Мы замерли пред ним, не проронив ни слова,
А он спокойно продолжал курить
И, словно не печалясь ни о чем,
Взглянул на побледневшего корсара
И произнес с усмешкой: «Мой поклон!
Чем я могу служить, узнать осмелюсь?»
Тогда корсар, надувшись, как индюк,
На тарабарщине своей забулькал что-то,
Но, не сумев сказать, оскалил зубы
И поднял свой кулак, грозя им Шютту.
Но капитан наш не повел и бровью,
Лишь хмыкнул: «Я в турецком ни бельмеса.
Быть может, сговоримся по-французски?»
И выпустил из трубки сноп огня и клубы дыма.
Мне уже казалось, что мы взлетаем в воздух.
Но одноглазый смекнул, что шутки плохи.
Позеленел от ярости, мгновенно повернулся
И кинулся стрелою вверх по трапу.
Тут наверху поднялся шум и гомон,
Пираты навалились на добычу,
Катили, кантовали и тащили,
Как будто бы все судовое чрево
Вдруг вывернуть решили наизнанку.
Тем временем мы все, дрожа от страха,
Прижались к капитану, как цыплята,
А он сидел, не проронив ни слова,
И медленно пускал колечком дым.
Мы знали – груз наш славно застрахован,
Но было страшно: ну, как басурманы,
Разграбив все, корабль наш продырявят?
Пойдем ко дну, и любекские башни
Уже не встретят нас в конце пути…
Так шли томительные, длинные минуты.
И вдруг внезапно сквозь галдеж и грохот
Услышали мы боцманскую дудку,
На палубе возникла толчея и суматоха, как во время бегства,
Затем раздался скрежет, и толчок чуть не свалил нас:
Видно корабли, наш и тунисец, разошлись бортами.
Все стихло, мы ловили каждый звук,
Но даже мышь в норе не пропищала.
Сомнений не было – корсар убрался прочь.
«Ну, как? – воскликнул Йохен Шютт. –
Опять нам солнце светит?
Взглянем на потери!»
И с этими словами полез на палубу,
А мы вослед за ним.
Какой ужасный вид! На Ноевом ковчеге,
Где в стойлах весь животный мир Земли
Спасался от всемирного потопа,
Наверно, палуба была гораздо чище.
Кругом рогожа, черепки, солома,
Бочонки от коринки, инструменты,
Бутылки, луковицы, камбузная утварь –
Все в диком беспорядке здесь смешалось,
Как будто бы на палубе у нас
Справляли черти некий праздник хлама.
Я огляделся… Ах, так вот в чем дело!
С норд-оста полным ветром нам на помощь
Английский шел фрегат под королевским флагом.
Как ворон от орла, тунисец удирал.
Мы ликовали, пели, обнимались!
Наш юнга опустился на колени,
Кок Петер, живший в Портсмуте всю зиму,
Махал своею вязаною шапкой
И по-английски пел «God save the King»,
А Йохен Шютт взял луковицу в руку,
Понюхал, сморщился и тоненько чихнул…
Мне показалось, он не хотел, чтоб видели мы все,
Как капитан наш плачет.
Вслед за тем сорвал он шляпу с головы и молвил:
«Ну, благодарите небо! Сам бог послал британца в эти воды.
Когда б не он, клянусь, за наши жизни
Я не дал бы и ломаного гроша!»
«Мы вас благодарим! – вмешался я. –
Когда б не ваша с порохом затея,
Пожалуй, и британец не успел бы, прогнав корсара,
нас застать в живых».
«Ах, порох! – засмеялся Йохен Шютт
И плутовски сверкнул глазами. –
Порох? Как бы не так! Где было взять его?
Тот черный круг, что испугал злодея
И вынудил его бежать не чуя ног,
Насыпал я из кормовых семян,
Что в Шверине купил для канарейки.
Спасайся сам – и бог спасет тебя!
Вот так-то, штурман… А теперь узнай,
Не возражают ли ребята против рома.
Я думаю, что доброе вино
Их быстро от недуга исцелит!»
Водились и сигары на парусных кораблях. Однако простые матросы курили их редко. Этот вид табачного зелья считался дополнительным знаком отличия людей с золотыми нашивками на рукавах. В каютах курили отнюдь не худшие сорта сигар: ведь это был главным образом контрабандный товар. Имелись тут и ящички из кедрового дерева с изображением всемирно известного Вуэльта-Абахо.
Считалось наградой, если шкипер предлагал матросу закурить из своего портсигара. По всей вероятности, отсюда и пошло выражение «вставить кому-либо сигару». Ироническое употребление этого выражения привело в дальнейшем к искажению его первоначального смысла.
Глава тринадцатая
СВИСТАТЬ К ВИНУ!

Корабли без рома воняют навозом
Я часто видел, как он во хмелю
Домой, качаясь, медленно бредет
Иль спит в канаве, кумом королю,
А частый дождь в лицо ему плюет.
И не было второго на Земле,
Чем этот всепьянейший экземпляр.
О господи, прими его к себе!
Ах, как он рано умер, Жан Котар!
Оскалив зубы, крепкие, как сверла,
Ворчал он вечно: «Ах, печет мне горло!»
Жестокой жажды сжег его пожар.
О добрый, милый, славный Жан Котар!
Франсуа Вийон

С тех давних пор, когда на Делосе античный матрос выцарапал на стене дома изображение корабля, среди морских скитальцев повелся обычай при удобном случае оставлять подобную память о себе. Оригинальнейшие картинки с сюжетами из жизни моряков красуются на прокуренных стенах старых портовых вертепов. Не исключено, что на стене кабачка где-то между мысом Аркона и Антверпеном проиллюстрированы и злоключения двух пьянчужек матросов. Эти красноносые прикладывались к бутылке прямо на вахте. Прокатившаяся по палубе волна смыла их за борт. И вот оба веселых парня барахтаются в мертвой зыби, причем один из них старается поднять бутылку повыше, а другой, выныривая, проверяет, не попала ли в наполовину выпитую бутылку вода. Этот анекдот чрезвычайно правдиво отражает нравы старых моряков. На океанских судах матросов неизменно мучила жажда. И столь же неизменной была традиция промочить пересохшее от ветра и морской соли горло глотком крепкого напитка.
Древние навигаторы Средиземного моря не оставили нам после себя ни одного корабля. Жернова беспощадного времени перемололи их старые суда до последней доски. Но пережили века их напитки из перебродившего сока виноградной лозы. На дне моря были найдены глиняные кувшины, все еще запечатанные и хранящие в себе вино. Вино нередко являлось фрахтовым грузом, однако, кроме того, оно было и постоянной частью корабельного довольствия. Даже галерные рабы получали ежедневно свой литр вина.
Были ли тогда на корабле в обиходе более крепкие напитки – неизвестно. Однако Гомер и другие художники античного мира показывают, что иной раз по случаю жажды на кораблях-таки выпивали. Какая бы дополнительная символика ни была заложена в изображение посещения корабля Одиссея богом Дионисом, толкование этой сцены может быть лишь одно: речь идет о пирушке на корабле, во время которой несколько перепившихся парней угодили за борт.
Разве не характерно, что и по сей день вместимость корабля выражают в тоннах и что первоначально слово «тонна» означало не что иное, как «бочка вина»? Иными словами, величина торгового судна определялась количеством бочек вина, которое оно могло вместить. В средние века транспортировка вина кораблями играла в Западной Европе настолько большую роль, что объем бочки, изготавливаемой для этой цели (каждая бочка вмещала около тысячи килолитров), был принят в кораблестроении в качестве единицы измерения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74