Я раскрою тебе чем-нибудь голову, ты, бешеная кобыла! Ты отравила мне жизнь, проклятая! Когда же ты подохнешь, чтобы я тебя больше никогда не видел!
— Почему вы ругаетесь? — возмущенно спросила я, и тут же взгляды всех присутствующих обратились ко мне.
Распутин принял обычный приветливый вид, погладил меня по плечу и сказал:
— Ты только подумай сама, моя душечка, как же мне не ругаться, если она оставила церковь, более того, она, ничтожная, еще пытается совратить Муню!
— Но вы же сами сказали, что надо все прощать, — заметила я.
— Что я слышу, кто это говорит такие унылые речи? — вскричала Ольга Лохтина, откинула вуаль и изучающе посмотрела на меня большими темно-серыми, все еще прекрасными глазами. — Кто это? Новенькая? Ну, подойди сюда, быстро, быстро! На колени, на колени и поцелуй мою руку! — Нетерпеливо топая ногами, она, размахивая, протянула мне руку.
— Не собираюсь вставать на колени, — ответила я, — но руку вашу охотно поцелую. Даже если бы вы не приказывали.
— Дура! — громко закричала Лохтина. — Умные слова из глупой головы!
— Замолчи, сатана! — гневно проворчал Распутин. — Не доводи меня до крайностей, чертовка! Ты сама дура!
Я снова вмешалась:
— Прекратите ругаться, — сказала я нетерпеливо.
Дамы за столом молчали, как и раньше, как-то странно покраснели, глаза увлажнились, дышали нервно и часто. На лице старой Головиной проступили пятна.
Распутин с любопытством повернулся ко мне:
— Почему ты защищаешь ее?
— Мне ее жаль, — ответила я.
— Я не принимаю жалость! — воскликнула Лохтина, — я одна, но я си-и-и-льная-я! День за днем я кричу одно и то же, но люди глухи и слепы!
Тут старая Головина неожиданно обратилась к Лохтиной.
— Я не понимаю, — сказала она, — почему вы специально сердите Григория Ефимовича? Разве вы не видите, как ему неприятно все это?
Вдруг Вырубова поднялась с места, подошла к Лохтиной, опустилась перед ней на колени, схватила ее руку и поцеловала.
— Ты, наконец, поняла это? — сказала Лохтина очень спокойно. Но сразу же после этого опять начала кричать:
— Не забудь, что к моей руке нельзя прикасаться. Целуй ее, целуй ее, но не пытайся дотронуться до нее! — Затем замолчала так же неожиданно, как и начала, опустила голову, немного отодвинула вуаль и принялась рассматривать сидевших у стола гостей.
— Я не вижу моей служанки! Где она, почему не идет? На колени, на колени и целуй мои руки!
Муня Головина встала и, когда Вырубова вернулась на место, подошла к Лохтиной, склонилась перед ней и благоговейно поцеловала ей руку.
— Ну, подожди же, язычница! — вскричал Распутин. — Неужели я не найду, как избавиться от тебя, стерва? Вы обе, — обратился он к Муне и Вырубовой, — только попробуйте еще унижаться перед Ольгой! Клянусь Богом, вы больше не переступите этот порог, я выброшу вас обеих вместе с ней, презренные! Ты, ты… сволочь, когда-нибудь я найду на тебя управу…
— Бог лю-ю-ю-бит пра-а-а-вду, — пронзительно закричала Лохтина.
— Но в тебе нет правды, ты исчадие ада! — прорычал Распутин. Муня вернулась на свое место со слезами на глазах и с сильно покрасневшим лицом.
— Ты еще узнаешь меня, глупая дура! — еще раз пригрозил Распутин.
Старая Головина, чье лицо постепенно все покрылось пятнами, робко спросила:
— Григорий Ефимович, почему вы так браните Марушку?
— Почему она не слушает меня, почему она совершает грех? Она целует Ольге руки и беспрекословно подчиняется ей, ничтожной. Разве я не ясно сказал ей: не смей ничего давать Ольге! От меня она ничего не получит, ненормальная!
— Значит, я должна здесь голодать? — запричитала Лохтина. Неожиданно она успокоилась и тихо, скромно продолжала:
— Сегодня я опять ничего не должна есть? Я уже вчера ничего не ела; у меня нет денег, последние я отдала сегодня шоферу, потому что он так хорошо меня довез! Я боялась опоздать, и вот я пришла последней, хотя я хотела первой поздороваться с тобой. Теперь у меня ничего, совсем ничего нет. Сегодня день всеобщего примирения, все приходят и просят прощения у своих друзей — им дают денег на чай. Но у меня нет ничего, совсем ничего. Я голодна, два дня ничего не ела, с таким удовольствием съела бы что-нибудь. — Эти слова она произнесла чрезвычайно жалостно.
— Так тебе и надо, стерва, — спокойно сказал Распутин.
Поднялась Муня, налила полную тарелку супа из стоявшей перед Распутиным миски странной формы, похожей на таз для стирки, и протянула Лохтиной.
