Переодевшись, мы без труда можем проникнуть в лагерь.
— Никто не остановит нас в этом наряде. Итак, вперед! Если они станут шуметь, то пусть сами себя винят в своей смерти.
Камерата хотел идти вперед, но Олимпио удержал его за руку.
— Осторожно, — сказал он. — Лучше, если мы их не разбудим! Предоставь все дело мне.
Зная опытность своего друга, принц остановился, а Олимпио приблизился к одному из пьяных, который так крепко спал на поблекших листьях, будто лежал на пуховике; он слегка стонал от удовольствия, а потом громко захрапел. Олимпио тихо и осторожно расстегнул его одежду и начал снимать сначала с левой руки, потом с правой, причем пришлось немного пошевелить спящего.
Дело было не легким, потому что пьяный был довольно толст и кругл; кроме того, ему, очевидно, не нравилось, что его беспокоят, он что-то проворчал, но не открыл глаз; веки его были так тяжелы, что он не мог их поднять, и потому не заметил Олимпио, который снял с него широкое коричневое платье.
Рядом с ним спал глубоким сном маленький и тоненький субъект. Бросив принцу одежду первого, Олимпио приступил ко второму.
Плащ был только накинут на плечи, так что его легко было вытащить. Шапка слетела у него с головы; Олимпио бросил ее своему другу и осторожно приступил к делу. При его громадной силе было бы легко поднять спящего, но он боялся его разбудить. Еще легче было бы его убить, но этого не хотел Олимпио, который не нападал на беззащитного. Если бы тот проснулся и тем нарушил план Олимпио, то последний, конечно, не задумываясь убил бы его; поэтому Олимпио остерегался разбудить спящего.
Он вытянул плащ, насколько было возможно, и хотел отодвинуть спящего; но тот стал ругаться и почти проснулся, так что Олимпио едва успел приникнуть к земле. Пьяный повернулся на правый бок и, по-видимому, опять заснул.
— С этим труднее справиться, — подумал Олимпио, — но мне пришла мысль…
Спящий дышал глубоко и ровно. Олимпио осторожно подошел к Камерата, который в свою очередь приблизился к нему, чтобы на всякий случай быть готовым помочь своему другу.
— Дай мне одежду, которую мы достали, — сказал Олимпио. — Я один пойду в лагерь.
— Это означало бы конец нашей дружбы, — прервал его принц.
— Потише, прежде выслушай меня! Я бы один отправился в лагерь, если бы не желал доставить тебе удовольствие. Поэтому я еще раз попробую раздобыть тебе этот плащ, — сказал тихо Олимпио, надевая верхнюю одежду, взятую у первого пьяного.
Камерата с благодарностью посмотрел на своего переодетого друга, снял свои шапку и плащ, положил их под дерево и надел шапку другого пьяного, к которому в это время подкрался Олимпио.
Он решился на отчаянное предприятие. Закутанный в добытую одежду, он лег возле спящего и все больше и больше жался к нему, чтобы столкнуть его с плаща. Он уже несколько отодвинул его, но тот начал сильно ругаться и схватил за руку нарушителя своего спокойствия. Олимпио не пошевелился.
— А, Миша, — вскричал пьяный со смехом, — э, да что ты делаешь? Дай мне спать.
Олимпио с ворчанием повернулся и завладел при этом еще некоторой частью плаща. Пьяный снова растянулся, видя, что ничего не поделаешь с товарищем, и опять крепко заснул. Олимпио этого и добивался: он видел, что скоро достигнет своей цели. Время было однако дорого. Олимпио, правда, не понял слов пьяного, но хорошо запомнил имя его товарища.
Вскоре он снова начал свой маневр и на этот раз наконец достигнул желаемого успеха — сдвинул пьяного с плаща. Олимпио медленно и осторожно подобрал плащ и потихоньку отодвинулся от спящего. Последний не шевелился, и Олимпио, свернув плащ, тихо поднялся с земли и подошел к Камерата, который любовался дерзостью Олимпио. Он взял плащ и закутался в него; теперь они представляли превосходную копию с обоих спящих, так что безопасно могли войти в русский лагерь.
— Нам нужно пройти в лагерь до смены часового, который нас не окликнет, ибо видел, как прошли оба пьяных. Обратную дорогу мы уже потом найдем.
— Я охотно поцеловал бы тебя, , Олимпио! Если бы ты только знал, как меня забавляет эта ночь!
— Погоди радоваться, мы еще не в своей палатке. Только теперь начинаются настоящие трудности. Вперед! Не говори ни слова, что бы ни случилось! Представься бесчувственно пьяным, остальное предоставь мне.
— Не бойся! Я хорошо сделаю свое дело.
Оба переодетые, шатаясь, оставили опушку и пошли в лагерь по той же дороге, по которой раньше шли солдаты неприятеля. Они приблизились к часовому, который удивился их скорому возвращению, но не сказал ни слова и беспрепятственно пропустил.
