С приездом Фритемов началась совершенно новая, волнующая жизнь.
И снова лицо ее просияло счастьем.
– Сколько лет было вам тогда?
– Семь. Элинор было восемь. А Джордану – десять. Наши матери были школьными подругами, поэтому и решили жить рядом. Я сразу приобрела старшего брата и сестру. Конечно, я знала округу, особенно сады, куда лучше, чем они, так что, если так можно выразиться, мы с самого начала были на равных. Позже ... нет, можно считать, что Элинор по-прежнему моя лучшая подруга, а Джордан относится ко мне так же, как к Элинор. Как старший брат.
Его так и подмывало спросить, какого она мнения о Джордане. Но вместо этого он осведомился об их юношеских приключениях. Она охотно описала несколько случаев, сама смеясь над детскими проделками, но, закончив, с некоторой тревогой пробормотала:
– Что-то получается?
Он добавил еще пару штрихов и только тогда поднял голову.
– Все идет лучше некуда. То есть для этого этапа. Продолжайте говорить и позвольте мне получше узнать ваше лицо и привыкнуть к смене выражений.
Завершив последний набросок, он перелистал заполненные страницы, критически оценивая каждую.
– Все последующие дни, – пояснил он, разглядывая эскизы со всех углов, – я буду заниматься тем же самым. Но когда пойму, какие именно выражения мне понадобятся для портрета и какими эмоциями они вызваны, набросков станет меньше, зато они станут значительно более детальными. И так будет продолжаться, пока мне не удастся запечатлеть тот эффект, который я хочу показать на портрете. Пока не сумею выразить то, что необходимо нам обоим.
Жаклин встрепенулась, хотела что-то сказать, но отвела глаза.
– В ваших устах все кажется гораздо легче, чем я думала, по крайней мере для меня.
– Это до поры. Чем больше времени будет занимать работа над каждым ... уже не эскизом, а этюдом, тем дольше вам придется сидеть на одном месте, в одной позе, – с улыбкой пояснил Джерард, захлопнув альбом. – Но ничего страшного. Когда дело дойдет до последних сеансов, когда придется не шевелиться по целому часу, вы уже привыкнете.
Жаклин рассмеялась, ощущая, как грудь сдавило напряжение, которое она отнесла на счет волнения и предвкушения чего-то необыкновенного.
Он поднялся и протянул ей руку.
Она спокойно вложила пальцы в его ладонь и постаралась не вздрогнуть, ощутив пожатие длинных пальцев. Но сердце пропустило удар, а потом забилось снова, уже куда быстрее.
Их взгляды встретились; он не двигался с места.
И Жаклин вдруг увидела, осознала, поняла, что не только она одна чувствует, ощущает происходящее между ними ... Он тоже испытывал нечто подобное. Она видела правду в его выразительном лице, плотно сжатых губах, почти неуловимой вспышке неопределимых эмоций в светящихся карих глазах.
Он помог ей подняться и, поколебавшись, выпустил ее руку.
Жаклин, опустив голову, принялась расправлять юбки, но воспользовалась моментом и украдкой глянула на него сквозь ресницы. И увидела, как неровно вздымается его грудь, словно скованная тем же напряжением.
– Давайте пройдемся, – предложил Джерард, махнув рукой в сторону следующего сада. – Я хочу видеть вас на разном фоне. При разных уровнях освещения.
Они вошли в сад Дианы, но, сделав два наброска, он покачал головой:
– Слишком пятнистая тень! Не годится!
Тогда они перешли в сад Марса, который Джерард полностью одобрил. Он заставил Жаклин сесть у роскошной цветущей клумбы, а сам устроился рядом. И снова задавал вопросы, на которые она послушно отвечала. Судя по долгим периодам молчания, Джерард не столько слушал, сколько наблюдал. Изучал выражение ее лица.
Весьма любопытный способ общения, тем более что Жаклин быстро сообразила: можно говорить все, что угодно, он не отреагирует. Потому что не собирается вступать в диалог. Ему необходимо понять, что испытывает она, чем затрагивают ее выбранные для разговора темы.
Как давно она не высказывалась так свободно, без всяких опасений! И это он, сосредоточившись на ее реакциях, позволил ей разобраться в своих эмоциях и переживаниях.
Наконец Джерард встал и показал в сторону сада Аполлона. Там он усадил ее перед солнечными часами и на этот раз стал рисовать с другого ракурса.
– Раз уж мы здесь, – заметил он, – давайте поговорим о времени.
– В каком смысле? – пробормотала она, прижавшись щекой к высоко поднятым коленям, как потребовал Джерард.
– Как шло время, пока вы жили здесь одна? Что вы тогда чувствовали? Что оно летит мимо и проходит зря?
Жаклин немного подумала.