— Муня, ты будешь слушаться или нет? Не смей ничего давать ей, — сказал Распутин и добавил короткое, но характерное русское ругательство. Но Муня не обратила внимания, пододвинула к дивану круглый столик и поставила на него тарелку.
— Для чего это? — спросила Лохтина, указывая на корзину с гиацинтами, стоявшую на подоконнике. — Раньше здесь всегда стояли мои цветы, там лежали мои яблоки, мои апельсины! Тут стояла моя ваза, они все съели, все выбросили, подлые!
Муня молча взяла тяжелую корзину с гиацинтами, подняла ее с трудом и поставила в угол на пол, слабые плечи согнулись от усилий. Распутин повернулся:
— Что же будет дальше? Если эта сука, эта проклятая отнимет у меня Марию? Господи Боже, когда же кто-нибудь уберет из города эту мерзкую тварь? В благодарность я бы поклонился ему до полу!
Старая Головина повернулась озабоченно к Муне:
— Марушка, что ты делаешь? Почему ты сердишь Григория Ефимовича?
— Ну, мама, оставь, не говори больше об этом ничего, — почти неслышно прошептала Муня.
— Разве ты не можешь делать, что хочешь? — немедленно яростно возопила Лохтина. Она кричала все громче и отчаяннее: — Быстро возьми перо, бумагу, пиши и раз, и два, и три, я уже лечу, я лечу! Они меня схватят, схватят, и я за тебя подвергнусь мучениям! Но затем я вернусь к тебе, к тебе, под твой кров, так как ты мой, ты меня любишь, мой дорогой возлюбленный, мой бородач, мой бог, весь мой! Пиши же, пиши!
— И потом все скажут, что я выгнал тебя из города, и ты из-за меня сошла с ума. Я не хочу этого, — мрачно заметил Распутин. — Мне и так достаточно достается от женщин из-за тебя, сучка! Что мне делать с такой бешеной? Ты уже давно опротивела мне, ты изверг!
— Бог не терпит предательства никогда! Радуйтесь его воскрешению! — Лохтина снова восторженно завопила, вскочила на жалобно застонавший диван и замахала руками, словно крыльями.
Грустная дама в сером платье встала, медленно прошла мимо Лохтиной, взяла стакан чая со столика у окна и так же медленно вернулась на место.
Лохтина выпрямилась на диване, сорвала с лица вуаль и закричала Распутину, как помешанная:
— Унеси меня, ударь меня! Ругай меня как хочешь, плюй на меня! Но не позволяй им осквернять мой путь! Они не должны проходить рядом с твоей праведной сестрой! Если я у тебя, они должны молчать и слушать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
— Почему вы ругаетесь? — возмущенно спросила я, и тут же взгляды всех присутствующих обратились ко мне.
Распутин принял обычный приветливый вид, погладил меня по плечу и сказал:
— Ты только подумай сама, моя душечка, как же мне не ругаться, если она оставила церковь, более того, она, ничтожная, еще пытается совратить Муню!
— Но вы же сами сказали, что надо все прощать, — заметила я.
— Что я слышу, кто это говорит такие унылые речи? — вскричала Ольга Лохтина, откинула вуаль и изучающе посмотрела на меня большими темно-серыми, все еще прекрасными глазами. — Кто это? Новенькая? Ну, подойди сюда, быстро, быстро! На колени, на колени и поцелуй мою руку! — Нетерпеливо топая ногами, она, размахивая, протянула мне руку.
— Не собираюсь вставать на колени, — ответила я, — но руку вашу охотно поцелую. Даже если бы вы не приказывали.
— Дура! — громко закричала Лохтина. — Умные слова из глупой головы!
— Замолчи, сатана! — гневно проворчал Распутин. — Не доводи меня до крайностей, чертовка! Ты сама дура!
Я снова вмешалась:
— Прекратите ругаться, — сказала я нетерпеливо.
Дамы за столом молчали, как и раньше, как-то странно покраснели, глаза увлажнились, дышали нервно и часто. На лице старой Головиной проступили пятна.
Распутин с любопытством повернулся ко мне:
— Почему ты защищаешь ее?
— Мне ее жаль, — ответила я.
— Я не принимаю жалость! — воскликнула Лохтина, — я одна, но я си-и-и-льная-я! День за днем я кричу одно и то же, но люди глухи и слепы!
Тут старая Головина неожиданно обратилась к Лохтиной.
— Я не понимаю, — сказала она, — почему вы специально сердите Григория Ефимовича? Разве вы не видите, как ему неприятно все это?
Вдруг Вырубова поднялась с места, подошла к Лохтиной, опустилась перед ней на колени, схватила ее руку и поцеловала.
— Ты, наконец, поняла это? — сказала Лохтина очень спокойно. Но сразу же после этого опять начала кричать:
— Не забудь, что к моей руке нельзя прикасаться. Целуй ее, целуй ее, но не пытайся дотронуться до нее! — Затем замолчала так же неожиданно, как и начала, опустила голову, немного отодвинула вуаль и принялась рассматривать сидевших у стола гостей.
