В течение последних лет Муня довольно часто пыталась сблизить Юсупова и Распутина, и Григорий неоднократно просил ее пригласить князя.
Феликс снова вспомнил о явной любви, которую питал к нему старец, и о привязанности Муни — все это должно было помочь ему заманить свою жертву в ловушку. Конечно, в определенные моменты Юсупов не мог подавить в себе неприятное чувство, что совсем неблагородно в такой степени злоупотреблять доверием этой милой девушки и с ее помощью коварно напасть на ничего не подозревающего человека, и злодейски убить его. Но подобные сомнения каждый раз отступали перед убежденностью, что это убийство совершается по «высоким» и «патриотическим» мотивам и что возвышенная цель оправдывает любые низменные средства.
Нервы этого благородного юноши, страстно упивавшегося «декадентской литературой», уже сейчас тонко щекотало сладострастное предчувствие наслаждения этим коварным замыслом. Простое, грубое нападение было не по вкусу этому изнеженному молодому человеку. Преступление, отвечающее его требованиям, должно было быть задумано с особым коварством и хитростью. Необходимо было также при проведении убийства проявить утонченный вкус, и этим выгодно выделиться из множества менее культурных, неэстетичных убийц.
Следуя замыслу, князь Юсупов приложил усилия, чтобы с помощью доверчивой Муни Головиной сблизиться с Распутиным. Остальные участники заговора должны были тем временем подготовить техническую сторону: позаботиться о яде и подыскать тяжелые цепи, которыми после осуществления убийства нужно будет обмотать тело Распутина, прежде чем опустить в воды Невы.
Раньше Феликс сильно сократил свои посещения семьи Головиных, теперь же он использовал первую возможность, чтобы снова появиться у них и незаметно присмотреться к старцу. Он позволил себе сделать некоторые замечания, из которых следовало, что он совсем не прочь снова встретиться с Распутиным, что все, что рассказали ему Муня и ее мать, создало у него впечатление о Григории Ефимовиче, как о достойном почитания, почти святом человеке.
Уже через несколько дней после того, как Юсупов, Пуришкевич и великий князь Дмитрий приняли окончательное решение об убийстве, Муня позвонила князю и попросила прийти к ним на следующий день к чаю, на котором будет Распутин. На мгновение Феликс даже испугался легкости, с которой, казалось, осуществлялся его план, доверчивости Муни, в салоне которой старец будет предоставлен своему убийце. Конечно, князь, поддерживаемый своими крайне «патриотическими» мотивами, почти сразу преодолел этот легкий приступ слабости и ответил, что охотно придет.
Когда на следующий день он вошел в салон Головиных, то нашел мать и дочь в радостном возбуждении, так как предстоящая встреча князя с Распутиным была для обеих женщин поистине торжественным событием. Вскоре появился и старец. Когда он заметил Феликса, лицо его расплылось в улыбке, он поспешил к князю и обнял его. Накануне собственного убийства, обычно такой недоверчивый Григорий Ефимович делал то, что в другом случае никогда бы не позволил себе: он просто увивался вокруг Феликса, осыпал неловкими доказательствами любви и пытался привлечь к себе совершенно особенной сердечностью и добротой. Он не чувствовал, что «маленький друг» хладнокровно лицемерит, и искренне радовался внешним проявлениям симпатии со стороны князя.
И если Феликс теперь вел себя так, будто он был приятно тронут приветливостью Распутина, то на деле он ощущал к этому мужику то же самое отвращение, что и прежде. И то, как Григорий Ефимович говорил с обеими женщинами, и то, как ласкал их, вызывало глухую ярость, а этот отвратительный отеческий тон, которым Распутин осмеливался обращаться к самому князю, эти полные участия вопросы типа: «Когда Феликс собирается отправиться на фронт?», эти высокомерные высказывания о дворе, об уважаемых дворянах, духовных лицах, министрах и депутатах парламента!
— Стоит мне только ударить кулаком по столу, — хвастался он, — и все будет так, как я хочу! Это единственно верный способ, чтобы справиться с вашими аристократами! Они не могут пережить, что я в грязных сапогах вхожу во дворец. Они слишком горды, а гордость — есть начало всех наших грехов! Тот, кто хочет предстать перед лицом Божиим, должен сначала унизить себя!
Юсупов всеми силами старался скрыть свой гнев. И ради героического поступка он мило улыбался старцу и позволял ему ласкать себя. Он чувствовал, что каждое объятие, каждое сердечное слово приближали его к цели. Ради этого он все глубже втирался в доверие к своей жертве.
