„Он хочет нас убить!“… Я прочно ухватился за его спину и вцепился ногтями прямо в его жирную шкуру. Однако он все сильнее толкал меня своим боком, а когда я решился наконец вскочить на него верхом, как на лошадь, дельфин снова фыркнул. Затем он подплыл со мной к Огата и толкал его в бок, пока тот тоже не уселся на него. Второй дельфин, казалось, наблюдал за тем, что делает его старший брат, чтобы последовать его примеру. Теперь и он проделал такой же маневр со все еще взывающими о помощи Минуро и Аматока. Мы скорее висели, чем сидели, на дельфиньих спинах, но плыли быстро и, пройдя 36-мильное расстояние, добрались до берега, которого без дельфинов нам бы не удалось больше увидеть».
После этой необычайной спасательной акции такие древние мифы, как, скажем, миф об Орионе, предстают в совершенно реальном свете. Этот любимый древнегреческий народный певец на одном из состязаний артистов в Таренте был награжден драгоценным подарком, вызвавшим на обратном пути в Коринф зависть матросов. Они решили убить его. Орион попросил позволения спеть в последний раз свою песню. Вслед за тем он прыгнул в море. Дельфин, привлеченный искусством Ориона, принес певца на своей спине к берегу Тенарона. Здесь воздвигли впоследствии памятник в честь Посейдона, изображающий Ориона верхом на дельфине. Кроме того, астрономы перенесли Лиру, Ориона и Дельфина на небосвод как созвездия.
И наоборот, к царству сказок хочется отнести приключения китобоя Джона Тейбора из знаменитой некогда китобойной гавани Нантакет в Массачусетсе, который после кораблекрушения в Тихом океане вскарабкался якобы на спину кита и вокруг мыса Горн невредимым добрался до своей родины.
Однако, по достоверным сведениям, бывали исключительные случаи, когда отчаянные гарпунеры прыгали с бота на спину кита, чтобы немного «прокатиться» на нем.
Так истина, «морская травля» и предрассудки с течением времени тесно переплелись друг с другом. Петер Фройхен, соленый морской волк, посоветовавший Туру Хейердалу совершить путешествие на «Кон-Тики», дает следующее объяснение «морской травле»: «„Морская травля“ объясняется тем, что матросы ложно истолковывают определенные события. А кроме того, к каждой истории, что рассказывалась на кораблях, при очередном пересказе присочиняется еще кое-что новое».
Упомянутые уже носовые фигуры, или носовые украшения, возникшие впервые как дань человека якобы покровительствующим ему звероподобным идолам, варьировались с течением времени. Викинги, например, завершали форштевни своих стройных бегунов по волнам страшными головами змей и драконов, которые должны были вызывать ужас у противника.
Великое время носовых фигур наступило в XVI столетии, с началом глобального мореплавания. По сравнению с прибрежными плаваниями в дальних рейсах значительно возрос риск, а вместе с ним еще больше распространились и морские суеверия. Испанцы называли большинство своих кораблей именами католических святых, и эти святые плавали вместе с ними в виде носовых фигур. И ни один моряк не нанимался на корабль, сменивший имя и носовую фигуру.
На английских судах носовые украшения нередко изображали женскую фигуру. Хотя пребывание женщины на борту и считалось предосудительным, она (пусть не из плоти и крови, а всего лишь в виде резной деревянной фигуры) прочно обосновалась на корабле – с развевающимися волосами или причесанная, с короной или платком на голове, облаченная в пестрые блестящие платья или с обнаженными бедрами и грудью. Среди существующих до сих пор носовых фигур женщин наиболее знаменита Нэнни на бушприте бессмертной «Катти Сарк», стоящей с 1957 года в сухом доке в Гринвиче как памятник золотому веку парусников. «Катти Сарк» означает «короткая рубашка». Под бушпритом этого корабля помещена деревянная скульптура женщины с открытой грудью и в очень короткой рубашке, изображающая ведьму Нэнни, героиню повести в стихах Роберта Бернса «Тэм о'Шентер». Это была самая чистоплотная ведьма в мире, так как ее постоянно обдавала океанская волна.
Иногда предпочитались носовые фигуры в образе мужчин – королей или героев. На военных кораблях их надлежало покрывать позолотой. Моряки всех времен придавали носовым украшениям мистическое значение. Считалось дурной приметой, если венец штевня обрушивался во время шторма в воду или был отстрелен в морском бою.
