В течение десяти лет она помогала готовить бал святой Цецилии, руководя трепещущими молодыми служанками. Если кому-то случалось запнуться и разорвать край платья или оборку, Шеба, с ее быстрой иглой, моментально приходила на помощь.
– Я поговорю с твоими помощницами, Шеба? – Предложение Энсона составляло часть ритуала.
– Они будут очень благодарны, мистер Энсон. Королева громко позвала:
– Эй, девчонки!
Из задней комнаты, куда даже Джошуа Энсон не смел заглядывать, вышли две опрятно одетые девушки в наколках и передниках и неуклюже присели.
– Виола и Розали, мистер Энсон. Они работают в отеле. Это дочери Сели, поварихи мисс Джозефины Грим-балл.
Джошуа Энсон понимающе кивнул:
– Ваша матушка тушит устриц лучше всех в Чарлстоне. Мы используем ее рецепт для завтрака после бала. Уверен, ей не будет за вас стыдно. Вы прекрасно понимаете все приказания Шебы.
– Да, сэр, – дрожащими голосами ответили девушки. Их подавляло сознание ответственности.
Снабдив Шебу всем необходимым, мистер Энсон покинул ее. Он быстро окинул взглядом стол, на котором были носовые платки, шпильки, расчески, гребни и большая чаша с нюхательной солью. На подоконнике стояла свеча и рядом с ней – корзиночка с утиными перьями. Если какой-нибудь чрезмерно затянутой даме случится упасть в обморок, зажженное перо, поднесенное к носу, окажет необходимое воздействие.
Следующая обязанность Джошуа Энсона была для него самой приятной. Уйдя из дамской гардеробной, он взял в руки длинный бамбуковый шест, стоявший за дверью. К его концу была прикреплена свеча. Мистер Энсон зажег ее о другую свечу и вышел в темный вестибюль. Одну за другой он зажигал свечи в позолоченных и хрустальных подсвечниках по обеим сторонам окон, выходящих в портик и на улицу. Ради бала святой Цецилии газовых светильников не зажигали, на них помещали подсвечники, в которых горели свечи. Призмы рассеивали пляшущий радужный свет, который падал на зеленые листья магнолий. Мистер Энсон, медленно взбираясь по винтовой лестнице, зажег свечи на стене. Лестница вела на широкую галерею с перилами, к противоположному концу галереи вела такая же винтовая лестница. Почти рядом с галереей на тусклом золотом канате висела массивная медная люстра. Джошуа Энсон миновал ее и через обшитую панелями дверь вошел в бальную залу. Запах свежей зелени полился ему навстречу, и старик расправил плечи.
Каждый год, переступая порог залы, он испытывал волнение. Живая благоухающая темнота была все та же, как четверть века назад, когда его впервые избрали президентом Общества. Ему тогда было пятьдесят два года; по своим теперешним понятиям, он был довольно молод. Каждый год, входя в бальную залу, он переставал чувствовать груз лет. Минувших лет будто не бывало, и не было тех перемен, что они принесли с собой; он внезапно ощущал себя молодым и сильным и испытывал желание танцевать ночь напролет, до дыр в подметках. Мистер Энсон вздыхал – и принимался за дело.
Покидая залу, он на миг медлил в дверном проеме, окидывая ее строгим взором. Дюжины свечей в люстрах и настенные газовые рожки заливали светом старомодную элегантную залу. Два ряда по пять огромных колонн с каннелюрами стояли по обеим сторонам на расстоянии четырех ярдов от стен и двенадцати ярдов друг от друга. Смилакс густо увивал их, скрывая шелушащуюся штукатурку. Помимо смилакса колонны были украшены белыми цветами Альба Пленас, наиболее прекрасной и скромной из камелий. Веточки белых камелий были воткнуты в плющ, украшавший возвышение для оркестра, и в мягкий папоротник, стоявший на столах близ платформы, на которые должны поместить кубки с пуншем.
Знакомые позолоченные стулья стояли у стен, их подновленная шелушащаяся позолота не бросалась в глаза при мягком освещении. Паркетный пол, казалось, жил своей жизнью; огни отражались от нижнего из шести слоев воска, глубокие, загадочные, живые. Мистер Энсон сощурил глаза. Огни танцевали, и зала была такой же, какой бывала много раз.
Он проверил размещение и полировку медных затворов, которые держали дверь открытой. Затем мистер Джошуа помедлил. Через несколько мгновений он услышал удары колокола церкви Святого Михаила. Все повторялось снова. Он не выбился из распорядка. Мистер Джошуа засветил двадцать четыре канделябра, прикрепленных к галерее. Едва он закончил, как послышались шаги Барвелла Гиббза, ведущего кухонный персонал.