Не успел Распутин, вызванный по телефону, попрощаться, как князь уже договорился с ним и Муней о следующей встрече, чтобы как можно скорее продолжить беседу. Уже на следующее утро Муня снова позвонила своему «маленькому другу» и от имени Распутина попросила его в следующий раз принести свою гитару, ведь отец Григорий прознал, что Феликс так замечательно поет цыганские романсы. В этот момент Юсупов решил, что невидимые силы поддерживают его; его тонкая интуиция, такая восприимчивая к изощренной хитрости, немедленно подсказала ему, какое оружие он получает благодаря случаю.
Было хорошо известно, что нет более простого способа завоевать любовь Распутина, чем музыка, игра на гитаре и цыганские романсы. Григорий Ефимович, этот грубый сибирский варвар, этот первобытный степной человек имел поистине забавную слабость к танцам, пению и музыке, и как бы до этого он ни был тверд, он смягчался при звуках струн и красивого голоса. Юсупову рассказывали о той сцене в «Вилле Роде», когда тучному Хвостову только благодаря своему басу удалось в мгновение ока преодолеть враждебность старца, некогда очень обиженного им.
То, что Юсупова просили петь под гитару Распутину цыганские романсы, давало, как он ясно понимал, возможность сократить кропотливую работу многих недель и месяцев и в кратчайшее время достичь цели. И если у старца еще было какое-то недоверие, то его легче всего было преодолеть с помощью музыки и пения. Итак, в тот вечер князь Юсупов схватил гитару, как какой-нибудь злодей хватает оружие, и отправился в дом Головиных на Зимней канавке, где его уже нетерпеливо ожидали ни о чем не догадывавшийся старец, доверчивая Муня и ее столь же доверчивая мать.
После того, как все расселись вокруг стола, Распутин поцеловал милую Муню, затем осведомился, принес ли Юсупов инструмент, и когда тот согласно кивнул, попросил что-нибудь сыграть и спеть. Феликс, только взглянув на этого веселого мужика, задрожал от внутреннего отвращения, но мило улыбнулся, взял в руки гитару и начал исполнять цыганские романсы. Григорий Ефимович слушал, удобно расположившись в кресле, с выражением детского счастья и умиления на морщинистом лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Феликс снова вспомнил о явной любви, которую питал к нему старец, и о привязанности Муни — все это должно было помочь ему заманить свою жертву в ловушку. Конечно, в определенные моменты Юсупов не мог подавить в себе неприятное чувство, что совсем неблагородно в такой степени злоупотреблять доверием этой милой девушки и с ее помощью коварно напасть на ничего не подозревающего человека, и злодейски убить его. Но подобные сомнения каждый раз отступали перед убежденностью, что это убийство совершается по «высоким» и «патриотическим» мотивам и что возвышенная цель оправдывает любые низменные средства.
Нервы этого благородного юноши, страстно упивавшегося «декадентской литературой», уже сейчас тонко щекотало сладострастное предчувствие наслаждения этим коварным замыслом. Простое, грубое нападение было не по вкусу этому изнеженному молодому человеку. Преступление, отвечающее его требованиям, должно было быть задумано с особым коварством и хитростью. Необходимо было также при проведении убийства проявить утонченный вкус, и этим выгодно выделиться из множества менее культурных, неэстетичных убийц.
Следуя замыслу, князь Юсупов приложил усилия, чтобы с помощью доверчивой Муни Головиной сблизиться с Распутиным. Остальные участники заговора должны были тем временем подготовить техническую сторону: позаботиться о яде и подыскать тяжелые цепи, которыми после осуществления убийства нужно будет обмотать тело Распутина, прежде чем опустить в воды Невы.
Раньше Феликс сильно сократил свои посещения семьи Головиных, теперь же он использовал первую возможность, чтобы снова появиться у них и незаметно присмотреться к старцу. Он позволил себе сделать некоторые замечания, из которых следовало, что он совсем не прочь снова встретиться с Распутиным, что все, что рассказали ему Муня и ее мать, создало у него впечатление о Григории Ефимовиче, как о достойном почитания, почти святом человеке.
Уже через несколько дней после того, как Юсупов, Пуришкевич и великий князь Дмитрий приняли окончательное решение об убийстве, Муня позвонила князю и попросила прийти к ним на следующий день к чаю, на котором будет Распутин. На мгновение Феликс даже испугался легкости, с которой, казалось, осуществлялся его план, доверчивости Муни, в салоне которой старец будет предоставлен своему убийце. Конечно, князь, поддерживаемый своими крайне «патриотическими» мотивами, почти сразу преодолел этот легкий приступ слабости и ответил, что охотно придет.
