– Еще не родился тот фараон, который арестует меня… Пожалуйста, забудь об этом.
Фрэнси захныкала:
– Дэтч, что мы делаем, что мы делаем…
Дэтч вдруг засунул револьвер в карман и вскочил. Он шагал вприпрыжку взад и вперед по асфальтовой дорожке. Был туманный серый вечер; летевшие по грязной дороге автомобили образовали бесконечную, переплетающуюся, мигающую паутину огней между скелетами кустов.
– Послушай, ты раздражаешь меня своим хныканьем… Перестань, пожалуйста! – Он снова сел рядом с ней и надулся. – Мне показалось, что в кустах кто-то есть… Этот проклятый парк полон сыщиков… В этом городе никуда нельзя пойти, чтобы за тобой не следили.
– Мне было бы все равно, если бы я не чувствовала себя так погано. Я ничего не могу есть – меня сейчас же тошнит. И я все время боюсь, что другие девушки заметят…
– Я же говорил тебе, что я все улажу. Я тебе обещаю – я все улажу через несколько дней… Мы уедем и обвенчаемся. Мы поедем на Юг… Я уверен, что в других городах есть сколько угодно работы… Мне холодно, пойдем отсюда.
– Ах, Дэтч, – устало сказала Фрэнси, идя рядом с ним по мокрой, блестящей асфальтовой дорожке. – Ты действительно думаешь, что для нас опять настанут хорошие дни?
– Сейчас нам паршиво, но это не значит, что нам всегда будет плохо. Мало ли что! Я, например, побывал на фронте в газовой атаке… Я за эти последние дни кое-что придумал.
– Дэтч, если тебя арестуют, мне останется только броситься в реку.
– Я же сказал тебе, что меня не арестуют.
Миссис Коген, горбатая старуха с коричневым и пятнистым, как печеное яблоко, лицом стоит у кухонного стола, сложив узловатые руки на животе. Она раскачивается всем туловищем и монотонно ругает по-еврейски Анну, сидящую с осовелыми, заспанными глазами над чашкой кофе.
– Хоть бы ты умерла маленькой! Хоть бы ты родилась мертвой… Ой, для чего я родила четырех детей? Для того, чтобы они все были негодяями, агитаторами, лодырями и бродягами?… Бенни уже два раза сидел в тюрьме, Сол – Бог знает где и что делает, Сарра, проклятая девчонка, дрыгает ногами в театре, а ты, чтоб тебе с места не сойти, бесстыдница этакая, пикетируешь с бастующими швейниками, шляешься по улицам с плакатами на спине!
Анна обмакнула кусок хлеба в кофе и сунула его в рот.
– Ах, мама, ты не понимаешь, – говорит она с полным ртом.
– Что понимать? Распутство понимать?… Ой, почему ты не занимаешься своим делом, почему ты не держишь язык за зубами, почему ты не зарабатываешь, как все люди? Ты раньше зарабатывала хорошие деньги и могла бы выйти замуж за приличного человека… А теперь ты начала бегать по танцулькам с гоем… Ой, ой, вот для чего я растила на старости лет дочерей – чтобы ни один порядочный человек не хотел на них жениться…
Анна встала.
– Это не твое дело! – взвизгнула она. – Я аккуратно плачу свою долю за квартиру. Ты думаешь, девушка ни на что больше не годна, как только быть рабой и всю жизнь сохнуть над работой?… А я думаю иначе – поняла? Не смей больше ругаться…
– Ты дерзишь старухе матери? Если бы Соломон был жив, он бы отколотил тебя. Лучше бы ты родилась мертвой, чем ругать свою мать, как гойка! Убирайся вон отсюда, не то я тебя прокляну!
– И уйду! – Анна пробежала узким, заставленным сундуками коридором в свою спальню и бросилась на кровать.
Ее щеки горели. Она лежала неподвижно, стараясь думать. Из кухни доносились монотонные рыдания старухи.
Анна села на кровать. Она увидела в зеркале напротив напряженное, заплаканное лицо и сбившиеся волосы.
– Боже мой, ну и вид, – вздохнула она.
Когда она встала, то задела каблуком за оборку платья. Платье с треском разорвалось. Анна сидела на кровати и плакала, плакала. Потом стала зашивать платье маленькими, аккуратными стежками. Шитье успокоило ее. Она надела шляпу, сильно напудрила нос, слегка подкрасила губы, накинула пальто и вышла. Апрель расцветил улицы неожиданными красками. Сладкая, сладострастная свежесть исходила от тележки, полной ананасов. На углу она увидела Розу Сегал и Лилиан Даймонд; они пили кока-колу у киоска.
– Анна, выпей с нами, – позвали они.
– Если вы заплатите… У меня нет ни гроша.
– Почему? Разве ты не получила вспомоществования за забастовку?
– Я все отдала старухе… Все равно ничего не помогает. Все так же ругается целый день. Она слишком старая.
– А ты слыхала – вооруженные люди ворвались в лавку к Айку Голдстейну и разнесли ее вдребезги. Расколотили все молотками, а сам Айк остался лежать без чувств на куче готового платья.
– Ужас!
– Поделом ему.
– Нельзя так портить чужую собственность. Мы этим зарабатываем себе кусок хлеба, так же, как и он.
– Хорошенькое житье!.. Я от него помирать собираюсь, – сказала Анна, со звоном ставя пустой стакан на прилавок.
– Легче, легче, – сказал человек в киоске. – Осторожнее с посудой.
– Но хуже всего то, – продолжала Роза Сегал, – что пока они орудовали у Голдстейна, из окна вылетел болт, летел вниз девять этажей и убил на месте проезжавшего на машине пожарного.
– Чего ради они это сделали?
– Наверно, кто-нибудь бросил в кого-нибудь болтом, а болт вылетел из окна.
– И убил пожарного.
Анна увидела Элмера. Он подходил к ней. Его тонкое лицо было вытянуто вперед. Руки засунуты в карманы потертого пальто. Она оставила подруг и пошла к нему навстречу.
– Ты шел к нам? Не надо, старуха так ругается, что прямо ужас… Хорошо бы поместить ее в богадельню. Мне больше невтерпеж.
– Ну пойдем, посидим в парке, – сказал Элмер. – Чувствуешь весну?
Анна искоса взглянула на него.
– Чувствую ли я весну? Ах, Элмер, я бы хотела, чтобы скорее кончилась эта забастовка… Я схожу с ума от безделья.
– Анна, забастовка имеет огромное значение для рабочих. Она – университет рабочих. Она дает нам возможность учиться, читать, ходить в публичную библиотеку.
– Но ведь ты сам говоришь, что она вот-вот кончится. И какая вообще польза от чтения?
– Чем лучше человек образован, тем больше пользы приносит он своему классу.
Они сели на скамейку спиной к детской площадке. Небо над их головами сверкало перламутровыми отблесками заката. Грязные дети вопили и дрались на асфальтовых дорожках.
– Ах, – сказала Анна, глядя на небо, – мне бы хотелось, чтобы у меня было вечернее платье, а у тебя – фрак, и чтобы мы пошли в шикарный ресторан, в театр и вообще…
– Если бы мы жили при другом строе, у нас бы все это было. После революции рабочим будет житься хорошо.
– Но, Элмер, к чему все это, если мы тогда будем старые и нудные, как моя мать?
– У наших детей будет все.
Анна выпрямилась.
– У меня никогда не будет детей, – сказала она сквозь зубы, – никогда, никогда, никогда.
Алиса тронула его руку, когда они остановились перед витриной итальянской кондитерской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105