Олимпио и Камерата вошли в русский лагерь, казавшийся совершенно вымершим. Они пошли по направлению той палатки, на которой развевалось знамя.
XI. БИТВА ПОД ИНКЕРМАНОМ
Рана Камерата, полученная им при вышеописанной разведке в русском лагере, была так незначительна, а производство его в офицеры послужило таким для нее целебным бальзамом, что уже через несколько дней он встал с постели.
Хуан так гордо расхаживал по лагерю, как будто хотел сказать: теперь я вправе быть между вами, хотя и моложе вас! Спросите-ка фельдмаршала, он скажет вам, что я отлично выдержал свое первое испытание!
Когда на другой день Олимпио шел к палатке Канробера на совещание, на котором он должен был доложить полученные им сведения о неприятельских планах, он увидел вдали офицера, вызвавшего в его памяти весьма странное воспоминание.
— Черт возьми, — проворчал он, — где я видел это бледное, гнусное, злое лицо? Э, да он удивительно похож на мнимого герцога. Но каким образом мог он попасть сюда, притом в офицерском мундире? Пустяки, Олимпио, это простое сходство, которое и вводит тебя в заблуждение!
И он не подошел к офицеру узнать его имя, а продолжал свой путь к палатке Канробера.
Эндемо узнал Олимпио, но не выдал себя ни движением, ни взглядом. Он надеялся, что военный мундир несколько изменил его наружность, хотя борода, осталась по-прежнему всклокоченной, щеки были бледны, глаза горели мрачным огнем.
Завистливым взглядом следил он за могучей фигурой Олимпио, встречаемого со всех сторон с величайшим почтением. Эндемо слышал о подвиге Олимпио и хорошо понимал, что как он сам, так и влияние его при дворе становилось с каждым днем слабее. Париж далеко, сообщения с ним почти нет, поэтому Эндемо не мог рассчитывать на новое приказание от Бачиоки к Канроберу, заменившему покойного С. Арно.
Однако Эндемо не оставил своих планов. Он принадлежал к тем людям, которые ничего не испугаются, лишь бы удовлетворить свою ненависть и жажду мщения.
— Ты не вернешься, — бормотал он, возвращаясь в свою палатку. — Недаром я приехал за тобой сюда! Я сам убью тебя и принесу это известие твоей Долорес! Пусть она знает, что никакая сила не может разлучить меня с ней;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Никто не остановит нас в этом наряде. Итак, вперед! Если они станут шуметь, то пусть сами себя винят в своей смерти.
Камерата хотел идти вперед, но Олимпио удержал его за руку.
— Осторожно, — сказал он. — Лучше, если мы их не разбудим! Предоставь все дело мне.
Зная опытность своего друга, принц остановился, а Олимпио приблизился к одному из пьяных, который так крепко спал на поблекших листьях, будто лежал на пуховике; он слегка стонал от удовольствия, а потом громко захрапел. Олимпио тихо и осторожно расстегнул его одежду и начал снимать сначала с левой руки, потом с правой, причем пришлось немного пошевелить спящего.
Дело было не легким, потому что пьяный был довольно толст и кругл; кроме того, ему, очевидно, не нравилось, что его беспокоят, он что-то проворчал, но не открыл глаз; веки его были так тяжелы, что он не мог их поднять, и потому не заметил Олимпио, который снял с него широкое коричневое платье.
Рядом с ним спал глубоким сном маленький и тоненький субъект. Бросив принцу одежду первого, Олимпио приступил ко второму.
Плащ был только накинут на плечи, так что его легко было вытащить. Шапка слетела у него с головы; Олимпио бросил ее своему другу и осторожно приступил к делу. При его громадной силе было бы легко поднять спящего, но он боялся его разбудить. Еще легче было бы его убить, но этого не хотел Олимпио, который не нападал на беззащитного. Если бы тот проснулся и тем нарушил план Олимпио, то последний, конечно, не задумываясь убил бы его; поэтому Олимпио остерегался разбудить спящего.
Он вытянул плащ, насколько было возможно, и хотел отодвинуть спящего; но тот стал ругаться и почти проснулся, так что Олимпио едва успел приникнуть к земле. Пьяный повернулся на правый бок и, по-видимому, опять заснул.
— С этим труднее справиться, — подумал Олимпио, — но мне пришла мысль…
Спящий дышал глубоко и ровно. Олимпио осторожно подошел к Камерата, который в свою очередь приблизился к нему, чтобы на всякий случай быть готовым помочь своему другу.
— Дай мне одежду, которую мы достали, — сказал Олимпио. — Я один пойду в лагерь.
— Это означало бы конец нашей дружбы, — прервал его принц.
