Толпа проникла уже в ворота Тюильри. Недалеко от обеих бегущих женщин стоял только один человек, щегольски одетый. Госпожа Лебретон бросила на него столь молящий взгляд, что он не мог его не понять.
Он повернулся к обеим женщинам спиной и занялся рассматриванием чего-то на другой, противоположной стороне улицы.
Кроме него, никто, по-видимому, не заметил и не узнал их.
Лоренция схватила руку Евгении.
— Ободритесь. Еще немного мужества и силы воли! Иначе все может погибнуть.
Она увидела фиакр и потащила к экипажу чуть живую императрицу.
Кучер посмотрел на них подозрительно.
Что, если он узнал императрицу? Если бы ему пришло в голову повнимательнее исследовать ее бледность, ее замешательство и испуг.
— Скорей! — шепнула Лоренция. — Скорей садитесь в карету! Евгения собралась с мыслями; она вспомнила об Олимпио.
— На Вандомскую площадь, № 6, — крикнула она кучеру довольно твердым голосом.
Затем обе дамы поспешно уселись в экипаж.
— Кто живет на Вандомской площади? — спросила госпожа Лебретон, как только карета тронулась с места.
— Единственный человек, которому я могу довериться; единственный, на кого возлагаю надежды, — произнесла Евгения. — Он благороднейший человек, какого только я встретила в жизни. Но я не слушала его советов! Это Олимпио Агуадо.
— Дай Бог, чтобы эта надежда вас не обманула.
— Он не скрывал от меня того, что предвидел сам; он хотел даже по этой причине оставить Париж. Но, может быть, он еще не уехал и находится в своем отеле.
— Когда в последний раз вы с ним виделись и разговаривали?
— Шесть недель тому назад, Лоренция! О, этот день вечно останется для меня памятным. В этот день он мне предсказал все. А бриллиантовый крест! Роковой черный крест!
Госпожа Лебретон, разумеется, не поняла и не могла понять таинственных слов императрицы. Она взглянула с истинным сожалением на императрицу, которая до того растерялась, что бормотала непонятные слова.
Карета остановилась на Вандомской площади. Госпожа Лебретон открыла дверцу и быстрым взглядом окинула подъезд и окна отеля.
Холод пробежал по ее членам: все двери и окна были заперты. Она помогла Евгении выйти из фиакра.
Евгения, побуждаемая нетерпением и надеждой, поспешила к двери и сильно дернула звонок.
Показался управляющий домом, старик, которому Олимпио ввиду предстоящих событий передал свой дом для охраны. Евгения его не видела ни разу; ему тоже не случалось прежде видеть ее. Оттого он взглянул на обеих женщин с недоверием и удивлением.
— Проводите меня к дону Агуадо или к его супруге Долорес! — крикнула Евгения твердым голосом.
Она задыхалась от нетерпения и должна была призвать на помощь все благоразумие, чтобы не выдать себя.
Старик с еще большим удивлением посмотрел на обеих.
— К дону Агуадо я не могу проводить вас, равно как и к его благородной супруге, — отвечал он, качая головой.
— Так говорите же скорей, почему не можете!..
— Дон Агуадо вместе со своей супругой четвертая неделя как уехали в свои поместья в Испанию, — добавил он.
— Так он уехал, — повторила за ним как-то машинально Евгения и дальше уже не могла сдерживать своего отчаяния.
Итак, ей было суждено испытать еще и этот последний удар. Последняя надежда на спасение исчезла.
Но госпожа Лебретон скоро опять оправилась.
— Мы должны спешить дальше! — прошептала она.
— Куда, Лоренция! И зачем, наконец?
— Куда бы то ни было, лишь бы нашелся поблизости знакомый, кто мог бы на ночь укрыть нас от опасности.
Евгения задумалась. Она понимала, что надо действовать и что нельзя терять ни одной секунды.
— Ивенс, американец, — живо проговорила она.
— Придворный зубной врач?
— Он живет на Avenue de l'imperatrice.
— Вы правы! Он приютит вас на ночь; а затем вы должны приготовиться оставить Париж. Прислуга американца может вас выдать. Я вижу там еще кареты, пересядем в одну из них.
И обе женщины поспешили к месту, где стояло несколько фиакров.
Между тем со всех сторон доносились крики раздраженного, волнующегося народа. Евгения видела, как разъяренная толпа с торжеством влачила сорванный с дворца императорский герб и со злорадными криками топтала его ногами. Все это смешивалось со звуками «Марсельезы», которую распевали тысячи оживленных голосов. Немногие полицейские, отважившиеся появиться, в ту же секунду были прогнаны; тайные же агенты тюильрийской полиции, предвидя месть, уже давно убежали.