— Я не вижу моей служанки! Где она, почему не идет? На колени, на колени и целуй мои руки!
Муня Головина встала и, когда Вырубова вернулась на место, подошла к Лохтиной, склонилась перед ней и благоговейно поцеловала ей руку.
— Ну, подожди же, язычница! — вскричал Распутин. — Неужели я не найду, как избавиться от тебя, стерва? Вы обе, — обратился он к Муне и Вырубовой, — только попробуйте еще унижаться перед Ольгой! Клянусь Богом, вы больше не переступите этот порог, я выброшу вас обеих вместе с ней, презренные! Ты, ты… сволочь, когда-нибудь я найду на тебя управу…
— Бог лю-ю-ю-бит пра-а-а-вду, — пронзительно закричала Лохтина.
— Но в тебе нет правды, ты исчадие ада! — прорычал Распутин. Муня вернулась на свое место со слезами на глазах и с сильно покрасневшим лицом.
— Ты еще узнаешь меня, глупая дура! — еще раз пригрозил Распутин.
Старая Головина, чье лицо постепенно все покрылось пятнами, робко спросила:
— Григорий Ефимович, почему вы так браните Марушку?
— Почему она не слушает меня, почему она совершает грех? Она целует Ольге руки и беспрекословно подчиняется ей, ничтожной. Разве я не ясно сказал ей: не смей ничего давать Ольге! От меня она ничего не получит, ненормальная!
— Значит, я должна здесь голодать? — запричитала Лохтина. Неожиданно она успокоилась и тихо, скромно продолжала:
— Сегодня я опять ничего не должна есть? Я уже вчера ничего не ела; у меня нет денег, последние я отдала сегодня шоферу, потому что он так хорошо меня довез! Я боялась опоздать, и вот я пришла последней, хотя я хотела первой поздороваться с тобой. Теперь у меня ничего, совсем ничего нет. Сегодня день всеобщего примирения, все приходят и просят прощения у своих друзей — им дают денег на чай. Но у меня нет ничего, совсем ничего. Я голодна, два дня ничего не ела, с таким удовольствием съела бы что-нибудь. — Эти слова она произнесла чрезвычайно жалостно.
— Так тебе и надо, стерва, — спокойно сказал Распутин.
Поднялась Муня, налила полную тарелку супа из стоявшей перед Распутиным миски странной формы, похожей на таз для стирки, и протянула Лохтиной.
— Муня, ты будешь слушаться или нет? Не смей ничего давать ей, — сказал Распутин и добавил короткое, но характерное русское ругательство. Но Муня не обратила внимания, пододвинула к дивану круглый столик и поставила на него тарелку.
— Для чего это? — спросила Лохтина, указывая на корзину с гиацинтами, стоявшую на подоконнике. — Раньше здесь всегда стояли мои цветы, там лежали мои яблоки, мои апельсины! Тут стояла моя ваза, они все съели, все выбросили, подлые!
Муня молча взяла тяжелую корзину с гиацинтами, подняла ее с трудом и поставила в угол на пол, слабые плечи согнулись от усилий. Распутин повернулся:
— Что же будет дальше? Если эта сука, эта проклятая отнимет у меня Марию? Господи Боже, когда же кто-нибудь уберет из города эту мерзкую тварь? В благодарность я бы поклонился ему до полу!
Старая Головина повернулась озабоченно к Муне:
— Марушка, что ты делаешь? Почему ты сердишь Григория Ефимовича?
— Ну, мама, оставь, не говори больше об этом ничего, — почти неслышно прошептала Муня.
— Разве ты не можешь делать, что хочешь? — немедленно яростно возопила Лохтина. Она кричала все громче и отчаяннее: — Быстро возьми перо, бумагу, пиши и раз, и два, и три, я уже лечу, я лечу! Они меня схватят, схватят, и я за тебя подвергнусь мучениям! Но затем я вернусь к тебе, к тебе, под твой кров, так как ты мой, ты меня любишь, мой дорогой возлюбленный, мой бородач, мой бог, весь мой! Пиши же, пиши!
— И потом все скажут, что я выгнал тебя из города, и ты из-за меня сошла с ума. Я не хочу этого, — мрачно заметил Распутин. — Мне и так достаточно достается от женщин из-за тебя, сучка! Что мне делать с такой бешеной? Ты уже давно опротивела мне, ты изверг!
— Бог не терпит предательства никогда! Радуйтесь его воскрешению! — Лохтина снова восторженно завопила, вскочила на жалобно застонавший диван и замахала руками, словно крыльями.
Грустная дама в сером платье встала, медленно прошла мимо Лохтиной, взяла стакан чая со столика у окна и так же медленно вернулась на место.
Лохтина выпрямилась на диване, сорвала с лица вуаль и закричала Распутину, как помешанная:
— Унеси меня, ударь меня! Ругай меня как хочешь, плюй на меня! Но не позволяй им осквернять мой путь! Они не должны проходить рядом с твоей праведной сестрой! Если я у тебя, они должны молчать и слушать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118