– Полагаю, именно так и было. Здесь почти нечего делать. Мне двадцать три года, и жизнь, моя настоящая жизнь, должна бы уже начаться, а на самом деле этого не произошло, – вздохнула она и, помедлив, добавила: – А когда Томас исчез и погибла мама, я словно оказалась в чистилище.
– Вам необходимо освободиться. Чтобы двигаться дальше.
– Вы правы, – кивнула она, но тут же вспомнила, что позирует, и повернула голову. – Совершенно правы. С тех пор как умерла мама, время для меня остановилось. Я не могу уехать, не сняв с себя гнусные подозрения: они последуют за мной, куда бы я ни отправилась. Поэтому мне необходимо развеять их, стереть, уничтожить, прежде чем снова начать жить.
Джерард ничего не ответил. Она снова украдкой посмотрела в его сторону. Он продолжал рисовать. В уголках губ играла легкая манящая улыбка.
– Что вас развеселило?
Он поднял голову, встретился с ней глазами. И Жаклин мгновенно осознала некую общность, связь, которую до сих пор она не делила ни с одним человеком.
Джерард снова опустил голову, продолжая рисовать, но улыбка стала еще шире.
– Я подумал, что мне стоит назвать эти рисунки «В ожидании начала жизни».
Жаклин улыбнулась, слегка повернув голову, чтобы он мог видеть эту улыбку.
Джерард поднял глаза, чуть прищурился и насторожился.
– Не шевелитесь, оставайтесь в этой позе.
Он уже успел перевернуть страницу и принялся лихорадочно водить карандашом по бумаге.
Жаклин едва не вскинула брови, но вовремя сдержалась и сделала, как он просил.
Позирование было занятием утомительным, но одновременно странно успокаивающим.
Минут десять они оба молчали, но шум шагов на тропинке заставил обоих обернуться.
Джерард вскочил и захлопнул альбом.
– Спасибо, я успел поймать эту позу.
Он шагнул к тому месту, где она стояла, и, игнорируя их взаимную уязвимость, чрезмерную чувствительность и это странное сердцебиение, поднял ее с места. Сжал руку и обернулся посмотреть, кто нарушил их покой. Это оказался не Барнаби. И не садовник, обладающий такой необычайно уверенной походкой.
– Джордан, – пояснила Жаклин, словно поняв причину его настороженности.
И действительно, перед ними появился Джордан: каштановые волосы по-модному взъерошены, фигуру облегает модный фрак, по мнению Джерарда, даже чересчур модный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
И снова лицо ее просияло счастьем.
– Сколько лет было вам тогда?
– Семь. Элинор было восемь. А Джордану – десять. Наши матери были школьными подругами, поэтому и решили жить рядом. Я сразу приобрела старшего брата и сестру. Конечно, я знала округу, особенно сады, куда лучше, чем они, так что, если так можно выразиться, мы с самого начала были на равных. Позже ... нет, можно считать, что Элинор по-прежнему моя лучшая подруга, а Джордан относится ко мне так же, как к Элинор. Как старший брат.
Его так и подмывало спросить, какого она мнения о Джордане. Но вместо этого он осведомился об их юношеских приключениях. Она охотно описала несколько случаев, сама смеясь над детскими проделками, но, закончив, с некоторой тревогой пробормотала:
– Что-то получается?
Он добавил еще пару штрихов и только тогда поднял голову.
– Все идет лучше некуда. То есть для этого этапа. Продолжайте говорить и позвольте мне получше узнать ваше лицо и привыкнуть к смене выражений.
Завершив последний набросок, он перелистал заполненные страницы, критически оценивая каждую.
– Все последующие дни, – пояснил он, разглядывая эскизы со всех углов, – я буду заниматься тем же самым. Но когда пойму, какие именно выражения мне понадобятся для портрета и какими эмоциями они вызваны, набросков станет меньше, зато они станут значительно более детальными. И так будет продолжаться, пока мне не удастся запечатлеть тот эффект, который я хочу показать на портрете. Пока не сумею выразить то, что необходимо нам обоим.
Жаклин встрепенулась, хотела что-то сказать, но отвела глаза.
– В ваших устах все кажется гораздо легче, чем я думала, по крайней мере для меня.
– Это до поры. Чем больше времени будет занимать работа над каждым ... уже не эскизом, а этюдом, тем дольше вам придется сидеть на одном месте, в одной позе, – с улыбкой пояснил Джерард, захлопнув альбом. – Но ничего страшного. Когда дело дойдет до последних сеансов, когда придется не шевелиться по целому часу, вы уже привыкнете.
Жаклин рассмеялась, ощущая, как грудь сдавило напряжение, которое она отнесла на счет волнения и предвкушения чего-то необыкновенного.
Он поднялся и протянул ей руку.