Обе женщины спешили добраться до кареты.
— Avenue de l'imperatrice, № 241 — крикнула Евгения кучеру, садясь в карету, тогда как госпожа Лебретон подала ему щедрую плату за проезд. Евгения прижалась в угол кареты, чтобы ее не узнала толпа, среди которой им пришлось проезжать. Она держалась крепко за руку своей спутницы, сжимая ее от страха и волнения.
Карета подъехала к указанному дому.
Обе спутницы поспешно вышли и скрылись в отворенной двери подъезда. Евгения была почти без чувств.
Госпоже Лебретон пришлось ее втаскивать на лестницу, которая вела в бельэтаж. Взобравшись наверх, она судорожно дернула звонок у двери, на которой было написано — «Ивенс».
Один из лакеев придворного врача отворил им дверь.
— Господина Ивенса нет дома, — сказал он и уже был готов запереть дверь, как императрица быстро остановила его.
— Разрешите нам войти; господин Ивенс сам назначил нам этот час, встретясь с нами за два часа перед этим.
Лакей несколько сомнительно оглядел их расстроенный туалет, однако повел в приемную.
Там кроме них никого еще не было.
Только в четыре часа Ивенс позвонил наконец у своего подъезда. Как богатый американец и человек с высшим образованием, он был принят в лучших домах Парижа.
Человек доложил ему, что его давно ожидают в приемной две какие-то дамы, весьма странные на вид.
Ивенс поспешил войти и тотчас узнал императрицу, которая попросила у него приюта и ночлега.
Он обещал сделать все, чтобы обеспечить ей спокойствие и уверенность в безопасности; он тут же ухватился за одну счастливую мысль.
Из роскошного гардероба своей жены он достал платье, ботинки и шляпу и предложил императрице с помощью этих вещей восстановить хоть немного ее расстроенный туалет, пока он через своего слугу добудет наглухо закрытый экипаж, в котором они могли бы безопасно уехать. Затем он наметил им маршрут и позаботился дать знать по телеграфу на несколько станций, чтобы приготовить везде свежих лошадей.
План его был хорош и, казалось, должен был удаться. Железные дороги в подобных случаях не годятся. На станциях, платформах, при стечении народа, легко могли узнать императрицу, и тогда, конечно, всякое старание к дальнейшему побегу было бы безуспешно.
Приехала карета; императрица, госпожа Лебретон и Ивенс отправились в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Он повернулся к обеим женщинам спиной и занялся рассматриванием чего-то на другой, противоположной стороне улицы.
Кроме него, никто, по-видимому, не заметил и не узнал их.
Лоренция схватила руку Евгении.
— Ободритесь. Еще немного мужества и силы воли! Иначе все может погибнуть.
Она увидела фиакр и потащила к экипажу чуть живую императрицу.
Кучер посмотрел на них подозрительно.
Что, если он узнал императрицу? Если бы ему пришло в голову повнимательнее исследовать ее бледность, ее замешательство и испуг.
— Скорей! — шепнула Лоренция. — Скорей садитесь в карету! Евгения собралась с мыслями; она вспомнила об Олимпио.
— На Вандомскую площадь, № 6, — крикнула она кучеру довольно твердым голосом.
Затем обе дамы поспешно уселись в экипаж.
— Кто живет на Вандомской площади? — спросила госпожа Лебретон, как только карета тронулась с места.
— Единственный человек, которому я могу довериться; единственный, на кого возлагаю надежды, — произнесла Евгения. — Он благороднейший человек, какого только я встретила в жизни. Но я не слушала его советов! Это Олимпио Агуадо.
— Дай Бог, чтобы эта надежда вас не обманула.
— Он не скрывал от меня того, что предвидел сам; он хотел даже по этой причине оставить Париж. Но, может быть, он еще не уехал и находится в своем отеле.
— Когда в последний раз вы с ним виделись и разговаривали?
— Шесть недель тому назад, Лоренция! О, этот день вечно останется для меня памятным. В этот день он мне предсказал все. А бриллиантовый крест! Роковой черный крест!
Госпожа Лебретон, разумеется, не поняла и не могла понять таинственных слов императрицы. Она взглянула с истинным сожалением на императрицу, которая до того растерялась, что бормотала непонятные слова.
Карета остановилась на Вандомской площади. Госпожа Лебретон открыла дверцу и быстрым взглядом окинула подъезд и окна отеля.
Холод пробежал по ее членам: все двери и окна были заперты. Она помогла Евгении выйти из фиакра.
Евгения, побуждаемая нетерпением и надеждой, поспешила к двери и сильно дернула звонок.