Олави Паволайнен в одном из стихотворений воздвиг вечный памятник этим носителям счастья:
Неистовой ночью бьют нас соленые бурные волны,
Когда в фосфорическом свете, как призраков смутные тени,
Бросаемся мы навстречу ревущей стене прибоя.
Когда же за мертвой зыбью поднимется солнце в небо,
Ищем мы пристальным взглядом желанную милую землю…
Как блещет на нас позолота под луною в краях пассатов,
Как сверкает броня ледяная искрящейся северной ночью!
Вперед! Мы не зря оседлали кораблей высокие штевни,
Мы не спим, мы всегда на страже, и в глазах наших –
наша тайна!
Ветер в морских суевериях продолжал играть роль и тогда, когда пар уже начал ломать зависимость корабля от пассатов. Ведь, несмотря на это, в дальних плаваниях почти до конца XIX века все еще преобладал парус.
Нередко одни суеверия противоречат другим. Чайки могли летать вокруг корабля как им угодно: почти всегда их поведение независимо от того, высоко или низко они летали, предвещало непогоду. Скрип гафеля считался признаком того, что ветер будет благоприятным. Дрожание фалиней, напротив, предвещало штиль. Буруны, перекатывающиеся через палубу с определенным характерным звуком, предсказывали окончание шторма.
Если когда-нибудь будет написана история метеорологии, предсказания погоды старыми мореплавателями, безусловно, составят в ней занимательнейшую главу. Не обойдется там и без таких прогнозов погоды для выхода из порта, которые зависели от того, какую ногу поставит сперва поп на ступеньки амвона во время воскресной проповеди.
Итак, морские бродяги не знали границ в предсказаниях и толкованиях примет. Имелись средства и для того, чтобы вызвать ветер. Рулевой, стоящий у штурвала и произносящий определенные ритуальные слова, мог, к примеру, вызвать желаемый ветер лишь в том случае, если он пользовался медово-сладкими интонациями.
Если, несмотря на это, не возникало ни малейшего дуновения, следующее «вещее слово» можно было говорить более напористо и громко, примерно так: «Приди, бриз, с литаврами и трубами!» Рисковали даже вызывать шторм. Главное, чтобы подул хоть какой-нибудь ветер. Это было провокационное средство. Иначе нельзя объяснить заклинание, в котором призывали ветер разрушить мачты и стеньги. От этого был лишь один шаг до проклятий. Ведь в конце концов и у самого наиспокойнейшего лопается терпение, если ничего не получается даже после самых рискованных вызовов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
После этой необычайной спасательной акции такие древние мифы, как, скажем, миф об Орионе, предстают в совершенно реальном свете. Этот любимый древнегреческий народный певец на одном из состязаний артистов в Таренте был награжден драгоценным подарком, вызвавшим на обратном пути в Коринф зависть матросов. Они решили убить его. Орион попросил позволения спеть в последний раз свою песню. Вслед за тем он прыгнул в море. Дельфин, привлеченный искусством Ориона, принес певца на своей спине к берегу Тенарона. Здесь воздвигли впоследствии памятник в честь Посейдона, изображающий Ориона верхом на дельфине. Кроме того, астрономы перенесли Лиру, Ориона и Дельфина на небосвод как созвездия.
И наоборот, к царству сказок хочется отнести приключения китобоя Джона Тейбора из знаменитой некогда китобойной гавани Нантакет в Массачусетсе, который после кораблекрушения в Тихом океане вскарабкался якобы на спину кита и вокруг мыса Горн невредимым добрался до своей родины.
Однако, по достоверным сведениям, бывали исключительные случаи, когда отчаянные гарпунеры прыгали с бота на спину кита, чтобы немного «прокатиться» на нем.
Так истина, «морская травля» и предрассудки с течением времени тесно переплелись друг с другом. Петер Фройхен, соленый морской волк, посоветовавший Туру Хейердалу совершить путешествие на «Кон-Тики», дает следующее объяснение «морской травле»: «„Морская травля“ объясняется тем, что матросы ложно истолковывают определенные события. А кроме того, к каждой истории, что рассказывалась на кораблях, при очередном пересказе присочиняется еще кое-что новое».
Упомянутые уже носовые фигуры, или носовые украшения, возникшие впервые как дань человека якобы покровительствующим ему звероподобным идолам, варьировались с течением времени. Викинги, например, завершали форштевни своих стройных бегунов по волнам страшными головами змей и драконов, которые должны были вызывать ужас у противника.
