— ворчливо отозвалась Франческа.
—Что?
— Нет! — завопила она.
Он и не подумал слушать ее, разумеется, а втиснулся вместе с лошадью в ее укрытие и, спешившись, небрежно привязал поводья к ветке.
— Господи, Франческа, — начал он без всяких предисловий, — какого черта ты здесь делаешь?
— И тебе тоже доброе утро, — буркнула она.
— Ты хоть понимаешь, сколько я ищу тебя?
— Да ровно столько, сколько я сижу под этим деревом, надо полагать, — парировала она. Наверно, следовало бы радоваться его появлению. Говоря по совести, и ее изрядно замерзшим конечностям не терпелось скорее оказаться дома, но прочие части по-прежнему были в скверном расположении духа и желали перечить просто ради того, чтобы… ну, перечить.
Ничто не приводит женщину в такое скверное расположение духа, как приступ самоуничижения.
Хотя, подумала она, он-то ведь тоже вел себя небезупречно во время вчерашнего половодья чувств. Если он расценил ее вчерашние панические извинения после происшествия в Розовой гостиной как полное отпущение его вины, то он здорово ошибся.
— Ну, поехали, — сказал он бодро.
Она упорно смотрела куда-то поверх его плеча.
— Кажется, дождь стихает понемногу.
— Неужели?
— Мне совсем не холодно, — солгала она.
— О Господи, Франческа! — воскликнул он, потеряв терпение. — Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, только не веди себя как последняя дура.
— Этот совет несколько запоздал, — прошептала она едва слышно.
— Может быть, — отозвался он, что доказывало, что слух у него отменно острый, — но я страшно замерз и хочу скорей домой. Можешь думать что хочешь, но в данный момент предметом моих желаний являешься вовсе не ты, а чашка горячего чаю.
Казалось бы, это заявление должно было успокоить ее, однако она почувствовала сильнейшее желание швырнуть ему в голову камнем потяжелее.
Но тут, возможно, в знак того, что душа ее все же не обречена гореть в адском пламени, дождь действительно стал стихать, то есть он не прекратился, но стих настолько, что она с долей уверенности заявила:
— Мне совсем не холодно. Вот скоро и солнце выйдет.
— И что ты собираешься тогда делать? Встанешь посреди поля и будешь ждать часов пять-шесть, пока платье высохнет? Или тебе больше по душе заработать хорошее воспаление легких?
Она посмотрела ему прямо в глаза, в первый раз, и сказала:
— Ты ужасный человек. Он засмеялся:
— Ну вот, первые искренние слова — за все утро.
— Неужели ты не понимаешь, что я хочу побыть одна?
— Неужели ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы у тебя развилась пневмония? Залезай в седло, Франческа, — приказал он, как ей подумалось, тем же тоном, каким он командовал солдатами во Франции. — Вот когда приедем домой, можешь запираться в своей спальне сколько душе угодно — хоть две недели там сиди! А сейчас поехали. Хватит мокнуть под дождем.
Звучало это соблазнительно, однако она была вне себя от досады, так как он был совершенно прав, а ей страшно не хотелось, чтобы он оказался прав хоть в чем-то. Тем более она начала понимать, что не сумеет она за две недели оправиться от того, что произошло вчера вечером.
Тут целой жизни не хватит!
— Майкл, — прошептала она в надежде, что в душе его есть место жалости по отношению к дрожащим и жалким особам женского пола, — я просто не могу быть с тобой сейчас.
— И двадцать минут не можешь? Здесь ехать всего ничего, — отрезал он. И без дальнейших разговоров рывком поднял ее на ноги, подхватил за талию и посадил в седло.
— Майкл! — взвизгнула она.
— Вчера вечером ты произносила мое имя совсем не таким тоном, — сухо заметил он.
Она отвесила ему пощечину.
— Что ж, это мне по заслугам, — сказал он, не без труда втискиваясь в седло позади нее, так что она фактически оказалась сидящей у него на коленях, — но и тебя следовало бы высечь за твою глупость.
Она так и ахнула.
— Если ты ожидала, что я упаду перед тобой на колени и стану умолять о прощении, — сказал он, почти касаясь губами ее уха, — то зачем ты как последняя дура выбежала под дождь?
— Когда я выбежала, дождя еще не было, — с детским упорством продолжала перечить она, но тут у нее вырвалось негромкое «Ох!», так как он пришпорил лошадь.
И после этого ее тревожило только одно: что ей совершенно не за что держаться, кроме как за его ноги.
Ну и еще рука его так крепко сжимала ее грудную клетку, и так высоко, что грудь практически лежала на его руке.
Не говоря уже о том, что сидела она, плотно угнездившись между его ног, упираясь как раз в…
Впрочем, сейчас он наверняка совсем холодный и сникший — хоть какой-то прок от этого дождя! Эта мысль очень помогла ей в борьбе с собственным предательским телом.
