Погоди минутку-другую — скоро мы отправимся в путь. А по дороге ты расскажешь мне об этом юноше поподробней. Когда мы перейдем дорогу, нас уже точно никто не услышит.
И пока они шли к полю, Годит поведала Кадфаэлю о том, как она обнаружила раненого. Еще не совсем стемнело и в легких сумерках можно было разглядеть человеческую фигуру, хотя краски были уже неразличимы.
— Кусты там густые. Я услышала, что кто-то зашевелился и застонал, и пошла взглянуть. Судя по виду, он из хорошей семьи, наверное, молодой сквайр. Говорить-то он со мной говорил, но толком ничего не рассказал. Да и говорить с ним — все равно, что с непослушным ребенком. Он так слаб, кровь на плече и на рукаве, а сам шутит... Но он понял, что я его не выдам.
Годит шагала рядом с Кадфаэлем, подпрыгивая на высокой стерне. Скоро сюда выпустят пастись монастырских овец, чтобы они удобрили поля навозом.
— Я отдала ему все съестное, что у меня было, велела лежать тихонько и обещала, что приведу помощь, как только стемнеет.
— Теперь уже близко. Веди, показывай дорогу. Он тебя узнает?
Не успело зайти солнце, как на небе выступили августовские звезды. Света было в самый раз: сумерки укроют от постороннего взора, а глаза к темноте пообвыкнут — дай только время.
Годит, которая, пока они шли по жнивью и с трудом пробирались сквозь густые заросли, словно ребенок, держалась за руку Кадфаэля, теперь отпустила его руку. Слева от них, всего в нескольких ярдах, несла свои темные и спокойные воды река. Царила тишина, нарушаемая лишь тихим плеском воды. Серебристая рябь на поверхности указывала на водоворот.
— Тише, это я — Ганимед! Со мной друг, — внезапно прошептала девушка.
Что-то зашевелилось в темноте, и звезды осветили бледное лицо и копну всклоченных светлых волос. Рука раздвинула высокую поросль, и незнакомец, который теперь был наполовину на виду, приподнялся с земли.
Значит, кости целы, — с удовлетворением отметил Кадфаэль. Тяжелое дыхание раненого говорило о том, что тело юноши затекло и он испытывает боль, однако жизнь его была вне опасности. Молодой приглушенный голос произнес:
— Молодец паренек! Как раз друзей-то мне и не хватает...
Кадфаэль опустился рядом с ним на колени и подставил плечо, чтобы тот мог на него опереться.
— Прежде чем мы заберем тебя отсюда, скажи, куда ты ранен. С виду вроде бы ничего не сломано.
Монах ощупал тело, руки и ноги молодого человека и довольно хмыкнул.
— Ничего страшного, одни царапины, — с трудом пробормотал раненый, и дыхание у него перехватило. — Я потерял много крови, и это могло меня выдать, но я бросился в реку... чуть не утонул... Они, должно быть, так и решили, что я пошел на дно. — Он вздохнул с облегчением: уверенность Кадфаэля передалась и ему.
— Еда да вино со временем возместят тебе потерю крови, — успокоил монах, — ты идти-то можешь?
— Могу, — угрюмо пробурчал раненый и попытался подкрепить свои слова действием, в результате чего едва не повалил на землю подхвативших его Кадфаэля и Годит.
— Нет уж, брось, приятель — мы с этим справимся лучше. Держись за меня крепче... Вот-вот. Обхвати-ка меня руками за шею...
Паренек был долговязый, но не слишком тяжелый. Кадфаэль наклонился, сцепил руки сзади, за поясницей у юноши, и взвалил его себе на спину. От одежды незнакомца тянуло речной сыростью.
— Слишком я тяжел для тебя, — пробормотал раненый с досадой, — мог бы и сам идти...
— Делай, что тебе велят, да не спорь. Годрик, ступай вперед, глянь, нет ли кого.
До мельницы было рукой подать. Ее темный силуэт вырисовывался на фоне ночного неба, так что сквозь просветы между лопастями большого мельничного колеса виднелись звезды. Годит налегла на покосившуюся дверь и наощупь двинулась во мрак. Сквозь узкие щели в половицах слева она уловила слабые проблески — под ногами протекала река. Хотя в нынешнее жаркое лето Северн и обмелел немного по сравнению с прошлыми годами, но струил свои воды стремительно и почти бесшумно.
— Где-то у стены, той, что обращена к берегу, должно валяться полно пустых мешков, — пыхтел за ее спиной Кадфаэль, — иди по стенке — как раз на них и наткнешься.
Под ногами у них шуршала прошлогодняя мякина, поднятая пыль забивалась в нос. Годит в темноте добралась до угла и сложила из мешков подобие толстого удобного матраца, а два куля, сложенные вместе, приспособила в качестве подушки.
— Теперь бери этого журавля долговязого под мышки да помоги мне уложить его... Ну вот, постель получилась не хуже, чем дома. А сейчас прикрой дверь, а я зажгу свет и осмотрю его.