Когда на следующий день он вошел в салон Головиных, то нашел мать и дочь в радостном возбуждении, так как предстоящая встреча князя с Распутиным была для обеих женщин поистине торжественным событием. Вскоре появился и старец. Когда он заметил Феликса, лицо его расплылось в улыбке, он поспешил к князю и обнял его. Накануне собственного убийства, обычно такой недоверчивый Григорий Ефимович делал то, что в другом случае никогда бы не позволил себе: он просто увивался вокруг Феликса, осыпал неловкими доказательствами любви и пытался привлечь к себе совершенно особенной сердечностью и добротой. Он не чувствовал, что «маленький друг» хладнокровно лицемерит, и искренне радовался внешним проявлениям симпатии со стороны князя.
И если Феликс теперь вел себя так, будто он был приятно тронут приветливостью Распутина, то на деле он ощущал к этому мужику то же самое отвращение, что и прежде. И то, как Григорий Ефимович говорил с обеими женщинами, и то, как ласкал их, вызывало глухую ярость, а этот отвратительный отеческий тон, которым Распутин осмеливался обращаться к самому князю, эти полные участия вопросы типа: «Когда Феликс собирается отправиться на фронт?», эти высокомерные высказывания о дворе, об уважаемых дворянах, духовных лицах, министрах и депутатах парламента!
— Стоит мне только ударить кулаком по столу, — хвастался он, — и все будет так, как я хочу! Это единственно верный способ, чтобы справиться с вашими аристократами! Они не могут пережить, что я в грязных сапогах вхожу во дворец. Они слишком горды, а гордость — есть начало всех наших грехов! Тот, кто хочет предстать перед лицом Божиим, должен сначала унизить себя!
Юсупов всеми силами старался скрыть свой гнев. И ради героического поступка он мило улыбался старцу и позволял ему ласкать себя. Он чувствовал, что каждое объятие, каждое сердечное слово приближали его к цели. Ради этого он все глубже втирался в доверие к своей жертве.
Не успел Распутин, вызванный по телефону, попрощаться, как князь уже договорился с ним и Муней о следующей встрече, чтобы как можно скорее продолжить беседу. Уже на следующее утро Муня снова позвонила своему «маленькому другу» и от имени Распутина попросила его в следующий раз принести свою гитару, ведь отец Григорий прознал, что Феликс так замечательно поет цыганские романсы. В этот момент Юсупов решил, что невидимые силы поддерживают его; его тонкая интуиция, такая восприимчивая к изощренной хитрости, немедленно подсказала ему, какое оружие он получает благодаря случаю.
Было хорошо известно, что нет более простого способа завоевать любовь Распутина, чем музыка, игра на гитаре и цыганские романсы. Григорий Ефимович, этот грубый сибирский варвар, этот первобытный степной человек имел поистине забавную слабость к танцам, пению и музыке, и как бы до этого он ни был тверд, он смягчался при звуках струн и красивого голоса. Юсупову рассказывали о той сцене в «Вилле Роде», когда тучному Хвостову только благодаря своему басу удалось в мгновение ока преодолеть враждебность старца, некогда очень обиженного им.
То, что Юсупова просили петь под гитару Распутину цыганские романсы, давало, как он ясно понимал, возможность сократить кропотливую работу многих недель и месяцев и в кратчайшее время достичь цели. И если у старца еще было какое-то недоверие, то его легче всего было преодолеть с помощью музыки и пения. Итак, в тот вечер князь Юсупов схватил гитару, как какой-нибудь злодей хватает оружие, и отправился в дом Головиных на Зимней канавке, где его уже нетерпеливо ожидали ни о чем не догадывавшийся старец, доверчивая Муня и ее столь же доверчивая мать.
После того, как все расселись вокруг стола, Распутин поцеловал милую Муню, затем осведомился, принес ли Юсупов инструмент, и когда тот согласно кивнул, попросил что-нибудь сыграть и спеть. Феликс, только взглянув на этого веселого мужика, задрожал от внутреннего отвращения, но мило улыбнулся, взял в руки гитару и начал исполнять цыганские романсы. Григорий Ефимович слушал, удобно расположившись в кресле, с выражением детского счастья и умиления на морщинистом лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118