Правда, она-видела его вчера. Подумать только, она видела Майкла во всем блеске его мужской красы.
Тут и таилась главная опасность. Потому что такие выражения, как «во всем блеске его мужской красы», употребляются обыкновенно в ироническом смысле, с сарказмом и кривой ухмылкой.
Но Майклу это выражение подходило идеально в самом прямом смысле.
Или Майкл соответствовал ему.
Тогда-то она и потеряла остатки рассудка.
Они ехали в полной тишине, вернее, не говоря ни слова. Потому что Франческа отчетливо слышала другие звуки, куда более опасные и исполненные значения. Каждый его вдох и выдох над самым ее ухом, и даже биение его сердца за своей спиной. И тут…
— Черт!
— Что такое? — спросила она, пытаясь извернуться в седле так, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Феликс захромал, — буркнул он, спрыгивая на землю.
— Это серьезно? — спросила она, без пререканий позволяя снять себя с седла.
— С ним будет все нормально, — отозвался Майкл. Он стал на колени, чтобы ощупать переднюю ногу мерина. Дождь лил пуще прежнего. Колени Майкла погружались все глубже в жидкую грязь — брюки его были безвозвратно погублены. — Но нас двоих он не свезет. Боюсь, даже тебя одну не выдержит. — Он встал, окинул взглядом горизонт, соображая, в какой именно части угодий они сейчас находятся. — Придется идти к сторожке садовника, — сказал он, нетерпеливым движением откидывая мокрые волосы со лба. Волосы сразу же упали ему на глаза снова.
— Сторожка садовника? — переспросила Франческа, хотя она прекрасно знала, о чем он говорил. Это было маленькое строеньице, в одну комнату, необитаемое с тех самых пор, как нынешний садовник, жена которого родила двойню, перебрался в домик побольше по другую сторону замка. — А домой пойти нельзя? — спросила она нервно. Ей вовсе не улыбалась перспектива остаться с ним один на один в маленькой уютной сторожке, где, кажется, имелась даже довольно большая кровать.
— До дома пешком добираться не меньше часа, — отозвался он мрачно. — А буря-то расходится.
Он был прав, черт возьми! Небо стало какого-то странного зеленоватого оттенка, и этот же отблеск лежал на тучах, что предвещало грозу нешуточной силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
—Что?
— Нет! — завопила она.
Он и не подумал слушать ее, разумеется, а втиснулся вместе с лошадью в ее укрытие и, спешившись, небрежно привязал поводья к ветке.
— Господи, Франческа, — начал он без всяких предисловий, — какого черта ты здесь делаешь?
— И тебе тоже доброе утро, — буркнула она.
— Ты хоть понимаешь, сколько я ищу тебя?
— Да ровно столько, сколько я сижу под этим деревом, надо полагать, — парировала она. Наверно, следовало бы радоваться его появлению. Говоря по совести, и ее изрядно замерзшим конечностям не терпелось скорее оказаться дома, но прочие части по-прежнему были в скверном расположении духа и желали перечить просто ради того, чтобы… ну, перечить.
Ничто не приводит женщину в такое скверное расположение духа, как приступ самоуничижения.
Хотя, подумала она, он-то ведь тоже вел себя небезупречно во время вчерашнего половодья чувств. Если он расценил ее вчерашние панические извинения после происшествия в Розовой гостиной как полное отпущение его вины, то он здорово ошибся.
— Ну, поехали, — сказал он бодро.
Она упорно смотрела куда-то поверх его плеча.
— Кажется, дождь стихает понемногу.
— Неужели?
— Мне совсем не холодно, — солгала она.
— О Господи, Франческа! — воскликнул он, потеряв терпение. — Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, только не веди себя как последняя дура.
— Этот совет несколько запоздал, — прошептала она едва слышно.
— Может быть, — отозвался он, что доказывало, что слух у него отменно острый, — но я страшно замерз и хочу скорей домой. Можешь думать что хочешь, но в данный момент предметом моих желаний являешься вовсе не ты, а чашка горячего чаю.
Казалось бы, это заявление должно было успокоить ее, однако она почувствовала сильнейшее желание швырнуть ему в голову камнем потяжелее.
Но тут, возможно, в знак того, что душа ее все же не обречена гореть в адском пламени, дождь действительно стал стихать, то есть он не прекратился, но стих настолько, что она с долей уверенности заявила:
— Мне совсем не холодно. Вот скоро и солнце выйдет.
— И что ты собираешься тогда делать? Встанешь посреди поля и будешь ждать часов пять-шесть, пока платье высохнет? Или тебе больше по душе заработать хорошее воспаление легких?
