Все темные стороны прошлого исчезают. И однако грустно, что все эти радости более не воротятся! Становишься старше и старше и приближаешься к вечному покою! Семейное счастье…
— Поздравляю вас от всего сердца с наследником вашего рода, — перебил Рамиро.
— Благодарю вас! Этот мальчик сильно радует меня; семейное счастье, конечно, имеет свои радости, но они совершенно иные, чем те, которые я некогда делил с Филиппо и маркизом! Цель моей жизни достигнута, и было бы несправедливо требовать более чем мирного конца! Оставим же эти мысли!
— Вы довольно трудились и могли вполне насладиться военной славой, дон Агуадо, — сказал Рамиро. — Дон Олоцага много рассказывал мне об этом, когда я был мальчиком!
— Кто совершал такие подвиги, как вы, благородный дон, — прибавил инфант, — тот, кажется, вполне заслуживает отдыха на лаврах!
— Я не заслуживаю такой похвалы, принц, но должно применяться ко всякому образу жизни и не отказываться от счастья, если оно является в другом виде! Счастье, конечно, то, что вы здесь найдете, господа, спокойное, мирное, счастье в собственном семействе! Я соединился со своей женой после сильных бурь, во время которых постоянно носил ее образ в своем сердце. Выдержав испытания, мы удалились от мирской суеты и живем для самих себя! Скажите, дон Рамиро, видели вы дона Олоцага?
— Я видел его, а также маршала Серрано, прежде чем отправиться сюда, — отвечал граф.
— Знаете ли, какое известие я получил ночью по телеграфу? — спросил Олимпио.
— Нет, мы четыре дня пробыли в дороге!
— Маршал Прим убит вчера — тяжелая потеря для Испании!
— Так вот что значит звон Виллильского колокола, — прошептал инфант.
— Вы слышали его?
— Да, ночью, по дороге сюда!
— Он прозвонил также и по маршалу. В стране не будет мира, если подобные убийства останутся безнаказанными.
— Может быть, лучше, дон Агуадо, — сказал серьезно инфант, — удалиться от общественной деятельности и найти себе такое же счастье в собственном семействе, какое вы нашли. Подальше от трона, подальше от ложных слуг церковных интересов, подальше от фальшивых друзей, можно найти счастливое тайное местечко, где живут, не заботясь о переменах колеблющегося трона!
— Вы говорили с Серрано, дон Рамиро?
— Он еще не предчувствовал гибели Прима, своего друга, но предсказывал новому королю незавидную будущность. Серрано, подобно вам, дон Олимпио, желает удалиться от света и забот, со своей супругой Энрикой и детьми. Он ищет спокойствия и думает уехать в свой прекрасный наследственный замок Дельмонте, который я сравниваю с вашим уголком, хотя они внешне и не сходны! Но самое важное: чувства и впечатления те же самые, независимо от внешних обстоятельств.
Разговаривая таким образом, три сеньора дошли до старого, ветвистого каштана на краю парка. Его ветви и густая зелень давали превосходную защиту от лучей солнца. Под этим деревом стояло несколько садовых стульев около накрытого стола, за которым, как казалось, обедали в доме Олимпио.
Само место было весьма красиво. Свежий лесной воздух, пение птиц, запах цветов и вид лежащего вдали замка делали его идиллически прекрасным. Казалось, что под этими ветвями природа устроила себе престол; кругом все зеленело и цвело; здесь не могло быть ни недовольных, ни противников, ни врагов!
Верные слуги и работники, занимавшиеся своим делом, так же мало думали о коммунизме и мятежах, как пернатые певцы на ветках или цветущие деревья и кустарники. Всюду виден был мир, светлая зелень, безмятежное счастье.
— Садитесь, господа, — сказал Олимпио своим гостям, усаживая их на садовые стулья. — Это мое любимое место; но вот к нам идет и жена со своей радостью и гордостью! Взгляните только, как она гордится тем, что может нести на руках своего маленького мальчика, который уже протягивает сюда ручонки, хорошо зная, кого он здесь увидит; а вон и Валентино несет закуску, которая, надеюсь, понравится вам после ночного путешествия! Подождите, граф Рамиро, посмотрим, узнает ли вас Долорес… О, я уверен, что изменник Валентино уже успел испортить нашу радость; он не мог так долго удержаться…
Прелестную картину увидели три сеньора, сидевшие в тени каштана.
Долорес, молодая счастливая мать, несла на руках своего первенца, сильного, краснощекого мальчика; идя между цветочными грядами, она сама была похожа на цветок; как фея, неслась она в благоухающем, светлом утреннем воздухе; грация и прелесть сквозили в каждом ее движении, но не заученная и притворная, а естественная!
