Но приступ, предпринятый союзниками 18 июня, в день сражения при Ватерлоо, был отбит со страшной потерей людей.
Десять дней спустя лорд Реглан умер от холеры; генерал Симпсон принял командование над англичанами, а 11 июля французская пуля поразила русского адмирала Нахимова в то время, когда он осматривал укрепления Севастополя.
Смерть безжалостно косила всех — как солдат, так и начальников. Брат сардинского генерала Ламармора также погиб от холеры. Нужно было во что бы то ни стало действовать решительно, чтобы прекратить эти ужасы.
Пелисье с неутомимой энергией воплощал свой план: устроить траншеи до самых окопов и таким образом, как в тисках, охватить укрепления. Попытка Горчакова фланговым нападением со стороны
Черной речки прорвать неприятельские линии была тщетна и кончилась отступлением с большими потерями, так как генерал Фоше удержал в тылу русских берег реки и мост.
Теперь французы удвоили свои усилия. С 17 августа нападения непрерывно продолжались, чтобы не давать русским времени восстановить разрушенные укрепления и чтобы число защитников валов уменьшилось от непрерывного града пуль.
Несмотря на все это, Пелисье видел, что Севастополь и в особенности Малахов курган в состоянии выдержать штурм. Потери союзников также росли с каждым днем.
В одной из выстроенных наскоро траншей нашли подземный ход, который, без сомнения, вел к страшному Малахову кургану. Это отверстие было довольно узко и было замаскировано кустарником.
Про эту находку услышал генерал Агуадо и вызвался в сопровождении маркиза де Монтолона проникнуть на следующий день в подземный ход, чтобы по возможности исследовать укрепления и расположение неприятельских войск внутри башневидного наружного укрепления.
Пелисье мало надеялся на эту тайную операцию, предполагая, что русские давно уже загородили ход; он напоминал даже смельчаку о тех опасностях, с которыми сопряжен этот план; но Олимпио решился привести его в исполнение, а маркиз так горячо его поддерживал, что Пелисье наконец согласился.
Весть о предстоящем смелом подвиге распространилась по лагерю. Многие офицеры штаба, услышав об этом предприятии, просили Олимпио взять их с собой, однако он опасался, что большое количество людей может повредить делу.
Страшная бомбардировка окопов, продолжавшаяся непрерывно целый день и вечер, стала слабее с наступлением ночи, но все еще производила страшные опустошения в рядах русских войск.
В это время две фигуры подкрадывались к траншее, откуда уже стал заметен вход, прикрытый густым кустарником. Они нашли ров пустым и незанятым. Осмотревшись, один из них, одетый в офицерский мундир, подошел к входу и стал прислушиваться.
Не было слышно ни одного звука, ни малейшего шума.
— Их еще здесь нет, Джон, — сказал он сдержанным голосом спутнику, который рассматривал кустарник сверху.
— Дело удастся, ваша светлость, — прошептал слуга, — не прибегая к. оружию, мы избавимся от них иным способом, если только они не поставят часовых.
— Ты думаешь, что на наши выстрелы сюда прибегут артиллеристы? — спросил стоявший у входа, в котором наш читатель уже, вероятно, узнал мнимого герцога. — Если мы устроим здесь засаду и выстрелим в ту минуту, когда они подойдут ко входу, то они, без сомнения, погибнут, а мы сможем, пользуясь царящей темнотой, безопасно улизнуть, прежде чем подоспеют артиллеристы.
— Очень хорошо, ваша светлость, но не будем медлить. Наверху я предложил бы вам свой план, и готов держать пари, что он вам понравится.
— Взлезай, я последую за тобой. Кажется, в соседних рвах я слышу приближающиеся голоса.
Джон, англичанин с бульдогообразным лицом, тихо и осторожно достиг бруствера; Эндемо следовал за ним с ловкостью кошки.
Вскоре их фигуры исчезли среди кустарников. Они легли на землю и могли сверху видеть все происходившее внизу.
Французские пушки с небольшими перерывами продолжали греметь; земля вокруг дрожала. С валов ближайшего укрепления слабо отвечали на выстрелы. Стало так темно, что стреляли наудачу, держась прежнего направления.
Раскаленные ядра летели по воздуху, но место, где находился подземный ход, было в стороне, так что бомбы падали в отдалении и зарывались в землю. Там и сям они повреждали батареи союзной армии, между тем как ядра последней беспощадно разрушали окопы русских.
Прошло с четверть часа, как Эндемо и Джон сели в засаду. Вскоре через один из поперечных рвов к ним приблизились три фигуры, шедшие одна за другой. Впереди шел Олимпио, которого легко было узнать по мощному телосложению. За ним следовал маркиз Монтолон, замыкал маленький, только что испеченный лейтенант Хуан Кортино. Он нес потайной фонарь, слабо освещавший три фигуры. Они шли между высокими земляными валами, не произнося ни слова.
— Проклятие! — прошептал Эндемо тихо. — Они взяли с собой третьего!
— Мы справимся с ним. Надеюсь, что он со своим фонарем проведет их в ад!
В это время Олимпио, обладавший тонким слухом, приблизившись на десять шагов к подземному ходу и различив шепот, остановился.
— Кажется, я слышу что-то странное, — сказал он тихо маркизу.
— Ты говоришь о шелесте? Это ветер колышет листву. Или ты думаешь, это какой-нибудь отважный русский обход проник в подземелье?
— Нет, нет, это невозможно! Наши форпосты с наступлением ночи продвинулись вперед на сто шагов. Они миновали эту местность, чтобы скрыть от русских этот вход, — возразил Олимпио. — Не будем медлить. Хуан, дай фонарь! Ты останься здесь караулить при входе и не оставляй его ни в коем случае. Если услышишь выстрелы в подземелье, то позови окружающие посты.
— Положитесь на меня. Я взял ружье и пистолет. Извольте фонарь.
— Прощай, Хуан, — сказал Олимпио, вступая в проход, между тем как маркиз, следуя за своим приятелем, также прощался с оставшимся и сжимал ему руку.
— Да поможет вам Пресвятая Дева! До свидания, — крикнул он им. Слова его глухо раздались в подземном ходе; вслед за тем исчез свет фонаря.
Вокруг было темно; облокотившись на земляную стену рва, Хуан стал всматриваться в темноту. Погода стояла приятная и теплая.
Даже в глубоких траншеях, в которых обыкновенно стояла сырость, теперь после жаркого дня было тепло.
Хуан думал о доброй тете Долорес, об опасности, которой подвергались двое друзей, служившие для него примером, о предстоящем штурме крепости. Он также думал о принце Камерата, который, по желанию Канробера, возвратился во Францию под именем Октавио д'Онси. Он хорошо понимал, какая опасность грозит принцу в Париже, если его там узнают, но, вспомнив, как от военной жизни переменилось и загорело лицо принца, Хуан улыбнулся.
Вдруг над ним что-то зашевелилось, он очнулся от своих грез и отступил назад, ко входу, чтобы взглянуть поверх траншеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145