Она посмотрела ему прямо в глаза, в первый раз, и сказала:
— Ты ужасный человек. Он засмеялся:
— Ну вот, первые искренние слова — за все утро.
— Неужели ты не понимаешь, что я хочу побыть одна?
— Неужели ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы у тебя развилась пневмония? Залезай в седло, Франческа, — приказал он, как ей подумалось, тем же тоном, каким он командовал солдатами во Франции. — Вот когда приедем домой, можешь запираться в своей спальне сколько душе угодно — хоть две недели там сиди! А сейчас поехали. Хватит мокнуть под дождем.
Звучало это соблазнительно, однако она была вне себя от досады, так как он был совершенно прав, а ей страшно не хотелось, чтобы он оказался прав хоть в чем-то. Тем более она начала понимать, что не сумеет она за две недели оправиться от того, что произошло вчера вечером.
Тут целой жизни не хватит!
— Майкл, — прошептала она в надежде, что в душе его есть место жалости по отношению к дрожащим и жалким особам женского пола, — я просто не могу быть с тобой сейчас.
— И двадцать минут не можешь? Здесь ехать всего ничего, — отрезал он. И без дальнейших разговоров рывком поднял ее на ноги, подхватил за талию и посадил в седло.
— Майкл! — взвизгнула она.
— Вчера вечером ты произносила мое имя совсем не таким тоном, — сухо заметил он.
Она отвесила ему пощечину.
— Что ж, это мне по заслугам, — сказал он, не без труда втискиваясь в седло позади нее, так что она фактически оказалась сидящей у него на коленях, — но и тебя следовало бы высечь за твою глупость.
Она так и ахнула.
— Если ты ожидала, что я упаду перед тобой на колени и стану умолять о прощении, — сказал он, почти касаясь губами ее уха, — то зачем ты как последняя дура выбежала под дождь?
— Когда я выбежала, дождя еще не было, — с детским упорством продолжала перечить она, но тут у нее вырвалось негромкое «Ох!», так как он пришпорил лошадь.
И после этого ее тревожило только одно: что ей совершенно не за что держаться, кроме как за его ноги.
Ну и еще рука его так крепко сжимала ее грудную клетку, и так высоко, что грудь практически лежала на его руке.
Не говоря уже о том, что сидела она, плотно угнездившись между его ног, упираясь как раз в…
Впрочем, сейчас он наверняка совсем холодный и сникший — хоть какой-то прок от этого дождя! Эта мысль очень помогла ей в борьбе с собственным предательским телом.
Правда, она-видела его вчера. Подумать только, она видела Майкла во всем блеске его мужской красы.
Тут и таилась главная опасность. Потому что такие выражения, как «во всем блеске его мужской красы», употребляются обыкновенно в ироническом смысле, с сарказмом и кривой ухмылкой.
Но Майклу это выражение подходило идеально в самом прямом смысле.
Или Майкл соответствовал ему.
Тогда-то она и потеряла остатки рассудка.
Они ехали в полной тишине, вернее, не говоря ни слова. Потому что Франческа отчетливо слышала другие звуки, куда более опасные и исполненные значения. Каждый его вдох и выдох над самым ее ухом, и даже биение его сердца за своей спиной. И тут…
— Черт!
— Что такое? — спросила она, пытаясь извернуться в седле так, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Феликс захромал, — буркнул он, спрыгивая на землю.
— Это серьезно? — спросила она, без пререканий позволяя снять себя с седла.
— С ним будет все нормально, — отозвался Майкл. Он стал на колени, чтобы ощупать переднюю ногу мерина. Дождь лил пуще прежнего. Колени Майкла погружались все глубже в жидкую грязь — брюки его были безвозвратно погублены. — Но нас двоих он не свезет. Боюсь, даже тебя одну не выдержит. — Он встал, окинул взглядом горизонт, соображая, в какой именно части угодий они сейчас находятся. — Придется идти к сторожке садовника, — сказал он, нетерпеливым движением откидывая мокрые волосы со лба. Волосы сразу же упали ему на глаза снова.
— Сторожка садовника? — переспросила Франческа, хотя она прекрасно знала, о чем он говорил. Это было маленькое строеньице, в одну комнату, необитаемое с тех самых пор, как нынешний садовник, жена которого родила двойню, перебрался в домик побольше по другую сторону замка. — А домой пойти нельзя? — спросила она нервно. Ей вовсе не улыбалась перспектива остаться с ним один на один в маленькой уютной сторожке, где, кажется, имелась даже довольно большая кровать.
— До дома пешком добираться не меньше часа, — отозвался он мрачно. — А буря-то расходится.
Он был прав, черт возьми! Небо стало какого-то странного зеленоватого оттенка, и этот же отблеск лежал на тучах, что предвещало грозу нешуточной силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82