Кадфаэль принес с собой большой огарок свечи, а горсть старой мякины, высыпанная на жернов, могла прекрасно заменить трут. Монах высек искру, запалил мякину и зажег от нее свечу. Затем он потушил потрескивавшую мякину, накапал расплавленного воску на жернов и поставил свечку. Воск застыл, и она стояла твердо.
— А теперь осмотрим тебя, — сказал монах.
Юноша протяжно вздохнул и откинулся на своем ложе, отдавая себя в руки целителя. С перепачканного, измученного лица на Кадфаэля и Годит уставились живые, горящие глаза, цвет которых не угадывался при слабом свете свечи. Большой улыбчивый рот придавал осунувшейся физиономии добродушное выражение. На голове юноши была копна спутанных и грязных волос, которые, если их как следует вымыть, были бы цвета пшеничного колоса.
— Вижу, что тебе плечо распороли, — промолвил Кадфаэль, деловито расстегивая и стаскивая темную тунику, один рукав которой был покрыт запекшейся кровью. — Так, а теперь и рубаху снимем. Тебе, дружок, потребуется новая одежонка, прежде чем ты покинешь эту гостиницу.
— Боюсь, мне будет непросто заплатить за постой, — усмехнулся юноша, мужественно пересиливая боль, но осекся, когда Кадфаэль стал отдирать присохший рукав от раны.
— А мы много за постой не берем. Откровенный рассказ — вот и вся плата за то гостеприимство, которое мы тебе предлагаем. Годрик, парнишка, мне нужна вода — на худой конец, и речная сойдет. Глянь-ка вокруг, не найдется ли здесь, чем зачерпнуть водицы.
Под колесом, среди всякого хлама, Годит обнаружила здоровенный кувшин, который кто-то из братьев, привозивших зерно для помола, бросил здесь после того, как у него отбилась ручка, да и горловина впридачу. Зная, что с таким черпаком она быстро не управится, Кадфаэль расстегнул пояс юноши, стянул с него штаны и башмаки, а затем прикрыл одеялом распростертое нагое тело. Вдоль правого бедра шел длинный и не очень глубокий порез — как рассудил монах, это был след удара мечом. На светлой коже юноши выделялось множество посиневших ссадин и кровоподтеков, с левой стороны шеи — тонкая глубокая царапина, и странное дело, точно такая же на внешней стороне правого запястья. Уже почти затянувшиеся, потемневшие, эти раны были нанесены на день-два раньше всех остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
И пока они шли к полю, Годит поведала Кадфаэлю о том, как она обнаружила раненого. Еще не совсем стемнело и в легких сумерках можно было разглядеть человеческую фигуру, хотя краски были уже неразличимы.
— Кусты там густые. Я услышала, что кто-то зашевелился и застонал, и пошла взглянуть. Судя по виду, он из хорошей семьи, наверное, молодой сквайр. Говорить-то он со мной говорил, но толком ничего не рассказал. Да и говорить с ним — все равно, что с непослушным ребенком. Он так слаб, кровь на плече и на рукаве, а сам шутит... Но он понял, что я его не выдам.
Годит шагала рядом с Кадфаэлем, подпрыгивая на высокой стерне. Скоро сюда выпустят пастись монастырских овец, чтобы они удобрили поля навозом.
— Я отдала ему все съестное, что у меня было, велела лежать тихонько и обещала, что приведу помощь, как только стемнеет.
— Теперь уже близко. Веди, показывай дорогу. Он тебя узнает?
Не успело зайти солнце, как на небе выступили августовские звезды. Света было в самый раз: сумерки укроют от постороннего взора, а глаза к темноте пообвыкнут — дай только время.
Годит, которая, пока они шли по жнивью и с трудом пробирались сквозь густые заросли, словно ребенок, держалась за руку Кадфаэля, теперь отпустила его руку. Слева от них, всего в нескольких ярдах, несла свои темные и спокойные воды река. Царила тишина, нарушаемая лишь тихим плеском воды. Серебристая рябь на поверхности указывала на водоворот.
— Тише, это я — Ганимед! Со мной друг, — внезапно прошептала девушка.
Что-то зашевелилось в темноте, и звезды осветили бледное лицо и копну всклоченных светлых волос. Рука раздвинула высокую поросль, и незнакомец, который теперь был наполовину на виду, приподнялся с земли.
Значит, кости целы, — с удовлетворением отметил Кадфаэль. Тяжелое дыхание раненого говорило о том, что тело юноши затекло и он испытывает боль, однако жизнь его была вне опасности. Молодой приглушенный голос произнес:
— Молодец паренек! Как раз друзей-то мне и не хватает...
Кадфаэль опустился рядом с ним на колени и подставил плечо, чтобы тот мог на него опереться.
— Прежде чем мы заберем тебя отсюда, скажи, куда ты ранен. С виду вроде бы ничего не сломано.