За Долорес, весело улыбаясь, шел усердный Валентино, неся огромный серебряный поднос, на котором находилось все необходимое для завтрака. Несколько шагов позади Долорес шла веселая нянька, которая должна была взять у счастливой матери сына, когда он поздоровается с отцом.
Олимпио был прав. Валентине выдал секрет гостей, что видно было по весело улыбавшемуся лицу молодой женщины.
Долорес знала, кто были гости ее мужа, и, ласково улыбаясь, она поклонилась им, в надежде, что они порадуются на ее сына, единственную ее гордость.
Материнское сердце находит отраду только в своем ребенке!
И разве дитя не составляет высшего сокровища в браке? Разве оно не служит символом соединения родителей?
Кто осудит мать за то, что она выше всего ставит своего сына, рожденного ею в страданиях; кто будет ее порицать, если она посвящает всю свою жизнь, отдает всю свою любовь этому залогу ее союза с любимым человеком!
О, чувство матери священно, и ее фигура с ребенком на руках всегда имеет в себе что-то трогающее всякое сердце.
Мать, которая, гордо улыбаясь, держит на руках своего ребенка и радостно смотрит на него, представляется всякому человеку благоговейной картиной, украшенной божественным светом чувства материнской любви.
— Я вижу, — вскричал Олимпио, — Валентино изменил нам! Граф Рамиро, приехавший недавно из Бразилии, заехал к нам и привез с собой инфанта Карлоса.
Долорес ласково приняла обоих гостей и передала мальчика Олимпио, к которому ребенок давно уже протягивал свои ручки; между тем как Валентино накрывал стол под зеленым балдахином. Затем все разместились на садовых стульях, и завязался непринужденный разговор.
Инфант признался дону Агуадо, что жизнь его имеет для него сильную привлекательность, и Рамиро помог ему объяснить его тайную просьбу.
— Принц, — сказал он, — горячо любит инфанту Барселонскую и надеется через союз с ней загладить несправедливость престола.
— Я понимаю ваше намерение, принц. Вы хотите через этот брак загладить старый грех, разъяснить тайну Черной Звезды и вознаградить Инессу за несправедливость ваших предков к отцу инфанты. Вот вам моя рука, принц. Все, что я могу сделать для вашей благородной цели, я сделаю с радостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Поздравляю вас от всего сердца с наследником вашего рода, — перебил Рамиро.
— Благодарю вас! Этот мальчик сильно радует меня; семейное счастье, конечно, имеет свои радости, но они совершенно иные, чем те, которые я некогда делил с Филиппо и маркизом! Цель моей жизни достигнута, и было бы несправедливо требовать более чем мирного конца! Оставим же эти мысли!
— Вы довольно трудились и могли вполне насладиться военной славой, дон Агуадо, — сказал Рамиро. — Дон Олоцага много рассказывал мне об этом, когда я был мальчиком!
— Кто совершал такие подвиги, как вы, благородный дон, — прибавил инфант, — тот, кажется, вполне заслуживает отдыха на лаврах!
— Я не заслуживаю такой похвалы, принц, но должно применяться ко всякому образу жизни и не отказываться от счастья, если оно является в другом виде! Счастье, конечно, то, что вы здесь найдете, господа, спокойное, мирное, счастье в собственном семействе! Я соединился со своей женой после сильных бурь, во время которых постоянно носил ее образ в своем сердце. Выдержав испытания, мы удалились от мирской суеты и живем для самих себя! Скажите, дон Рамиро, видели вы дона Олоцага?
— Я видел его, а также маршала Серрано, прежде чем отправиться сюда, — отвечал граф.
— Знаете ли, какое известие я получил ночью по телеграфу? — спросил Олимпио.
— Нет, мы четыре дня пробыли в дороге!
— Маршал Прим убит вчера — тяжелая потеря для Испании!
— Так вот что значит звон Виллильского колокола, — прошептал инфант.
— Вы слышали его?
— Да, ночью, по дороге сюда!
— Он прозвонил также и по маршалу. В стране не будет мира, если подобные убийства останутся безнаказанными.
— Может быть, лучше, дон Агуадо, — сказал серьезно инфант, — удалиться от общественной деятельности и найти себе такое же счастье в собственном семействе, какое вы нашли. Подальше от трона, подальше от ложных слуг церковных интересов, подальше от фальшивых друзей, можно найти счастливое тайное местечко, где живут, не заботясь о переменах колеблющегося трона!
— Вы говорили с Серрано, дон Рамиро?
