— То есть заблудился?
— Он не распространялся на эту тему. Увидев мое окровавленное лицо, сказал, что позовет кого-нибудь на помощь.
— И действительно позвал?
— Да, отыскал управляющего и сказал ему, что женщина с верхнего этажа ранена и нуждается в медицинской помощи. Затем ушел.
— И поэтому полицейские решили, что это он мог совершить нападение? Назад, на место преступления, его привели желание загладить вину, неспокойная совесть?
Да. Но мне в это не очень-то верится. Я кивнул. Однако, как мне казалось, все отлично увязывалось между собой: убийца, который смывал кровь с тел и накладывал повязки на раны своих жертв, страдал теми же угрызениями совести — остановите, задержите меня. Даже части тела маленькой Джоэн, прежде чем от них избавились, выбросив в канализационный отстойник, были тщательно вымыты.
— Из-за случившегося я ощущала себя полной дурой.
Это заявление удивило меня.
— Но почему?
Она пожала плечами — это движение выгодно подчеркнуло ее бюст. Да, знаю, что меня вряд ли можно назвать благочестивым, если я обращаю на это внимание.
— Понимаете, среагируй на нападение я чуть быстрее, может, смогла бы постоять за себя. То есть хочу сказать, что я занималась всевозможными видами самообороны.
— Да что вы говорите?
Стряхнув пепел в стеклянную пепельницу, стоявшую на подлокотнике кушетки, она продолжала:
— Я ведь армейская медсестра, выслужившая весь срок. Довелось побывать за границей. На европейском театре военных действий.
— А...
Она хитро улыбнулась, глядя на меня:
— Вы ведь тоже служили на Тихом, не так ли?
— Э... впрочем, да.
— Я читала про вас в газетах. Поэтому сразу же узнала, как только вы представились. Вас хорошо знают в этом городе.
— Не стоит верить всему, что пишут в газетах, мисс Рейнольдс.
— Вы награждены Серебряной звездой, так ведь?
Я почувствовал себя неловко, но согласно кивнул.
— Джек тоже.
— Джек?
— Мой муж. Он тоже служил на флоте. Вы ведь были в Гвадалканале?
— Да.
— Джек тоже был там.
Она улыбнулась и вновь глубоко затянулась сигаретой.
— Вот только он не вернулся обратно.
— Много хороших людей не вернулось домой. Я вас понимаю.
Она махнула рукой с ярко-красными ногтями:
— Мистер Геллер, почему, собственно, я вас интересую?
— Я полагаю, что случившееся с вами может быть связано с другим делом; только и всего.
— "Убийца с помадой"?
Некоторое время я колебался, говорить ей или нет, затем утвердительно кивнул и добавил:
— Но я буду вам признателен, если вы никому об этом не расскажете.
— Почему же полиция не может ничего с ним поделать?
— Вы имеете в виду «убийцу с помадой» или того, что был у вас?
— Обоих! Почему вы усматриваете связь, тогда как полиция этого не делает?
Я пожал плечами:
— Может быть, я дотошнее или хватаюсь за соломинку.
— Что ж, даже до меня дошло, что тут может существовать связь. Полиции следовало бы также догадаться об этом!
— Вы неплохо соображаете.
— Знаете, есть... есть еще кое-что.
— Что?
Она тряхнула головой, губы напряглись.
— Есть нечто... противное... о чем я никому не говорила.
Она посмотрела на меня широко раскрытыми темно-карими глазами.
— Но с вами, мне кажется, я смогу поделиться. Она прикоснулась к моей руке, ее рука была теплой.
— На полу... в ванной комнате... я кое-что заметила. Нечто такое, что я просто... вытерла. И никому словом не обмолвилась. Мне очень неудобно...
— Вы же медсестра...
— Знаю, но все равно неловко. Он... это... кончил.
— Что?
— Пол был испачкан. Понимаете — эякуляция. Семенная жидкость.
12
Вернувшись домой, я позвонил Друри и рассказал о Кэтрин Рейнольдс.
— Думаю, ты кое-что нашел, — сказал Друри. — Следует сообщить об этом Крюгеру.
— Я позвоню ему завтра. Но прежде хочу дать тебе описание этого парнишки-разносчика — вдруг он где-нибудь уже засветился?
— Сегодня полно парней шатается в этих кожаных куртках. Неужели ты не видишь, до чего докатился мир. Полным-полно ребят, которые ведут себя, как уличные бандиты, хотя в них ничего бандитского-то и нет.
— Не может ли он оказаться студентом Чикагского университета?
— Который разбойничает в Норт-Сайде?
Даже такой хороший полицейский, как Друри, страдал этой географической слепотой.
— Да, — сказал я. — Существует невероятно новый способ передвижения, его именуют Эл. Просто, может быть, наш мальчик знает о нем.
Друри игнорировал мое саркастическое высказывание.
— Этих недоразвитых переростков с сальными волосами полно шатается повсюду, Нат. Поле поиска не очень-то сузилось.
— А то, что он похож на молодого Корнела Уальда?
— Такого тоже замучаешься искать, — сказал Друри. — Да.
Мы вздохнули и повесили трубки.
Подслушивая разговор. Пег, стоявшая на кухне, вынуждена была высунуться в холл. Поверх выпирающего живота она повязала белый фартук, так как готовила мясо. Вкусный запах растекался повсюду. Пег готовила чертовски вкусно, хотя сама так не считала.
— Красивая? — спросила она.
— Кто?
— Та медсестра, к которой ты ходил и разговаривал.
— Не обратил внимания.
Она хмыкнула и вернулась на кухню. Я пошел следом и сел за стол. Она угрюмо молчала.
— Блондинка? — спросила она, стоя спиной ко мне.
— Нет. Кажется, брюнетка.
Она посмотрела на меня через стол:
— Тебе кажется?
— Брюнетка.
— Готова спорить, хорошенькая и стройная, с отличной фигурой. Не такая жирная и круглая. Не корова. И не слон.
— Пег...
Она повернулась, деревянная ложка упала на линолеум.
— Я схожу с ума, Нат. Я отвратительная, и мне скучно.
— Ты не отвратительная. Ты очаровательная.
— Отвяжись, Геллер! Я противная корова, и мне осточертело торчать в этих стенах. Господи, неужели я не могла бы жить где-нибудь в другом месте, где можно с кем-нибудь поговорить?
— У нас же есть соседи.
— Белки, дятлы и этот придурок, что живет ниже, который стрижет свой газон по четным дням и моет машину по нечетным. Кругом пустые автостоянки, ясли и прерии. Почему нам не перебраться ближе к городу? У меня такое чувство, что я живу на пастбище, где самое место таким коровам, как я.
Я поднялся, подошел к ней и обнял. Пегги сердилась, но вырываться не стала.
Не глядя на меня, она стала жаловаться на жизнь, словно выплевывая слова.
— Ты уходишь в Луп и чувствуешь себя бизнесменом, можешь общаться с друзьями, коллегами и с агентами, допрашиваешь красивых медсестер, пишешь свои бумаги, короче — у тебя настоящая жизнь. Ты не торчишь здесь, в этой коробке с газоном, слушая по радио «Ма Перкинс», и не чистишь картошку, и не гладишь рубахи.
— Крошка...
Она постучала себя в грудь указательным пальцем, приговаривая:
— Я всегда занималась делами, была секретарем-исполнителем.
— Знаю, знаю.
— Нат, мне страшно.
— Страшно?
— Я боюсь, что не создана быть домохозяйкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54