– Да, рылся в делах. Я ни на кого не могу положиться, даже в мелочах. Все приходится делать самому.
– Знаете, я заранее знала, что вы это скажете.
– Что?
– Что вы ждали три четверти часа.
– Вы слишком много знаете, Элайн… Хотите пирожного к чаю?
– О, в том-то и несчастье, что я ничего не знаю… Я хочу лимонаду.
Вокруг них звенели стаканы. Лица, шляпы, бороды колыхались в синем папиросном дыму, отражались в зеленоватых зеркалах.
– Но, дорогой мой, это та же старая история. В отношении мужчины это, может быть, и правильно, но в женщине это ничего не определяет, – гудела женщина за соседним столиком.
– Ваш феминизм вырастает в преграду, которую невозможно перешагнуть, – отвечал тусклый, робкий мужской голос. – А что, если я эгоист? Видит Бог, сколько я выстрадал…
– Это очистительный огонь, Чарли…
Джордж говорил, стараясь поймать ее взгляд:
– Как поживает очаровательный Джоджо?
– Не будем говорить о нем.
– Чем меньше разговору о нем, тем лучше, а?
– Джордж, я не хочу, чтобы вы издевались над Джоджо. Худой ли, хороший ли, но он мой муж до тех пор, пока мы не разойдемся. Нет-нет, я не хочу, чтобы вы смеялись! Как хотите, но вы слишком грубый и простой человек, чтобы понимать его. Джоджо – очень сложная, пожалуй, даже трагическая натура.
– Ради Бога, не будем говорить о мужьях и женах! Важно только то, маленькая Элайн, что мы сидим вместе и что никто нам не мешает. Пожалуйста, когда мы увидимся снова, по-настоящему, реально?
– Не будемте такими реальными, Джордж. – Она тихо рассмеялась в свою чашку.
– Но мне так много надо сказать вам. Я хочу спросить вас о многом, многом.
Она глядела на него, смеясь, держа надкусанный кусочек вишневого торта розовыми пальцами – указательным и большим.
– Вы так же разговариваете с каким-нибудь несчастным грешником, дающим свидетельские показания? По-моему, скорее надо так: где вы были ночью тридцать первого февраля?
– Я говорю серьезно. Вы не понимаете этого или не хотите понять.
Молодой человек остановился у их стола, слегка покачиваясь, упорно глядя на них.
– Хелло, Стэн! Откуда вы взялись? – Болдуин смотрел на него не улыбаясь.
– Я знаю, мистер Болдуин, это очень нескромно, но разрешите мне присесть на минутку к вашему столу. Меня тут ищет один человек, с которым мне не хочется встречаться. О Господи, тут зеркало… Впрочем, меня не заметят, если увидят вас.
– Мисс Оглторп, позвольте вам представить Стэнвуда Эмери, сына старшего компаньона нашей фирмы.
– Как это чудесно, что я познакомился с вами, мисс Оглторп. Я видел вас вечером, но вы меня не видели.
– Вы были в театре?
– Я чуть не перепрыгнул через рампу. Вы были так очаровательны!
У него была красновато-коричневая кожа; робкие глаза, посаженные слишком близко к острому, слегка выгнутому носу, большой, беспокойный рот, волнистые каштановые взъерошенные волосы. Эллен смотрела то на него, то на другого, внутренне посмеиваясь. Все трое застыли на своих местах.
– Я видела сегодня девицу с «Антиперхотином», – сказала она. – Она произвела на меня большое впечатление. Именно так я представляла себе «Великую Деву на белом коне».
– «На пальцах перстни, на ногах бубенцы, и несет она гибель во все концы», – отчеканил Стэн одним духом.
– Кажется, музыка заиграла! – рассмеялась Эллен. – Действительно, гибель пришла.
– Ну, что слышно в университете? – спросил Болдуин сухим, неприязненным тоном.
– Вероятно, он стоит на месте, – сказал Стэн, вспыхнув. – Я желаю ему сгореть до моего возвращения. – Он встал. – Простите мое нескромное вторжение, мистер Болдуин.
Когда он, повернувшись, наклонился к Эллен, на нее пахнуло запахом виски.
– Пожалуйста, простите меня, мисс Оглторп.
Она инстинктивно протянула ему руку; сухие, тонкие пальцы крепко сжали ее. Он отошел, пошатываясь, налетев по дороге на лакея.
– Я не могу понять этого дьявольского молодого щенка! – разразился Болдуин. – У бедного старика Эмери разрывается сердце. Он чертовски умен, у него сильная индивидуальность и все такое прочее, но он ничего не делает – только пьет и скандалит… Мне кажется, что ему нужно было бы начать работать и постичь значение ценностей. Слишком много денег – вот несчастье всех этих студентиков… Ну, слава Богу, Элайн, мы опять одни. Я работал беспрерывно всю мою жизнь с четырнадцати лет. Теперь пришло время отдохнуть. Я хочу жить, путешествовать, думать и быть счастливым. Я больше не в силах переносить такой темп жизни. Я хочу научиться играть, ослабить напряжение… Вот в какой момент вы вошли в мою жизнь.
– Но я не хочу быть сторожем при вашем предохранительном клапане. – Она рассмеялась и уронила ресницы.
– Поедем вечером куда-нибудь за город. Я весь день задыхался в конторе. Терпеть не могу воскресенья.
– А моя репетиция?
– Вы можете захворать. Я вызову по телефону автомобиль.
– Смотрите – Джоджо! Хелло, Джоджо! – Она помахала перчатками.
Джон Оглторп, с напудренным лицом, со ртом, аккуратно сложенным в улыбку над стоячим воротником, лавировал между столиками, протягивая руку, облитую желтой перчаткой с черными полосками.
– Здравствуй, дорогая. Какой приятный сюрприз!
– Вы не знакомы? Мистер Болдуин…
– Простите, если я помешал… э… вашему t?te-?-t?te.
– Ничего подобного! Садись, выпьем чего-нибудь. Я как раз до смерти хотела тебя видеть, Джоджо… Кстати, если тебе сегодня вечером не предстоит ничего более интересного, забеги на несколько минут в театр. Я бы хотела узнать твое мнение о моей новой роли.
– Разумеется, дорогая. Что может быть приятнее для меня?
Напрягаясь всем телом, Джордж Болдуин откинулся назад и сплел руки за спинкой стула.
– Человек… – Он отрывал слова, точно куски металла. – Три рюмки шотландского, пожалуйста.
Оглторп уперся подбородком в серебряный набалдашник трости.
– Доверие, Болдуин, – заговорил он, – доверие между мужем и женой – чудесная вещь. Пространство и время бессильны против него. Если бы кто-нибудь из нас уехал в Китай на тысячу лет, то это ни чуточки не отразилось бы на нашей взаимной привязанности.
– Понимаете, Джордж, все дело в том, что Джоджо в юности слишком много читал Шекспира… Ну, мне пора идти, а то Мертон опять будет ругаться… Поговорите об индустриальном рабстве… Джоджо, расскажи ему о равенстве.
Болдуин поднялся. Легкий румянец окрасил его скулы.
– Разрешите проводить вас до театра, – сказал он сквозь стиснутые зубы.
– Я никому не разрешаю провожать меня куда бы то ни было. А ты, Джоджо, пожалуйста, не напивайся, а то ты не сможешь смотреть, как я играю.
Пятая авеню была розовой и белой под розовыми и белыми облаками. Легкий ветер приятно холодил лицо после нудных разговоров, табачного дыма и коктейлей. Она весело махнула рукой шоферу такси и улыбнулась ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105