Она спокойно вложила пальцы в его ладонь и постаралась не вздрогнуть, ощутив пожатие длинных пальцев. Но сердце пропустило удар, а потом забилось снова, уже куда быстрее.
Их взгляды встретились; он не двигался с места.
И Жаклин вдруг увидела, осознала, поняла, что не только она одна чувствует, ощущает происходящее между ними ... Он тоже испытывал нечто подобное. Она видела правду в его выразительном лице, плотно сжатых губах, почти неуловимой вспышке неопределимых эмоций в светящихся карих глазах.
Он помог ей подняться и, поколебавшись, выпустил ее руку.
Жаклин, опустив голову, принялась расправлять юбки, но воспользовалась моментом и украдкой глянула на него сквозь ресницы. И увидела, как неровно вздымается его грудь, словно скованная тем же напряжением.
– Давайте пройдемся, – предложил Джерард, махнув рукой в сторону следующего сада. – Я хочу видеть вас на разном фоне. При разных уровнях освещения.
Они вошли в сад Дианы, но, сделав два наброска, он покачал головой:
– Слишком пятнистая тень! Не годится!
Тогда они перешли в сад Марса, который Джерард полностью одобрил. Он заставил Жаклин сесть у роскошной цветущей клумбы, а сам устроился рядом. И снова задавал вопросы, на которые она послушно отвечала. Судя по долгим периодам молчания, Джерард не столько слушал, сколько наблюдал. Изучал выражение ее лица.
Весьма любопытный способ общения, тем более что Жаклин быстро сообразила: можно говорить все, что угодно, он не отреагирует. Потому что не собирается вступать в диалог. Ему необходимо понять, что испытывает она, чем затрагивают ее выбранные для разговора темы.
Как давно она не высказывалась так свободно, без всяких опасений! И это он, сосредоточившись на ее реакциях, позволил ей разобраться в своих эмоциях и переживаниях.
Наконец Джерард встал и показал в сторону сада Аполлона. Там он усадил ее перед солнечными часами и на этот раз стал рисовать с другого ракурса.
– Раз уж мы здесь, – заметил он, – давайте поговорим о времени.
– В каком смысле? – пробормотала она, прижавшись щекой к высоко поднятым коленям, как потребовал Джерард.
– Как шло время, пока вы жили здесь одна? Что вы тогда чувствовали? Что оно летит мимо и проходит зря?
Жаклин немного подумала.
– Полагаю, именно так и было. Здесь почти нечего делать. Мне двадцать три года, и жизнь, моя настоящая жизнь, должна бы уже начаться, а на самом деле этого не произошло, – вздохнула она и, помедлив, добавила: – А когда Томас исчез и погибла мама, я словно оказалась в чистилище.
– Вам необходимо освободиться. Чтобы двигаться дальше.
– Вы правы, – кивнула она, но тут же вспомнила, что позирует, и повернула голову. – Совершенно правы. С тех пор как умерла мама, время для меня остановилось. Я не могу уехать, не сняв с себя гнусные подозрения: они последуют за мной, куда бы я ни отправилась. Поэтому мне необходимо развеять их, стереть, уничтожить, прежде чем снова начать жить.
Джерард ничего не ответил. Она снова украдкой посмотрела в его сторону. Он продолжал рисовать. В уголках губ играла легкая манящая улыбка.
– Что вас развеселило?
Он поднял голову, встретился с ней глазами. И Жаклин мгновенно осознала некую общность, связь, которую до сих пор она не делила ни с одним человеком.
Джерард снова опустил голову, продолжая рисовать, но улыбка стала еще шире.
– Я подумал, что мне стоит назвать эти рисунки «В ожидании начала жизни».
Жаклин улыбнулась, слегка повернув голову, чтобы он мог видеть эту улыбку.
Джерард поднял глаза, чуть прищурился и насторожился.
– Не шевелитесь, оставайтесь в этой позе.
Он уже успел перевернуть страницу и принялся лихорадочно водить карандашом по бумаге.
Жаклин едва не вскинула брови, но вовремя сдержалась и сделала, как он просил.
Позирование было занятием утомительным, но одновременно странно успокаивающим.
Минут десять они оба молчали, но шум шагов на тропинке заставил обоих обернуться.
Джерард вскочил и захлопнул альбом.
– Спасибо, я успел поймать эту позу.
Он шагнул к тому месту, где она стояла, и, игнорируя их взаимную уязвимость, чрезмерную чувствительность и это странное сердцебиение, поднял ее с места. Сжал руку и обернулся посмотреть, кто нарушил их покой. Это оказался не Барнаби. И не садовник, обладающий такой необычайно уверенной походкой.
– Джордан, – пояснила Жаклин, словно поняв причину его настороженности.
И действительно, перед ними появился Джордан: каштановые волосы по-модному взъерошены, фигуру облегает модный фрак, по мнению Джерарда, даже чересчур модный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110