Великое время носовых фигур наступило в XVI столетии, с началом глобального мореплавания. По сравнению с прибрежными плаваниями в дальних рейсах значительно возрос риск, а вместе с ним еще больше распространились и морские суеверия. Испанцы называли большинство своих кораблей именами католических святых, и эти святые плавали вместе с ними в виде носовых фигур. И ни один моряк не нанимался на корабль, сменивший имя и носовую фигуру.
На английских судах носовые украшения нередко изображали женскую фигуру. Хотя пребывание женщины на борту и считалось предосудительным, она (пусть не из плоти и крови, а всего лишь в виде резной деревянной фигуры) прочно обосновалась на корабле – с развевающимися волосами или причесанная, с короной или платком на голове, облаченная в пестрые блестящие платья или с обнаженными бедрами и грудью. Среди существующих до сих пор носовых фигур женщин наиболее знаменита Нэнни на бушприте бессмертной «Катти Сарк», стоящей с 1957 года в сухом доке в Гринвиче как памятник золотому веку парусников. «Катти Сарк» означает «короткая рубашка». Под бушпритом этого корабля помещена деревянная скульптура женщины с открытой грудью и в очень короткой рубашке, изображающая ведьму Нэнни, героиню повести в стихах Роберта Бернса «Тэм о'Шентер». Это была самая чистоплотная ведьма в мире, так как ее постоянно обдавала океанская волна.
Иногда предпочитались носовые фигуры в образе мужчин – королей или героев. На военных кораблях их надлежало покрывать позолотой. Моряки всех времен придавали носовым украшениям мистическое значение. Считалось дурной приметой, если венец штевня обрушивался во время шторма в воду или был отстрелен в морском бою.
Олави Паволайнен в одном из стихотворений воздвиг вечный памятник этим носителям счастья:
Неистовой ночью бьют нас соленые бурные волны,
Когда в фосфорическом свете, как призраков смутные тени,
Бросаемся мы навстречу ревущей стене прибоя.
Когда же за мертвой зыбью поднимется солнце в небо,
Ищем мы пристальным взглядом желанную милую землю…
Как блещет на нас позолота под луною в краях пассатов,
Как сверкает броня ледяная искрящейся северной ночью!
Вперед! Мы не зря оседлали кораблей высокие штевни,
Мы не спим, мы всегда на страже, и в глазах наших –
наша тайна!
Ветер в морских суевериях продолжал играть роль и тогда, когда пар уже начал ломать зависимость корабля от пассатов. Ведь, несмотря на это, в дальних плаваниях почти до конца XIX века все еще преобладал парус.
Нередко одни суеверия противоречат другим. Чайки могли летать вокруг корабля как им угодно: почти всегда их поведение независимо от того, высоко или низко они летали, предвещало непогоду. Скрип гафеля считался признаком того, что ветер будет благоприятным. Дрожание фалиней, напротив, предвещало штиль. Буруны, перекатывающиеся через палубу с определенным характерным звуком, предсказывали окончание шторма.
Если когда-нибудь будет написана история метеорологии, предсказания погоды старыми мореплавателями, безусловно, составят в ней занимательнейшую главу. Не обойдется там и без таких прогнозов погоды для выхода из порта, которые зависели от того, какую ногу поставит сперва поп на ступеньки амвона во время воскресной проповеди.
Итак, морские бродяги не знали границ в предсказаниях и толкованиях примет. Имелись средства и для того, чтобы вызвать ветер. Рулевой, стоящий у штурвала и произносящий определенные ритуальные слова, мог, к примеру, вызвать желаемый ветер лишь в том случае, если он пользовался медово-сладкими интонациями.
Если, несмотря на это, не возникало ни малейшего дуновения, следующее «вещее слово» можно было говорить более напористо и громко, примерно так: «Приди, бриз, с литаврами и трубами!» Рисковали даже вызывать шторм. Главное, чтобы подул хоть какой-нибудь ветер. Это было провокационное средство. Иначе нельзя объяснить заклинание, в котором призывали ветер разрушить мачты и стеньги. От этого был лишь один шаг до проклятий. Ведь в конце концов и у самого наиспокойнейшего лопается терпение, если ничего не получается даже после самых рискованных вызовов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74