- Да ведь это вы следите за мною.
- Приходится, - отвечала она.
- Сколько вам лет?
- Сорок шесть.
- Сколько времени я здесь?
- Семь недель.
- Это вы ходили за мной все семь недель?
- Я. теперь уж хватит.
- А какая я была в первые дни?
- лежали неподвижно.
- бредила?
- Случалось.
- А что я говорила?
- Ничего интересного.
- Ну что, например?
- Не помню.
К концу второй недели, второй вечности доктор Дулен зашел в мою
комнату с каким-то свертком под мышкой. На нем был непромокаемый плащ,
забрызганный грязью. В оконные стекла барабанил дождь.
Он подошел ко мне, очень быстро, не нажимая, чуть-чуть прикоснулся к
моему плечу, сказал:
- Здравствуйте, мумия.
- Долго же я ждала вас.
- Знаю, - ответил он.- А я зато получил подарок.
Он рассказал мне, что кто-то, кто живет за стенами клиники, прислал
ему после моего "кризиса" цветы. Букет из георгин, потому что это любимые
цветы госпожи Дулен, а к букету был приложен брелок с кольцом для ключей
от машины. Дулен показал мне эту вещицу. Она была золотая, круглая,
похожая на висячий замочек, заводилась как будильник. "это очень удобно,
когда стоишь в "голубой зоне"", - сказал Дулен и объяснил, что такое
"голубая зона" (голубая зона - район внутри города, где установлены особые
правила уличного движения, в частности, ограничивающие время стоянки
автомобиля).
- Это вам мой отец подарил?
- Нет. Одна дама, она взяла вас на свое попечение после кончины вашей
тетушки.в последние годы вы встречались с ней гораздо чаще, чем с отцом.
Зовут ее Жанна Мюрно. Она поехала вслед за вами в Париж, когда вас сюда
перевезли. Справляется о вас три раза в день.
Я ответила, что это имя ничего мне не говорит. Дулен взял стул,
подсел ко мне, завел свой будильничек-брелок и положил его у моего плеча
на кровать.
- Через четверть часа он зазвонит. И мне надо будет уходить. Вы
хорошо себя чувствуете, мумия?
- Мне не хочется, чтобы вы меня так называли.
- Завтра я перестану вас так называть. утром вас повезут в
операционную. С вас снимут повязки. Доктор Динн думает, что все хорошо
зарубцевалось.
Он развернул сверток. В нем оказались фотографии, на них была снята
я. Он показывал мне их по одной, следя за моим взглядом. Кажется, он и не
ждал, что они пробудят во мне хоть какое-нибудь воспоминание. Впрочем, я
ничего и не вспомнила. Я увидела черноволосую девушку: на одной фотографии
- лет шестнадцати, на других - лет восемнадцати, и нашла, что она
прехорошенькая; она охотно и много улыбалась, у нее были длинные ноги и
тонкая талия.
Снимки были блестящие, обворожительные, но при взгляде на них меня
охватывал ужас. Я даже не пыталась вспоминать. Напрасный труд - я поняла
это сразу, едва взглянула на первое фото. Я жадно разглядывала себя и была
счастлива и несчастна; такой несчастной я еще ни разу не чувствовала себя
с тех пор, как открыла глаза под белым светом лампы. Мне хотелось и
смеяться и плакать. В конце концов я заревела.
- Ну-ну, цыпушка. Не глупите.
Он убрал фотографии.
- Завтра я покажу вам другие снимки, где вы не одна, а с Жанной
Мюрно, с тетушкой, отцом, с друзьями, - ведь всего три месяца назад у вас
были друзья. Не надо особенно надеяться, что это вернет вам прошлое. Но
это вам поможет.
Я сказала: "да, я вам доверяю".
Будильничек с кольцом для ключей зазвонил у моего плеча.
Из операционной я пришла на собственных ногах, но меня поддерживали
сиделка и ассистент доктора Динна. Тридцать шагов по коридору; правда,
из-под полотенца, которым закутали мне голову, я видела перед собой только
каменный пол в черную и белую клетку. Меня снова уложили в постель. руки
мои устали больше, чем ноги, потому что кисти еще не освободили от тяжелых
шин, вложенных в повязки.
Меня усадили, подложив под спину подушку. Доктор Динн, в пиджаке, без
халата, пришел вслед за нами в мою комнату. по-видимому, он был доволен.
смотрел он на меня как-то странно, внимательно следя за каждым моим
движением. Мое голое лицо казалось мне холодным как лед.
- Я бы хотела себя увидеть.
Доктор Динн кивнул сиделке. Он был низенький, тучный, лысоватый.
Сиделка подошла к моей кровати с тем самым зеркалом, в котором я две
недели назад увидела себя в своей маске.
Мое лицо. Мои глаза, смотрящие мне в глаза. Короткий прямой нос.
Гладкие, выдающиеся скулы. Пухлые губы, приоткрывшиеся в тревожной, чуть
жалобной улыбке. Кожа не мертвенно-бледная, как я ожидала, а розовая,
словно свежевымытая. лицо, в общем, приятное, но неподвижное - я еще
боялась напрягать мускулы под его новой кожей и мне показалось, оно
приобрело ярко выраженный азиатский облик, который придавали ему
выдающиеся скулы и раскосые глаза с уголками, подтянутыми к вискам. Мое
неподвижное и ошеломляющее лицо... По нему скатились две теплые слезы, а
вдогонку за ними еще, и еще, и еще... Мое собственное лицо заволоклось
туманом и стало неразличимо.
- Волосы у вас отрастут быстро, - сказала сиделка, - поглядите, как
они погустели за три месяца под повязкой. Ресницы у вас тоже станут
длинней.
В больнице ее звали сестрой Раймондой. Она прилагала все свое
старание, пытаясь сделать мне "прическу": мои жалкие волосенки,
прикрывавшие шрамы на голове, она начесывала прядку за прядкой, чтобы они
выглядели гуще. Протирала ватой мне лицо и шею, приглаживала щеточкой
брови. Должно быть, она больше не сердилась на меня за "кризис". Каждый
день она наводила на меня такой лоск, словно собиралась выдать замуж. Иной
раз она говорила:
- Вы похожи на китайского божка, а еще на Жанну д'Арк. вы знаете, кто
такая Жанна д'Арк?
По моей просьбе она принесла откуда-то большое зеркало, и оно висело
на спинке кровати, у меня в ногах. Я не отрывала от него глаз, разве
только когда засыпала.
Сиделка стала разговорчивее, болтала со мною в долгие послеобеденные
часы. Она вязала, покуривала и сидела так близко ко мне, что я могла,
чуть-чуть нагнув голову, увидеть в зеркале и ее, и свое лицо.
- Давно вы работаете сиделкой?
- Двадцать пять лет. А здесь-десять.
- У вас бывали такие больные, как я?
- есть много людей, которым хочется переделать себе нос.
- Я же не о таких говорю.
- За больной, потерявшей память, я однажды ухаживала. это было давно.
- Она выздоровела?
- Она была очень старая.
- Покажите мне еще раз фотографии.
Она брала с комода коробку, оставленную нам доктором дуленом. Один за
другим показывала мне кадры, которые так ничего и не воскрешали в моей
памяти, и даже не доставляли мне удовольствия, как в первые минуты, когда,
казалось, я вот-вот припомню, что было потом, после сцены, запечатленной
на куске глянцевитой бумаги размером 9 х 13.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39