Комната, предназначенная королеве, была в великолепном убранстве. Главная камеристка встретила принцессу на границе; с нею прибыли также несколько придворных дам и фрейлин. Они и составили кортеж, который сопровождал ее во дворец на встречу с королем, впервые сменившим траурную одежду на роскошный костюм. Карла II поддерживал его главный конюший, духовник также не отходил от него ни на шаг. Король встретил принцессу чрезвычайно учтиво, произнес одно из тех изысканных приветствий, к которым принцы приучены с пеленок, и тут же предложил проводить ее в приготовленные для нее покои.
Карл II разговаривал с принцессой по-немецки: он довольно свободно владел им, к тому же в последние дни были приложены все усилия, чтобы освежить в памяти короля этот язык. Бедная принцесса испытала потрясение, оказавшееся болезненнее, чем она ожидала.
— О! Мне никогда к нему не привыкнуть, я убеждена в этом, — сказала она г-же фон Берлепш. — Зачем меня вынудили приехать сюда?!
— Не унывайте, ваше величество, будьте мужественны! Именно сейчас вам надо держаться. Вы станете здесь кем захотите, займете подобающее вам место, и, если возьмете на себя труд поразить короля блеском вашего ума, он расстанется со своей печалью и будет покорен вашей красотой. Старайтесь думать о приятном! Взгляните, какие драгоценности! Какая роскошь!
— Бедняжка Луиза Орлеанская, возможно, носила эту корону, — заметила Анна, указав на великолепную бриллиантовую диадему, — а после меня ее наденет другая. У меня не будет детей, и, когда увидят, что я не выполняю долга, предназначенного владычице этого королевства, со мной поступят так же, как с этой несчастной женщиной: меня убьют. Вот почему я так страдаю; мне кажется, что этот мрачный дворец вот-вот обрушится на мою голову. Я задыхаюсь!
Принцесса упала в кресло; она сидела, опустив глаза, свесив руки, склонив голову, и с трудом сдерживала слезы. Удивленная главная камеристка почтительно приблизилась к ней, поклонилась и сказала:
— Прошу простить меня, ваше величество, но наступило время заняться вашим туалетом, все ждут, когда вы будет готовы идти в часовню.
— Ах, да, вы правы; так одевайте же меня.
Печаль и тоска уже проникли в душу бедной девушки, едва переступившей порог этого дворца. Ей казалось, что она предвидит свою дальнейшую судьбу, но не догадывалась о том, что действительно ожидало ее.
Туалет длился долго; почти все придворные дамы побывали в комнате принцессы, и надо было принимать их, отвечать на приветствия, запоминать имена и улыбаться им, хотя ей так хотелось плакать. Ее облачили в великолепную мантию и юбку, сплошь расшитую каменьями, голову украсили роковой короной; Анна была бледна как привидение, но наотрез отказалась от румян. И напрасно ее убеждали, что этого требует этикет, румяниться она не согласилась.
— Я никогда не опущусь до такого притворства, — заявила она, — не хочу скрывать то, что чувствую, пусть этот народ и этот двор не думают, что я счастлива стать их королевой. О, лучше бы я умерла!
Подобное начало показалось испанцам чрезвычайно странным. Это было, на самом деле, тем более странным, если учесть, что она не оставила в прошлом никакой сердечной привязанности, и, в конце-то концов, незаметная принцесса Нёйбургская должна была принести некоторые жертвы, получая корону Испании и Обеих Индий.
Еще на границе принцесса познакомилась со своей свитой. Ей представили ее надсмотрщицу — главную камеристку, герцогиню де Вильяфранка, и главного мажордома, но на эту должность уже не был назначен красивый и поэтичный де Асторга. Герцог ни за что на свете не согласился бы занять тот пост, впрочем, никто и не подумал предложить его ему. Тех, кто не на виду, быстро забывают.
В ту минуту, когда принцесса выходила из своих апартаментов, чтобы пройти в тронный зал, а оттуда в часовню, она заметила в первом ряду сеньоров высокого человека великолепного сложения, с некрасивым лицом, но именно такие лица часто нравятся, и к их несовершенным чертам быстро привыкают. Ему, пожалуй, было около сорока лет, но выглядел он на тридцать.
Благородная, величественная осанка, гордый вид сеньора были неподражаемы, а изящество манер ни с чем не сравнимо. Испанский вельможа поклонился принцессе с особым почтением, по-рыцарски (я не нахожу другого слова, чтобы поточнее выразить мою мысль), и она не могла этого не заметить. Конечно же, принцесса видела этого человека по приезде, но не вспомнила его имени: находясь в полном смятении, она плохо слушала, кого ей представляют. Она благосклонно ответила на его приветствие и прошла дальше.
Такой поклон недвусмысленно выражал желание сеньора служить королеве, быть ей преданным душой и телом; Анна, не желая прерывать торжественное шествие, решила разузнать позднее, кто же этот ревностный слуга.
Немного подальше она увидела знакомое красивое лицо с сияющими глазами и многообещающей улыбкой; Анна поневоле улыбнулась, вспомнив два прекрасных дня в тирольских горах, лучезарные планы, которые она и ее кузен строили вместе, горячие надежды бедного принца Дармштадтского на богатство и счастье. Принц сделал ей неловкий поклон, на который она ответила так, чтобы приободрить его.
«Что ж, — подумала принцесса, — среди тех, кто смотрит на меня, есть уже два преданных друга».
Чуть далее среди послов важно расхаживал граф фон Мансфельд, — остальные уступали ему дорогу с тем большей легкостью, что посла Франции здесь не было. Его представлял другой человек, который не стремился выдвинуться вперед, оставаясь на положенном ему месте в соответствии с рангом подчиненного. Французский и испанский двор были уже почти в ссоре, а в таких случаях посол обычно притворно заболевает, чтобы остаться в гуще событий и появиться лишь в подходящее время.
Бракосочетание состоялось; король держал себя достойно, а королева была так взволнована, что еле говорила. Покров печали, более густой, чем прежде, опустился на это жилище, и без того грустное и унылое.
Получив благословение, новобрачные приступили на виду у всех к трапезе, но даже не притронулись к еде; принцесса Анна чувствовала, что вот-вот разрыдается под всеми этими взглядами, нацеленными на нее, как дула мушкетов.
Король поднялся первым, но перед тем с учтивым полупоклоном испросил у нее разрешение на это; настал самый горький миг, скоро их должны были оставить наедине, и что скажет она этому человеку, которого не знает, которого боится и который к тому же так не нравится ей?
— Он безумен, Берлепш! — жаловалась королева своей воспитательнице, снимавшей с нее драгоценности, чтобы убрать их, как было принято. — Он, быть может, убьет меня. Словом, молись за меня!
Госпожа фон Берлепш изо всех сил старалась утешить королеву и приободрить, но ей пришлось оставить ее на попечение испанских служанок и главной камеристки, а самой удалиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138