– Надеюсь, вы не погубили пунша, Барви, – сказал мистер Энсон, как говаривал ежегодно в этот день в 9 часов 47 минут пополудни.
– Вы, Джошуа, как президент, обязаны попробовать его, – последовал ответ Гиббса, ставший как бы паролем.
Процессия лакеев – с кубками для пунша, кунжутными вафлями, солеными подсушенными орехами-пекан, сандвичами с пастой из креветок и хрупкими трубочками сырных тостов – прошествовала мимо обоих стариков. Двое замыкающих, которые держали глубокие серебряные чаши с пуншем, остановились. Мистер Энсон наполнил черпак, вылил половину содержимого себе в рот и проглотил.
– Ах… Бренди, которое поставляет Генри, год от года лучше.
– Такое уж у него свойство, – сухо ответил Гиббз. – Вы одобряете?
– О да.
Мистер Энсон махнул лакеям в бальной зале.
С помощью Гиббза мистер Энсон отвязал золоченую веревку и медленно опускал ее, пока паукообразный медный шар не повис посередине вестибюля.
Барвелл Гиббз вернулся в бальную залу проверить, полностью ли накрыты сервировочные столы. Мистер Энсон спустился вниз. Музыканты прошли мимо него, но не остановились поговорить. Они опоздали на четыре минуты.
Мистер Энсон занял свое место в вестибюле у лестницы, приготовившись встречать друзей. Швейцар в цилиндре, старый негр, такой же, как и Мэтью, отсалютовал, коснувшись рукой края головного убора, и стал по стойке смирно.
Послышался благозвучный бой колокола. Десять часов. Первая карета с захлопывающейся дверцей остановилась у входа. Зашуршали юбки – в сопровождении джентльмена приближались две дамы. Мистер Энсон поспешил поцеловать руку дебютантке и ее матери. Большие, испуганные, счастливые глаза девушки были точь-в-точь как глаза всех дебютанток. И, как всегда, вокруг широкого кринолина развевалось легкое белое платье. Джошуа Энсон испытывал не меньшее волнение, чем девушка, которую он приветствовал.
– Добро пожаловать, – сказал он с улыбкой.
На Шарлотт-стрит Люси кружилась по огромной холодной гостиной, тихонько напевая. Она не огорчалась, что ей нельзя присутствовать на балу в нынешнем году; в следующем году Пинкни будет сопровождать и ее, и Элизабет. И они будут танцевать вместе шестнадцатый танец – пусть все видят их любовь – и принимать от друзей поздравления.
Люси была невероятно счастлива, когда заметила, как преобразился Пинкни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Я поговорю с твоими помощницами, Шеба? – Предложение Энсона составляло часть ритуала.
– Они будут очень благодарны, мистер Энсон. Королева громко позвала:
– Эй, девчонки!
Из задней комнаты, куда даже Джошуа Энсон не смел заглядывать, вышли две опрятно одетые девушки в наколках и передниках и неуклюже присели.
– Виола и Розали, мистер Энсон. Они работают в отеле. Это дочери Сели, поварихи мисс Джозефины Грим-балл.
Джошуа Энсон понимающе кивнул:
– Ваша матушка тушит устриц лучше всех в Чарлстоне. Мы используем ее рецепт для завтрака после бала. Уверен, ей не будет за вас стыдно. Вы прекрасно понимаете все приказания Шебы.
– Да, сэр, – дрожащими голосами ответили девушки. Их подавляло сознание ответственности.
Снабдив Шебу всем необходимым, мистер Энсон покинул ее. Он быстро окинул взглядом стол, на котором были носовые платки, шпильки, расчески, гребни и большая чаша с нюхательной солью. На подоконнике стояла свеча и рядом с ней – корзиночка с утиными перьями. Если какой-нибудь чрезмерно затянутой даме случится упасть в обморок, зажженное перо, поднесенное к носу, окажет необходимое воздействие.
Следующая обязанность Джошуа Энсона была для него самой приятной. Уйдя из дамской гардеробной, он взял в руки длинный бамбуковый шест, стоявший за дверью. К его концу была прикреплена свеча. Мистер Энсон зажег ее о другую свечу и вышел в темный вестибюль. Одну за другой он зажигал свечи в позолоченных и хрустальных подсвечниках по обеим сторонам окон, выходящих в портик и на улицу. Ради бала святой Цецилии газовых светильников не зажигали, на них помещали подсвечники, в которых горели свечи. Призмы рассеивали пляшущий радужный свет, который падал на зеленые листья магнолий. Мистер Энсон, медленно взбираясь по винтовой лестнице, зажег свечи на стене. Лестница вела на широкую галерею с перилами, к противоположному концу галереи вела такая же винтовая лестница. Почти рядом с галереей на тусклом золотом канате висела массивная медная люстра. Джошуа Энсон миновал ее и через обшитую панелями дверь вошел в бальную залу. Запах свежей зелени полился ему навстречу, и старик расправил плечи.