Показался управляющий домом, старик, которому Олимпио ввиду предстоящих событий передал свой дом для охраны. Евгения его не видела ни разу; ему тоже не случалось прежде видеть ее. Оттого он взглянул на обеих женщин с недоверием и удивлением.
— Проводите меня к дону Агуадо или к его супруге Долорес! — крикнула Евгения твердым голосом.
Она задыхалась от нетерпения и должна была призвать на помощь все благоразумие, чтобы не выдать себя.
Старик с еще большим удивлением посмотрел на обеих.
— К дону Агуадо я не могу проводить вас, равно как и к его благородной супруге, — отвечал он, качая головой.
— Так говорите же скорей, почему не можете!..
— Дон Агуадо вместе со своей супругой четвертая неделя как уехали в свои поместья в Испанию, — добавил он.
— Так он уехал, — повторила за ним как-то машинально Евгения и дальше уже не могла сдерживать своего отчаяния.
Итак, ей было суждено испытать еще и этот последний удар. Последняя надежда на спасение исчезла.
Но госпожа Лебретон скоро опять оправилась.
— Мы должны спешить дальше! — прошептала она.
— Куда, Лоренция! И зачем, наконец?
— Куда бы то ни было, лишь бы нашелся поблизости знакомый, кто мог бы на ночь укрыть нас от опасности.
Евгения задумалась. Она понимала, что надо действовать и что нельзя терять ни одной секунды.
— Ивенс, американец, — живо проговорила она.
— Придворный зубной врач?
— Он живет на Avenue de l'imperatrice.
— Вы правы! Он приютит вас на ночь; а затем вы должны приготовиться оставить Париж. Прислуга американца может вас выдать. Я вижу там еще кареты, пересядем в одну из них.
И обе женщины поспешили к месту, где стояло несколько фиакров.
Между тем со всех сторон доносились крики раздраженного, волнующегося народа. Евгения видела, как разъяренная толпа с торжеством влачила сорванный с дворца императорский герб и со злорадными криками топтала его ногами. Все это смешивалось со звуками «Марсельезы», которую распевали тысячи оживленных голосов. Немногие полицейские, отважившиеся появиться, в ту же секунду были прогнаны; тайные же агенты тюильрийской полиции, предвидя месть, уже давно убежали.
Обе женщины спешили добраться до кареты.
— Avenue de l'imperatrice, № 241 — крикнула Евгения кучеру, садясь в карету, тогда как госпожа Лебретон подала ему щедрую плату за проезд. Евгения прижалась в угол кареты, чтобы ее не узнала толпа, среди которой им пришлось проезжать. Она держалась крепко за руку своей спутницы, сжимая ее от страха и волнения.
Карета подъехала к указанному дому.
Обе спутницы поспешно вышли и скрылись в отворенной двери подъезда. Евгения была почти без чувств.
Госпоже Лебретон пришлось ее втаскивать на лестницу, которая вела в бельэтаж. Взобравшись наверх, она судорожно дернула звонок у двери, на которой было написано — «Ивенс».
Один из лакеев придворного врача отворил им дверь.
— Господина Ивенса нет дома, — сказал он и уже был готов запереть дверь, как императрица быстро остановила его.
— Разрешите нам войти; господин Ивенс сам назначил нам этот час, встретясь с нами за два часа перед этим.
Лакей несколько сомнительно оглядел их расстроенный туалет, однако повел в приемную.
Там кроме них никого еще не было.
Только в четыре часа Ивенс позвонил наконец у своего подъезда. Как богатый американец и человек с высшим образованием, он был принят в лучших домах Парижа.
Человек доложил ему, что его давно ожидают в приемной две какие-то дамы, весьма странные на вид.
Ивенс поспешил войти и тотчас узнал императрицу, которая попросила у него приюта и ночлега.
Он обещал сделать все, чтобы обеспечить ей спокойствие и уверенность в безопасности; он тут же ухватился за одну счастливую мысль.
Из роскошного гардероба своей жены он достал платье, ботинки и шляпу и предложил императрице с помощью этих вещей восстановить хоть немного ее расстроенный туалет, пока он через своего слугу добудет наглухо закрытый экипаж, в котором они могли бы безопасно уехать. Затем он наметил им маршрут и позаботился дать знать по телеграфу на несколько станций, чтобы приготовить везде свежих лошадей.
План его был хорош и, казалось, должен был удаться. Железные дороги в подобных случаях не годятся. На станциях, платформах, при стечении народа, легко могли узнать императрицу, и тогда, конечно, всякое старание к дальнейшему побегу было бы безуспешно.
Приехала карета; императрица, госпожа Лебретон и Ивенс отправились в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145