Монах ощупал тело, руки и ноги молодого человека и довольно хмыкнул.
— Ничего страшного, одни царапины, — с трудом пробормотал раненый, и дыхание у него перехватило. — Я потерял много крови, и это могло меня выдать, но я бросился в реку... чуть не утонул... Они, должно быть, так и решили, что я пошел на дно. — Он вздохнул с облегчением: уверенность Кадфаэля передалась и ему.
— Еда да вино со временем возместят тебе потерю крови, — успокоил монах, — ты идти-то можешь?
— Могу, — угрюмо пробурчал раненый и попытался подкрепить свои слова действием, в результате чего едва не повалил на землю подхвативших его Кадфаэля и Годит.
— Нет уж, брось, приятель — мы с этим справимся лучше. Держись за меня крепче... Вот-вот. Обхвати-ка меня руками за шею...
Паренек был долговязый, но не слишком тяжелый. Кадфаэль наклонился, сцепил руки сзади, за поясницей у юноши, и взвалил его себе на спину. От одежды незнакомца тянуло речной сыростью.
— Слишком я тяжел для тебя, — пробормотал раненый с досадой, — мог бы и сам идти...
— Делай, что тебе велят, да не спорь. Годрик, ступай вперед, глянь, нет ли кого.
До мельницы было рукой подать. Ее темный силуэт вырисовывался на фоне ночного неба, так что сквозь просветы между лопастями большого мельничного колеса виднелись звезды. Годит налегла на покосившуюся дверь и наощупь двинулась во мрак. Сквозь узкие щели в половицах слева она уловила слабые проблески — под ногами протекала река. Хотя в нынешнее жаркое лето Северн и обмелел немного по сравнению с прошлыми годами, но струил свои воды стремительно и почти бесшумно.
— Где-то у стены, той, что обращена к берегу, должно валяться полно пустых мешков, — пыхтел за ее спиной Кадфаэль, — иди по стенке — как раз на них и наткнешься.
Под ногами у них шуршала прошлогодняя мякина, поднятая пыль забивалась в нос. Годит в темноте добралась до угла и сложила из мешков подобие толстого удобного матраца, а два куля, сложенные вместе, приспособила в качестве подушки.
— Теперь бери этого журавля долговязого под мышки да помоги мне уложить его... Ну вот, постель получилась не хуже, чем дома. А сейчас прикрой дверь, а я зажгу свет и осмотрю его.
Кадфаэль принес с собой большой огарок свечи, а горсть старой мякины, высыпанная на жернов, могла прекрасно заменить трут. Монах высек искру, запалил мякину и зажег от нее свечу. Затем он потушил потрескивавшую мякину, накапал расплавленного воску на жернов и поставил свечку. Воск застыл, и она стояла твердо.
— А теперь осмотрим тебя, — сказал монах.
Юноша протяжно вздохнул и откинулся на своем ложе, отдавая себя в руки целителя. С перепачканного, измученного лица на Кадфаэля и Годит уставились живые, горящие глаза, цвет которых не угадывался при слабом свете свечи. Большой улыбчивый рот придавал осунувшейся физиономии добродушное выражение. На голове юноши была копна спутанных и грязных волос, которые, если их как следует вымыть, были бы цвета пшеничного колоса.
— Вижу, что тебе плечо распороли, — промолвил Кадфаэль, деловито расстегивая и стаскивая темную тунику, один рукав которой был покрыт запекшейся кровью. — Так, а теперь и рубаху снимем. Тебе, дружок, потребуется новая одежонка, прежде чем ты покинешь эту гостиницу.
— Боюсь, мне будет непросто заплатить за постой, — усмехнулся юноша, мужественно пересиливая боль, но осекся, когда Кадфаэль стал отдирать присохший рукав от раны.
— А мы много за постой не берем. Откровенный рассказ — вот и вся плата за то гостеприимство, которое мы тебе предлагаем. Годрик, парнишка, мне нужна вода — на худой конец, и речная сойдет. Глянь-ка вокруг, не найдется ли здесь, чем зачерпнуть водицы.
Под колесом, среди всякого хлама, Годит обнаружила здоровенный кувшин, который кто-то из братьев, привозивших зерно для помола, бросил здесь после того, как у него отбилась ручка, да и горловина впридачу. Зная, что с таким черпаком она быстро не управится, Кадфаэль расстегнул пояс юноши, стянул с него штаны и башмаки, а затем прикрыл одеялом распростертое нагое тело. Вдоль правого бедра шел длинный и не очень глубокий порез — как рассудил монах, это был след удара мечом. На светлой коже юноши выделялось множество посиневших ссадин и кровоподтеков, с левой стороны шеи — тонкая глубокая царапина, и странное дело, точно такая же на внешней стороне правого запястья. Уже почти затянувшиеся, потемневшие, эти раны были нанесены на день-два раньше всех остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67