Каждый год, переступая порог залы, он испытывал волнение. Живая благоухающая темнота была все та же, как четверть века назад, когда его впервые избрали президентом Общества. Ему тогда было пятьдесят два года; по своим теперешним понятиям, он был довольно молод. Каждый год, входя в бальную залу, он переставал чувствовать груз лет. Минувших лет будто не бывало, и не было тех перемен, что они принесли с собой; он внезапно ощущал себя молодым и сильным и испытывал желание танцевать ночь напролет, до дыр в подметках. Мистер Энсон вздыхал – и принимался за дело.
Покидая залу, он на миг медлил в дверном проеме, окидывая ее строгим взором. Дюжины свечей в люстрах и настенные газовые рожки заливали светом старомодную элегантную залу. Два ряда по пять огромных колонн с каннелюрами стояли по обеим сторонам на расстоянии четырех ярдов от стен и двенадцати ярдов друг от друга. Смилакс густо увивал их, скрывая шелушащуюся штукатурку. Помимо смилакса колонны были украшены белыми цветами Альба Пленас, наиболее прекрасной и скромной из камелий. Веточки белых камелий были воткнуты в плющ, украшавший возвышение для оркестра, и в мягкий папоротник, стоявший на столах близ платформы, на которые должны поместить кубки с пуншем.
Знакомые позолоченные стулья стояли у стен, их подновленная шелушащаяся позолота не бросалась в глаза при мягком освещении. Паркетный пол, казалось, жил своей жизнью; огни отражались от нижнего из шести слоев воска, глубокие, загадочные, живые. Мистер Энсон сощурил глаза. Огни танцевали, и зала была такой же, какой бывала много раз.
Он проверил размещение и полировку медных затворов, которые держали дверь открытой. Затем мистер Джошуа помедлил. Через несколько мгновений он услышал удары колокола церкви Святого Михаила. Все повторялось снова. Он не выбился из распорядка. Мистер Джошуа засветил двадцать четыре канделябра, прикрепленных к галерее. Едва он закончил, как послышались шаги Барвелла Гиббза, ведущего кухонный персонал.
– Надеюсь, вы не погубили пунша, Барви, – сказал мистер Энсон, как говаривал ежегодно в этот день в 9 часов 47 минут пополудни.
– Вы, Джошуа, как президент, обязаны попробовать его, – последовал ответ Гиббса, ставший как бы паролем.
Процессия лакеев – с кубками для пунша, кунжутными вафлями, солеными подсушенными орехами-пекан, сандвичами с пастой из креветок и хрупкими трубочками сырных тостов – прошествовала мимо обоих стариков. Двое замыкающих, которые держали глубокие серебряные чаши с пуншем, остановились. Мистер Энсон наполнил черпак, вылил половину содержимого себе в рот и проглотил.
– Ах… Бренди, которое поставляет Генри, год от года лучше.
– Такое уж у него свойство, – сухо ответил Гиббз. – Вы одобряете?
– О да.
Мистер Энсон махнул лакеям в бальной зале.
С помощью Гиббза мистер Энсон отвязал золоченую веревку и медленно опускал ее, пока паукообразный медный шар не повис посередине вестибюля.
Барвелл Гиббз вернулся в бальную залу проверить, полностью ли накрыты сервировочные столы. Мистер Энсон спустился вниз. Музыканты прошли мимо него, но не остановились поговорить. Они опоздали на четыре минуты.
Мистер Энсон занял свое место в вестибюле у лестницы, приготовившись встречать друзей. Швейцар в цилиндре, старый негр, такой же, как и Мэтью, отсалютовал, коснувшись рукой края головного убора, и стал по стойке смирно.
Послышался благозвучный бой колокола. Десять часов. Первая карета с захлопывающейся дверцей остановилась у входа. Зашуршали юбки – в сопровождении джентльмена приближались две дамы. Мистер Энсон поспешил поцеловать руку дебютантке и ее матери. Большие, испуганные, счастливые глаза девушки были точь-в-точь как глаза всех дебютанток. И, как всегда, вокруг широкого кринолина развевалось легкое белое платье. Джошуа Энсон испытывал не меньшее волнение, чем девушка, которую он приветствовал.
– Добро пожаловать, – сказал он с улыбкой.
На Шарлотт-стрит Люси кружилась по огромной холодной гостиной, тихонько напевая. Она не огорчалась, что ей нельзя присутствовать на балу в нынешнем году; в следующем году Пинкни будет сопровождать и ее, и Элизабет. И они будут танцевать вместе шестнадцатый танец – пусть все видят их любовь – и принимать от друзей поздравления.
Люси была невероятно счастлива, когда заметила, как преобразился Пинкни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171