Джо Симмонс спал поблизости, и Пинкни не мог даже мерить шагами комнату, чтобы улеглась одолевающая его сумятица. Приходилось лежать спокойно, ровно дыша, притворяясь спящим, тогда как хотелось кричать от страха и гнева. За годы юности он не научился ничему, что могло бы пригодиться теперь. Беззаботного, своенравного юношу с блестящим будущим учили вести себя в обществе; теперь же он лишен будущего, а общество, некогда всесильное, частицей которого он является, вынуждено прятаться за запертыми дверями от нового мира, где царят насилие и хаос.
Лишения и опасности войны не шли ни в какое сравнение с тем, что он переживал теперь. Там на удар можно было ответить ударом, сила наталкивалась на силу. Теперь же он испытывал унижение оттого, что его защищают его же враги. Самому ему бороться запрещено. Пинкни понимал, что такое война: ты отважно бросаешь вызов смерти, и сердце бьется от волнения; воин с жаром отваги бросается вперед, и затем все кончается. Однако новая жизнь все продолжается и продолжается. И Пинкни не в силах постичь ее.
«Что от меня требуется?» – безмолвно спрашивал он, понимая, что некому дать ответ. Он казался себе сбитым с толку, запуганным ребенком, который тоскует об отце. Энсон Трэдд погиб как герой, и чувство гордости за него всегда пересиливало боль утраты. Теперь Пинкни должен заменить его, и сына переполняла скорбь о человеке, который был для него целым миром, хотя сам он этого тогда не понимал. Он словно видел перед собой отца – высокого, красивого; словно вновь слышал его низкий голос, то веселый, то сочувственный; Пинкни вспоминал его силу, тепло, любовь. «Помоги мне, папа! – хотелось ему крикнуть. – Мне так не хватает тебя!»
Но Пинкни был одинок.
Он должен был стать плантатором, учиться вести хозяйство под руководством отца и опытного управляющего. Впереди было много времени, и все должно было идти своим чередом, по заведенному издавна порядку. Теперь же у него нет ни времени, чтобы учиться, ни образцов, которым он мог бы следовать. Пинкни понимал, что у него нет знаний для управления плантацией. Все было у него в крови – и чередование времен года, и прочая привязанность к полям и реке, и надежда на Бога, в чьей власти губить и возрождать и который добивается смирения, посылая бури. Но это еще не все. Тетя Джулия может помочь. Она обещала. Хотя одними советами не обойдешься. Карлингтон не конфискован, он расположен севернее земель, подпавших под указ Шермана. Пинкни все еще хозяин имения. Велики ли там разрушения? Тетя Джулия только и сумела узнать, что нанятый ею управляющий ушел. В своем последнем отчете он писал, будто работники разбежались, прихватив с собой все, что можно было унести.
«Ничего страшного, – подумал Пинкни. – Я обо всем позабочусь сам. Даже с одной рукой человек может научиться и пахать, и сеять. По крайней мере, хоть семью прокормлю». В его душе затеплилась надежда. Он вспомнил и жирную пашню, и волнующиеся леса. Но горькие мысли заставили померкнуть мечту. У него нет ни мулов, ни семян, ни ружей, ни патронов, ни плуга. А главное, у него нет денег. Вся пища в доме – припасы слуг, которые получают продукты от янки. Он подумал о Карлингтоне, и сердце его дрогнуло. Как же он упустил это из виду! Он не имеет права растрачивать силы, предаваясь скорби.
Надо найти дело в городе. Многие обучаются ремеслу, а он не боится тяжелой работы. Как только закончатся мятежи и на улицах станет спокойно, он отправится искать работу. Что-то ведь надо делать.
Да, надо что-то делать. Но душа его кричала – что? «Дело найдется, – сказал он себе. – Я обязательно найду работу. Ведь все они полагаются на меня: мама, тетя Джулия, Стюарт, малышка Лиззи, слуги, даже Джо. Я не вправе разочаровывать их. Мужчиной становишься только тогда, когда начинаешь заботиться о своей семье…»
…И о жене. Господи, а что же Лавиния? Он вспомнил ее взволнованные письма и почувствовал прилив бодрости. Он попытался представить лицо девушки, но мог вспомнить только мягкие волосы и нежный аромат – бесплотный образ женственности, которую необходимо оберегать и защищать.
«А ведь я почти не знаю ее, – внезапно подумал он, и страх уколол его сердце. – Я стал совсем другим. У меня есть жена. Что она за человек? Ведь ей придется жить со мной, хотя я теперь калека без единого пенни. Так принято. Лавиния благородна, она будет следовать правилам. И я тоже».
Ему представилось утешительное общество красивой молодой женщины, которая рука об руку пойдет с ним по жизни, разделяя все предстоящие трудности. Она утешит его в несчастье и будет гордиться его мужеством. С ней он не будет одинок.
«Нет. Я требую от нее слишком многого. Лучше освободить ее от данного слова. Но письма…» Чресла его заныли: плотские чувства, подавляемые долгими месяцами войны, требовали выхода.
Чтобы отвлечься, Пинкни вновь принялся размышлять. Необходимо было отыскать опору в этом возмущенном, беспорядочном мире. Где же путеводная звезда?
Вдруг Пинкни услышал голос отца – так явственно, что даже огляделся: «Человек должен руководствоваться правилами чести, сынок. Честь дороже жизни».
Энсон Трэдд повторял эти слова тысячу раз, наставляя вспыльчивого, своенравного юношу. Честь, объяснял он, лежит в основе всех правил и ограничений. Подрастая, Пинкни как будто забыл эти слова, они сделались частицей его души и не требовали повторения. Сейчас они прозвучали вновь, их произнес тот, кому он доверял больше всего на свете. «Всегда поступай правильно, чего бы это ни стоило. Ты поймешь, как надо действовать, хотя некому будет дать совет. И ты пойдешь вперед с гордо поднятой головой. Так всегда поступали Трэдды».
«Спасибо, папа, – сказал про себя Пинкни. – Я все еще чувствую страх, но это не бесчестно. Я пойду вперед и буду делать то, что должно. Я все пойму и буду высоко держать голову».
В Пинкни проснулся его врожденный оптимизм. Черт побери, Трэдды знавали испытания потяжелей, чем бедность. Они всегда преодолевали препятствия. И Пинкни найдет свой путь.
9
Через неделю бунты в городе прекратились. Установилась неспокойная тишина. Пинкни внутренне подготовился к опасной и желанной встрече.
Утром он послал Элию к Энсонам – предупредить, что собирается к ним после обеда, к четырем. Затем, раздевшись, полез с Соломоном и Джо на крышу, которая прохудилась над комнатой Стюарта. Надо было выяснить, почему она стала протекать.
Прежде чем идти, Пинкни тщательно вымылся и надел свой лучший костюм. Сидя во главе обеденного стола, он притворялся, что ест, тогда как сам вновь и вновь повторял про себя подготовленную речь. Он проговаривал ее, переходя улицу, и ему казалось, что язык не слушается его.
Лавиния выглянула из-за занавесок, и сердце ее тяжело забилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171