полях уже выросла трава, и коровы давали много молока; они кормили меня прошлогодним медом и сотами, рыбой и хлебом, маслом, яйцами, а спустя несколько недель, когда появилась фасоль в стручках, словно покрытых шерстью, и созрел горох, — салатом из побегов щавеля и почек боярышника. Крестьяне ничуть не удивлялись, когда я отказывалась от мяса ягнят и кроликов, от кур и голубей.
Я не затягивала свое пребывание ни в одной из деревень, я спешила уйти, прежде чем кончится обаяние волшебства и они распознают во мне человека, женщину, а не богиню. Пока они верили в меня, я даже творила чудеса. Старухи, лежавшие при смерти, подымались или засыпали сладким, приятным сном с тихой улыбкой на лице; мальчик, за семь лет не вымолвивший ни слова, только пищавший и хрипевший, произнес «Слава Марии», прежде чем вновь вернуться к бессмысленному бормотанию — так утверждала его бабушка; мужчина, свалившийся с яблони еще прошлым летом и с тех пор не встававший, вылез из кровати, чтобы разглядеть меня, когда я проходила мимо; охромевший пони взбодрился и пошел ровно, когда я уселась на него верхом…
А я как сыр в масле каталась. С каждым днем мои груди и ягодицы обретали прежнюю округлость.
С этими словами Ума откинулась на спинку кресла и горделиво, радостно встряхнула грудью, обтянутой блузой цвета пламени. И тут я поверил, что достойная и не такая уж молодая дама была некогда взбалмошной девчонкой, еще не переступившей вполне грань, отделяющую подростка от женщины.
Кожа вновь сделалась блестящей и гладкой, исчезли круги под глазами, следы перенесенной боли. Вокруг меня справляла свое торжество весна, подступало лето, с боярышника градом осыпались белые как снег лепестки, их запах напоминал мне аромат девственной щели в тот самый миг, когда в нее впервые вторгается мужская сила, а из земли пробивались петрушка и кервель, купена под ее мясистыми листьями болтались белые восковые яички; потом пошел собачий шиповник (смешное название!), жимолость, высокие стебли наперстянки, а на лугах — сплошной ковер золотистых лютиков.
Тебе стало скучно, Ма-Ло? Ты все это уже слышал от Али? Я уверена, он знает это не так, как я знаю, он не может так это любить. О, эта северная весна! Наши сады, поля и леса прекрасны, но они не меняются так, когда наступает новый сезон, им неведомо преображение. Они величественнее, но чего-то недостает. Что ты сказал? Тебе не было скучно? Тебя смущает тот образ, к которому я прибегла, описывая запах боярышника? Ничего не поделаешь. Принимай меня такой, какая я есть. Так на чем я остановилась? А, да. Я начала поправляться.
Да, я приходила в себя. К середине лета, когда крестьяне зажигают по ночам костры и устраивают праздники, когда косят сено, пшеница становится желтой, а рожь вымахивает на пять футов в высоту, и если ветерок колышет колосья, на них проступает влажная синева, словно на куске выстиранной шелковой ткани, за каждой изгородью, на любой вырубке в лесу мальчишки щупают девчонок, тискают их груди и ягодицы, девушки обхватывают бедра юношей своими ногами, обвивают их шею руками, словно ветвями берез или тополей, ласточки, сплошь черные и белогрудые, носятся над оставшимися после дождей лужами, подхватывают капельки воды для питья и яйца жуков, — так вот, к середине лета мне прискучило и одеяние Богоматери, и обожание стариков и больных, и почтительный страх всех встречавшихся мне мужчин. И в любом случае, ко мне возвращались прежние формы и я уже не могла втиснуться в украденный наряд. Пора было вернуть себе прежний образ, а хорошо бы заодно и Эдди Марча.
Я еще не решила, в какую сторону идти. Я то поворачивала на юг, в надежде вновь повстречать Эдди, то уходила на северо-запад ведь где-то там мы рассчитывали разыскать брата князя Харихары, а найти его значило, вероятно, вновь обрести моих спутников — Али и всех остальных. Я приближалась к северо-западным районам страны и находилась уже где-то на границе между Ингерлондом и Уэльсом (что такое Уэльс, я скажу позже). На плодородной равнине с небольшими возвышенностями, где пахотная земля перемежалась рощами и небольшими ручьями, а вдалеке на горе стоял замок Мальпас, я издали высмотрела молодого рыцаря, который ехал по петляющей дорожке верхом на огромном мерине удивительной масти: он был даже не светло-гнедой, а желтый, как лютик. По правде говоря, мне захотелось хотя бы ненадолго забыть с этим пареньком об Эдди. Кроме того, если б мне удалось уговорить его раздеться, а там, глядишь, и соснуть, я бы заполучила новый наряд.
Он ехал медленно, его лошадь едва переставляла ноги. Я могла рассчитать момент, когда он поравняется с мельничной заводью, берега которой заросли густой травой и маргаритками. Мельница давно развалилась, вокруг нее теснились ивы и камыши, из земли пробивались желтые цветы — их здесь называют ирисами. В стране царило беззаконие. Такие места, как эта мельница, находящиеся на некотором удалении от деревни, города или замка, частенько подвергались нападению разбойников: обитателей дома убивали, их добро грабили, а жилище, как правило, предавали огню. Весь этот уголок казался цветущим, и птицы пели вовсю, но какая-то неясная печаль окутывала пруд, что могло бы послужить мне предостережением.
Я двигалась быстро, хотя шиповник и цветущая куманика преграждали путь, и добралась до пруда раньше, чем всадник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110