Был ранний сентябрь. Лейла медленно брела по залитым солнцем улицам, пока не достигла парка Святого Джеймса, куда и свернула, погрузившись в успокаивающий мир роз, лужаек и прохладной воды. Позволив себе роскошь хоть на время выкинуть все мысли из головы, она прошла по узкой тропинке. Вокруг нее раздавался смех детей, играющих в мяч или плетущих венки, кряканье уток и всплески воды, когда эти неуклюжие птицы на своих перепончатых лапках выкарабкивались на берег. С эстрадной площадки вдалеке неслась музыка.
Она обожала розы: желтые, огненно-красные, белые, бархатно-малиновые. Ей попадались кусты, сплошь покрытые маленькими раскрывшимися цветками. На других были редкие крупные бутоны с плотно прижатыми лепестками.
Лейла смотрела, как утки ныряли в поисках пищи, затем снова появлялись на поверхности, сверкая каплями на оперении. Она с улыбкой наблюдала, как они выкарабкиваются на берег, чтобы в тени прибрежных ив почистить клювом перья. Лейла проходила мимо благородных дам в кружевах и шляпах, одетых в серые костюмы кавалеров, молоденьких девушек в муслиновых юбках, гувернанток в синих платьях и белых накрахмаленных передниках, толкающих коляски со следующим поколением английских пэров, мимо солдат в выходных мундирах, прогуливающихся со своими возлюбленными или в поисках оных. Мимо маленьких мальчиков в матросских костюмчиках и девочек в кружевных платьях, соломенных или льняных шляпках и с маленькими разноцветными зонтиками в руках. На длинном поводке прогуливалась собака; маленький мальчик вертел обруч, а девочка толкала деревянного цыпленка на палке, который, когда крутились большие колеса, кивал головой и хлопал крыльями. Затем появилась вторая собака, и между псами завязалась драка. Обруч задел седобородого джентльмена, сидевшего на скамейке. Цыпленок свалился. Раздался лай, строгие слова мальчику и плач по поводу цыпленка. Через некоторое время все пришло в порядок, и воцарился прежний покой.
Лейла шла походкой из «Прогулки», притягивая взгляды отдыхающих. Ее забавляло внимание, которое прохожие обращали на ее кисейную блузку с высоким воротником, строгую кремовую юбку с фиолетовым шелковым поясом и большой розой из газовой материи на талии слева, на огромную кремовую шляпу с фиолетовой вуалью. На короткое время она позволила себе стать тем, кем она хочет, и никто не мог разрушить ее иллюзий. Она представила себя партнершей Франца Миттельхейтера в самом знаменитом шоу театра Линдлей. Она, Лейла Дункан, знаменитое оперное сопрано. Затем эти мысли на несколько мгновений сменились другими: она — Лейла Вейси-Хантер, обожаемая жена мужчины, которого она не в силах забыть.
Переходя через мост, Лейла остановилась и посмотрела вниз на серебристую гладь озера, лишь кое-где нарушаемую рябью от проплывающих птиц. Она на мгновение дала свободу своим чувствам, но теперь возвращалась в суровую реальность. Элегантная женщина, на которую устремлены взгляды прохожих, — это Лили Дункан, жена однорукого, грубого солдата, не имеющего работы и, по-видимому, не собирающегося ее искать. Она была законная супруга несчастного, ревнивого человека, у которого индийские дикари и… горничная, ставшая актрисой, отняли гордость.
Френк был дома уже три месяца, превратив ее жизнь в кошмар своими гадкими разговорами и еще более гадкими мыслями. До последнего дня она надеялась, что он не приедет. Лейла поехала в Тилбери встречать пароход, потому что не могла допустить, чтобы он поехал к Кливдонам и стал требовать адрес своей жены. Еще больше она боялась, что он придет в театр.
Они встретились, как два чужих человека. Она узнала его, потому что он был единственный пассажир без руки, а он ее вообще не узнал. Ей было стыдно вспоминать о первых часах их встречи. У нее не было выбора, кроме как взять его в свой подвал. Тут-то и начался настоящий кошмар. Это было все равно что взять с улицы бродягу и быть вынужденной жить с ним. Это был ее дом, ее вещи, за которые она заплатила свои собственные деньги… и в этом доме была всего одна спальня. Френк был ошеломлен и взбешен. В первый же день она отвергла его, и в последующие месяцы ничего не изменилось.
Нахмурившись, она смотрела вниз, на воду под мостом. Когда она жила у мисс Бейтс, гувернантки на пенсии, ее брали в церковь каждое воскресенье и учили произносить целые куски из Библии. После отъезда мисс Бейтс она попала к священнику, и ее религиозное расписание неимоверно уплотнилось. Тем не менее Лейла никогда не молилась и не думала, что там есть кто-то, кто слышит ее слова. Единственное, что она вынесла из пребывания в доме священника, — совесть. Вот эта совесть теперь и губила ее жизнь.
Посторонний человек, деливший отныне с ней кров, был изгоем общества и не имел представления о том, что теперь делать. Когда-то он был крепкий, самоуверенный мужчина, живущий спартанской жизнью среди таких же, как он. Он был красивый, коренастый, здоровый и женился на хорошенькой горничной, которая отдалась ему. Затем он отплыл на четыре года, оставив ее с тридцатью шиллингами и адресом матери на случай, если она родит. Он видел чудеса и ужасы Индии, пошатался по борделям и питейным залам и приобретал опыт в жестокой войне. Затем ему дали хлороформ, а когда он проснулся, то обнаружил, что его правая рука лежит в ведре под столом, на котором его оперировали.
Армии он был больше не нужен и оказался дома с маленькой пенсией. Френк ожидал увидеть хорошенькую горничную, а вместо этого нашел актрису по имени Лейла, которая жила в квартире, где от него требовали снимать при входе ботики, есть с помощью полдюжины ножей и вилок, стряхивать пепел в китайскую пепельницу, говорить «извините», если рыгнет, и не показываться на глаза, если кто-нибудь приходил. Ему также воспрещалось сидеть в подтяжках, вытирать подливку в тарелке горбушкой хлеба, называть ее Лил, ругаться и раздеваться при ней. Кроме того, он не должен был подходить к ее кровати.
Совесть подсказывала Лейле, что Френку должно быть слишком плохо без всего этого, но она не могла выносить его грубых привычек и мерзкого языка. Ее бесило, когда он называл ее Лил, или делал вульгарные замечания о ее фигуре. И, конечно, она не могла и подумать о близости с ним. Она избегала всякого физического контакта с Френком, даже когда давала ему что-нибудь. Он думал, что это из-за его увечья, и это было ей неприятно: если бы он вернулся из Индии целым и невредимым, все было бы точно так же. Ее муж теперь был противен ей.
От Вивиана всегда исходил душистый запах ароматного мыла, чистой одежды, свежевымытых волос и теплой, здоровой кожи. От Френка пахло потом, пивом и плохо переваренной пищей. У Вивиана были белые зубы, он постоянно весело улыбался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122