– Да, – сказала Элизабет.
– Кто отдает сию женщину в жены сему мужчине? Пинкни выступил вперед и вложил руку сестры в руку Адама Эдвардса, а тот – в руку Лукаса Купера. Она взглянула на Лукаса сквозь тонкое кружево фаты и робко улыбнулась. Лукас крепко сжал ее руку:
– Я, Лукас, беру тебя, Элизабет, себе в жены.
– Я, Элизабет, беру тебя, Лукас, себе в мужья.
«В мужья…» – подумала она. Сердце ее наполнилось радостью.
Внимание Элизабет вернулось к Адаму Эдвардсу.
– Вот вы прослушали обязанности мужа по отношению к жене. А теперь, жены, послушайте и запомните ваши обязанности по отношению к мужу, как они определяются Священным Писанием.
Элизабет внимала и умом, и сердцем.
– Жены, повинуйтесь своим мужьям, как самому Богу… Вы, жены, будьте покорны своим мужьям…
Рука ее покоилась, будто в гнезде, в крепкой, нежной руке Лукаса.
Свадебный обед происходил в саду у Трэддов. Поздно-цветущие азалии и кремовые мирты состязались с ярко-розовыми гвоздиками, нежные розы цвели вдоль стен, и любимый Элизабет запах жимолости лился из лоз, свисающих с черепичной крыши полуразрушенного сарая. Билли, ныне преуспевающий делец в обществе черных, возглавлял дюжину официантов, которых набрал на пароходе, зашедшем в чарлстонский порт. Он выглядел очень представительно в своем капитанском кителе. Пинкни продал ему паром Стюарта, едва младший брат переехал в Саммервиль.
Застолье не было пышным. Было всего около двухсот гостей. Лавиния Энсон Пеннингтон, прибыв в родной город после десятилетнего отсутствия, нашла празднество провинциальным в сравнении с развлечениями, в которых она участвовала в Филадельфии.
Красота Лавинии еще сильнее расцвела. К миловидному лицу с ямочками и блестящим густым золотистым локонам добавился лоск светскости и самодовольства. Лавиния знала, что все женщины завидуют ее модному платью с турню и стройной, как у девушки, фигурке.
– Да, – певуче сказала она Пинкни, – у нас с Недом маленький сын. Единственный ребенок. – Ее длинные ресницы опустились. – Доктор говорит, я слишком хрупка, чтобы пройти через это снова. – Она зажала рукой рот. – Ах, что я говорю! Совсем забыла, что ты еще холостяк, Пинкни. Только не говори мне, что сердечная рана до сих пор не зажила! – Ее ямочка порозовела.
Пинкни молчал улыбаясь. Если Лавиния верит, что он до сих пор любит ее, он не будет перечить. Это недостойно джентльмена.
– Мама говорит, ты была первой красавицей на выставке в Филадельфии в честь столетия независимости, – поддразнил он ее.
Лавиния приняла шутку за чистую монету.
– Не совсем, – сказала она, – звездой была императрица Бразилии, несмотря на то что она стара как мир, а император надут как петух.
К ним подошел Нед Пеннингтон.
– Истинной звездой было изобретение, которое называется телефон. Я потратил уйму деньжищ, чтобы стать абонентом, едва они ввели его в употребление.
– Нед такой прогрессивный, – с важностью заметила Лавиния. – Да и Филадельфия – один из передовых городов.
Пинкни отошел от них – якобы дать указания Билли.
– Меня словно преследует моя юность, – пожаловался Пинкни Люси через несколько часов. – Неприятно, когда тебя вынуждают вспомнить, что она была полна ужасающих ошибок.
Люси улыбнулась ему над краем бокала с шампанским. Все уже ушли, только они стояли посреди беспорядка, оставшегося после торжества.
– Мне лучше пойти домой, – сказала Люси, – ты, наверное, устал. Слугам необходимо прибрать тут.
– Пожалуйста, не уходи, Люси. Мне не хочется сразу оставаться одному. С уходом Лиззи в доме стало ужасающе тихо. Войдем. А слуги здесь уберут.
Они уселись на диван в неосвещенной гостиной и сидели в задумчивом молчании. Люси знала, что сумерки располагают Пинкни к откровенному разговору. Она взяла его за руку.
– Я чувствую себя старым, – пробормотал он некоторое время спустя, – словно жизнь моя уже оборвалась. Не трагически, а как будто закрыли дверь. Мальчик, защищавший на дуэли честь Лавинии, уже давно не я. То был глупец и плоть от плоти мира, порождавшего глупость… Тогда все было иным. Ты помнишь?
– Да, – прошептала Люси.
– Мы не осознавали тогда своего счастья. Ты тоскуешь по тем временам? Я вспоминаю прошлое не как реальность, а скорее как сон.
Люси крепко сжала его руку:
– Молодость и глупость всегда похожи на сон. Для этого не требуется столько всего, сколько было у нас. Если бы не было войны и Лиззи стала хозяйкой обширного дома со множеством слуг и отправилась в свадебное путешествие, разве от этого возросло бы ее счастье?
– Ты вновь читаешь мои мысли. Милая Люси… Да, у меня сегодня сердце щемит из-за моей сестрички. Эта по-цыплячьи маленькая свадебка, и скромные подарки гостей на их последние деньги, и крохотный домишко… Мне хотелось бы дать ей больше, но я не могу.
– Прекрати, Пинкни! Ведь мы уже все выяснили. Ты отдал бы Лиззи собственный дом, а Лукаса сделал главой компании, если бы я тебя не разубедила. Ты не вправе это делать. Они должны сами строить свою жизнь, как это делают их ровесники. Ты не можешь дать им то, что они должны заработать сами. Мир вокруг нас переменился. Мы никогда не привыкнем к нему – мы частица прежнего, ушедшего мира. Но Лиззи и Лукас принадлежат новому миру. Они не знают ничего другого, они слишком молоды, чтобы помнить. Им будет неплохо… но и нам тоже – на наш, особый лад. Мы приспособимся. Надо как-нибудь исхитриться.
– Ненавижу приспособленчество, – с жаром возразил Пинкни, – ненавижу бесхребетность.
– Да, милый, это самое тяжелое и требует немало мужества. Для меня это не так страшно, потому что я женщина. Господь создал наши сердца более стойкими. А тебе предстоят тяжелые испытания: янки окончательно ушли, и все битвы позади, помимо самой трудной. Жизнь становится невыносимо скучна, и я не знаю, как вы, мужчины, приспособитесь к ней.
Пинкни вдруг понял, что Люси говорит именно о той муке, которая его гложет, хотя он и сам не до конца осознавал это. Вокруг него ничего не происходило, и не было надежды на какие-то перемены. Продолжительный раздор наконец прекратился. Драгуны не будут больше собираться по сигналу тревоги, не будет больше ни ночных патрулей, ни опасностей на каждой неосвещенной улице. Штатом теперь управляли политики, которые управляли им всегда; законы защищали интересы белых; улицы южнее Брод-стрит стали так безопасны, что дамы могли выходить без провожатых. Не было врага, которого нужно было победить, кроме бедности, да и к той уже притерпелись. Не с чем было бороться, кроме скуки.
– Откуда у тебя столько ума, Люси? Это, знаешь ли, даже раздражает. – Пинкни говорил с нежностью, но в его голосе проскользнула нотка нетерпения.
– Прости, дорогой. Я постараюсь исправиться.
Пинкни рассмеялся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171