— Потише, прежде выслушай меня! Я бы один отправился в лагерь, если бы не желал доставить тебе удовольствие. Поэтому я еще раз попробую раздобыть тебе этот плащ, — сказал тихо Олимпио, надевая верхнюю одежду, взятую у первого пьяного.
Камерата с благодарностью посмотрел на своего переодетого друга, снял свои шапку и плащ, положил их под дерево и надел шапку другого пьяного, к которому в это время подкрался Олимпио.
Он решился на отчаянное предприятие. Закутанный в добытую одежду, он лег возле спящего и все больше и больше жался к нему, чтобы столкнуть его с плаща. Он уже несколько отодвинул его, но тот начал сильно ругаться и схватил за руку нарушителя своего спокойствия. Олимпио не пошевелился.
— А, Миша, — вскричал пьяный со смехом, — э, да что ты делаешь? Дай мне спать.
Олимпио с ворчанием повернулся и завладел при этом еще некоторой частью плаща. Пьяный снова растянулся, видя, что ничего не поделаешь с товарищем, и опять крепко заснул. Олимпио этого и добивался: он видел, что скоро достигнет своей цели. Время было однако дорого. Олимпио, правда, не понял слов пьяного, но хорошо запомнил имя его товарища.
Вскоре он снова начал свой маневр и на этот раз наконец достигнул желаемого успеха — сдвинул пьяного с плаща. Олимпио медленно и осторожно подобрал плащ и потихоньку отодвинулся от спящего. Последний не шевелился, и Олимпио, свернув плащ, тихо поднялся с земли и подошел к Камерата, который любовался дерзостью Олимпио. Он взял плащ и закутался в него; теперь они представляли превосходную копию с обоих спящих, так что безопасно могли войти в русский лагерь.
— Нам нужно пройти в лагерь до смены часового, который нас не окликнет, ибо видел, как прошли оба пьяных. Обратную дорогу мы уже потом найдем.
— Я охотно поцеловал бы тебя, , Олимпио! Если бы ты только знал, как меня забавляет эта ночь!
— Погоди радоваться, мы еще не в своей палатке. Только теперь начинаются настоящие трудности. Вперед! Не говори ни слова, что бы ни случилось! Представься бесчувственно пьяным, остальное предоставь мне.
— Не бойся! Я хорошо сделаю свое дело.
Оба переодетые, шатаясь, оставили опушку и пошли в лагерь по той же дороге, по которой раньше шли солдаты неприятеля. Они приблизились к часовому, который удивился их скорому возвращению, но не сказал ни слова и беспрепятственно пропустил.
Олимпио и Камерата вошли в русский лагерь, казавшийся совершенно вымершим. Они пошли по направлению той палатки, на которой развевалось знамя.
XI. БИТВА ПОД ИНКЕРМАНОМ
Рана Камерата, полученная им при вышеописанной разведке в русском лагере, была так незначительна, а производство его в офицеры послужило таким для нее целебным бальзамом, что уже через несколько дней он встал с постели.
Хуан так гордо расхаживал по лагерю, как будто хотел сказать: теперь я вправе быть между вами, хотя и моложе вас! Спросите-ка фельдмаршала, он скажет вам, что я отлично выдержал свое первое испытание!
Когда на другой день Олимпио шел к палатке Канробера на совещание, на котором он должен был доложить полученные им сведения о неприятельских планах, он увидел вдали офицера, вызвавшего в его памяти весьма странное воспоминание.
— Черт возьми, — проворчал он, — где я видел это бледное, гнусное, злое лицо? Э, да он удивительно похож на мнимого герцога. Но каким образом мог он попасть сюда, притом в офицерском мундире? Пустяки, Олимпио, это простое сходство, которое и вводит тебя в заблуждение!
И он не подошел к офицеру узнать его имя, а продолжал свой путь к палатке Канробера.
Эндемо узнал Олимпио, но не выдал себя ни движением, ни взглядом. Он надеялся, что военный мундир несколько изменил его наружность, хотя борода, осталась по-прежнему всклокоченной, щеки были бледны, глаза горели мрачным огнем.
Завистливым взглядом следил он за могучей фигурой Олимпио, встречаемого со всех сторон с величайшим почтением. Эндемо слышал о подвиге Олимпио и хорошо понимал, что как он сам, так и влияние его при дворе становилось с каждым днем слабее. Париж далеко, сообщения с ним почти нет, поэтому Эндемо не мог рассчитывать на новое приказание от Бачиоки к Канроберу, заменившему покойного С. Арно.
Однако Эндемо не оставил своих планов. Он принадлежал к тем людям, которые ничего не испугаются, лишь бы удовлетворить свою ненависть и жажду мщения.
— Ты не вернешься, — бормотал он, возвращаясь в свою палатку. — Недаром я приехал за тобой сюда! Я сам убью тебя и принесу это известие твоей Долорес! Пусть она знает, что никакая сила не может разлучить меня с ней;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145