— Он еще не предчувствовал гибели Прима, своего друга, но предсказывал новому королю незавидную будущность. Серрано, подобно вам, дон Олимпио, желает удалиться от света и забот, со своей супругой Энрикой и детьми. Он ищет спокойствия и думает уехать в свой прекрасный наследственный замок Дельмонте, который я сравниваю с вашим уголком, хотя они внешне и не сходны! Но самое важное: чувства и впечатления те же самые, независимо от внешних обстоятельств.
Разговаривая таким образом, три сеньора дошли до старого, ветвистого каштана на краю парка. Его ветви и густая зелень давали превосходную защиту от лучей солнца. Под этим деревом стояло несколько садовых стульев около накрытого стола, за которым, как казалось, обедали в доме Олимпио.
Само место было весьма красиво. Свежий лесной воздух, пение птиц, запах цветов и вид лежащего вдали замка делали его идиллически прекрасным. Казалось, что под этими ветвями природа устроила себе престол; кругом все зеленело и цвело; здесь не могло быть ни недовольных, ни противников, ни врагов!
Верные слуги и работники, занимавшиеся своим делом, так же мало думали о коммунизме и мятежах, как пернатые певцы на ветках или цветущие деревья и кустарники. Всюду виден был мир, светлая зелень, безмятежное счастье.
— Садитесь, господа, — сказал Олимпио своим гостям, усаживая их на садовые стулья. — Это мое любимое место; но вот к нам идет и жена со своей радостью и гордостью! Взгляните только, как она гордится тем, что может нести на руках своего маленького мальчика, который уже протягивает сюда ручонки, хорошо зная, кого он здесь увидит; а вон и Валентино несет закуску, которая, надеюсь, понравится вам после ночного путешествия! Подождите, граф Рамиро, посмотрим, узнает ли вас Долорес… О, я уверен, что изменник Валентино уже успел испортить нашу радость; он не мог так долго удержаться…
Прелестную картину увидели три сеньора, сидевшие в тени каштана.
Долорес, молодая счастливая мать, несла на руках своего первенца, сильного, краснощекого мальчика; идя между цветочными грядами, она сама была похожа на цветок; как фея, неслась она в благоухающем, светлом утреннем воздухе; грация и прелесть сквозили в каждом ее движении, но не заученная и притворная, а естественная!
За Долорес, весело улыбаясь, шел усердный Валентино, неся огромный серебряный поднос, на котором находилось все необходимое для завтрака. Несколько шагов позади Долорес шла веселая нянька, которая должна была взять у счастливой матери сына, когда он поздоровается с отцом.
Олимпио был прав. Валентине выдал секрет гостей, что видно было по весело улыбавшемуся лицу молодой женщины.
Долорес знала, кто были гости ее мужа, и, ласково улыбаясь, она поклонилась им, в надежде, что они порадуются на ее сына, единственную ее гордость.
Материнское сердце находит отраду только в своем ребенке!
И разве дитя не составляет высшего сокровища в браке? Разве оно не служит символом соединения родителей?
Кто осудит мать за то, что она выше всего ставит своего сына, рожденного ею в страданиях; кто будет ее порицать, если она посвящает всю свою жизнь, отдает всю свою любовь этому залогу ее союза с любимым человеком!
О, чувство матери священно, и ее фигура с ребенком на руках всегда имеет в себе что-то трогающее всякое сердце.
Мать, которая, гордо улыбаясь, держит на руках своего ребенка и радостно смотрит на него, представляется всякому человеку благоговейной картиной, украшенной божественным светом чувства материнской любви.
— Я вижу, — вскричал Олимпио, — Валентино изменил нам! Граф Рамиро, приехавший недавно из Бразилии, заехал к нам и привез с собой инфанта Карлоса.
Долорес ласково приняла обоих гостей и передала мальчика Олимпио, к которому ребенок давно уже протягивал свои ручки; между тем как Валентино накрывал стол под зеленым балдахином. Затем все разместились на садовых стульях, и завязался непринужденный разговор.
Инфант признался дону Агуадо, что жизнь его имеет для него сильную привлекательность, и Рамиро помог ему объяснить его тайную просьбу.
— Принц, — сказал он, — горячо любит инфанту Барселонскую и надеется через союз с ней загладить несправедливость престола.
— Я понимаю ваше намерение, принц. Вы хотите через этот брак загладить старый грех, разъяснить тайну Черной Звезды и вознаградить Инессу за несправедливость ваших предков к отцу инфанты. Вот вам моя рука, принц. Все, что я могу сделать для вашей благородной цели, я сделаю с радостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145