– Дадим ему доллар, и пусть он убирается к черту.
Когда он уже стоял на пороге, она протянула ему доллар.
– Вы – ангел, – сказал он, задыхаясь.
Он схватил руку, державшую доллар, и поцеловал ее; склонившись над рукой, целуя ее мокрым поцелуем, он уловил кусочек тела под мышкой в прорези широкого шелкового рукава. Когда он, все еще дрожа, спускался по лестнице, то оглянулся и увидел, что девушка и мужчина стоят, обнявшись, и смотрят ему вслед. Глаза его были полны слез. Он сунул доллар в карман.
«Паренек, если ты и дальше будешь так падок на женщин, то ты очутишься в той славной гостинице на реке… А все-таки она душка!» Тихо посвистывая, он дошел до станции и сел в поезд воздушной дороги. Время от времени он ощупывал задний карман, где лежала пачка кредиток.
Он взбежал на третий этаж. Пахло жареной рыбой и газом. Он позвонил три раза у грязной стеклянной двери. Подождав несколько секунд, тихо постучал.
– Это ты, Майк? – послышался женский голос.
– Нет, это Ники Шатц.
Женщина с острым лицом и крашеными волосами открыла дверь. На ней было меховое пальто поверх гофрированного нижнего белья.
– Как дела, мальчик?
– Представь себе, шикарная дама поймала меня за работой. И как ты думаешь, что она сделала?
Возбужденно говоря, он последовал за женщиной в столовую с облупленными стенами. На столе стояли стаканы и бутылка виски.
– Она дала мне доллар и посоветовала стать пай-мальчиком.
– Черт ее побери!
– Вот часы.
– Это «Ингерсол». Какие это к черту часы!
– Хорошо, тогда посмотри-ка на это. – Он вытащил пачку кредиток. – Это не добыча, а? Да тут тысячи!
– Дай посмотреть. – Она выхватила у него кредитки; глаза ее засверкали. – Ты осел! – Она бросила кредитки на пол и заломила руки. – Ведь это же бутафорские деньги! Это бутафорские деньги, театральные деньги, телячья голова, дурак проклятый…
Они сидели рядышком на краю кровати и хохотали. Душная комната была пропитана вялым благоуханием чайных роз, стоявших в вазе на бюро. Повсюду была разбросана одежда и шелковое белье. Их объятия становились все теснее. Внезапно он высвободился и нагнулся, чтоб поцеловать ее в губы.
– Громила, – сказал он беззвучно.
– Стэн…
– Элли…
– Я думала, что это Джоджо, – шепнула она хрипло. – Это похоже на него – подкрасться тайком.
– Элли, я не понимаю, как ты можешь жить с ним и со всеми этими людьми? Ты, такая очаровательная… Я не представляю себе тебя в этой среде.
– Было довольно легко до тех пор, пока я не встретила тебя… В сущности, Джоджо хороший. Он только не совсем обыкновенный и очень несчастный человек.
– Но ты совсем из другого мира, детка. Ты должна жить на крыше дома Вулворт в хоромах из хрусталя и вишневых цветов.
– Стэн, какая у тебя коричневая спина.
– Это от купания.
– Так рано?
– Вероятно, осталось от прошлого лета.
– Ты счастливец! Я никак не могу научиться прилично плавать.
– Я научу тебя. Слушай, в ближайшее ясное воскресенье мы встанем рано и поедем в моем «Динго» на Лонг-Бич. Там в конце пляжа никого не бывает. Не надо даже надевать купальный костюм.
– Мне нравится, что ты такой худой и твердый, Стэн. Джоджо – белый и мягкий, почти как женщина…
– Ради Христа, не говори ты про него теперь! – Стэн стоял, расставив ноги, застегивая рубашку. – Элли, пойдем куда-нибудь, выпьем… знаешь, я теперь ни с кем не могу встречаться и врать… Клянусь Богом, я кого-нибудь отколочу стулом.
– У нас есть время. Никто не придет домой раньше двенадцати… Я сама дома, потому что у меня головная боль.
– Элли, ты любишь свою головную боль?
– До безумия, Стэн.
– Наверно, тот несчастный громила это знал… Черт побери!.. Налет, адюльтер, пожарные лестницы, водосточные трубы. Роскошная жизнь!
Когда они, шагая в такт, спускались с лестницы, Эллен крепко сжала его руку. У почтового ящика в грязном вестибюле он внезапно схватил ее за плечи, откинул назад ее голову и поцеловал в губы. Тяжело дыша, они шли по направлению к Бродвею. Он держал ее под руку; локтем она крепко прижимала его руку к своим бедрам. Как бы сквозь толстые стекла аквариума она смотрела на лица, на фрукты в витринах, на консервные банки, на кадки с маслинами, на цветы, на пробегающие электрические рекламы. Когда они пересекали улицы, в лицо ей дышал свежий воздух с реки. Беглые, яркие взгляды из-под соломенных шляп, подбородки, тонкие губы, толстые губы, губы бантиком, голодные тени под скулами, лица девушек и молодых людей бились об нее, как мотыльки, пока она шла рядом с ним одинаковым шагом в звенящую желтую ночь.
Они сели где-то за стол. Гремел оркестр.
– Нет, Стэн, я ничего не буду пить. Пей ты.
– Элли, разве ты не чувствуешь себя так же хорошо, как я?
– Еще лучше… Но если мне будет еще лучше, я не выдержу… Я не могу сосредоточиться на стакане настолько, чтобы выпить его. – Она вздрогнула – так ярок был блеск его глаз.
Стэн был пьян.
– Я хотел бы, чтобы земные плоды были твоим телом и чтобы я мог есть их, – повторял он все время.
Эллен ковыряла вилкой тощего холодного зайца. Она начинала падать – толчками, как вагонетка на американских горах, – в холодные пропасти отчаяния. Посредине комнаты четыре пары танцевали танго. Она встала.
– Стэн, я иду домой. Я должна рано встать и репетировать весь день. Позвони мне в театр в двенадцать.
Он кивнул головой и налил себе еще одну рюмку. Секунду она стояла около его стула, глядя вниз на его длинную голову с густыми курчавыми волосами. Он тихо бормотал про себя стихи.
– «Я видел белую неумолимую Афродиту», черт побери… «Я видел ее распущенные волосы и стопы без сандалий», будь ты проклят!.. «Она сверкала, как пламя заката на морских водах…»
Выйдя на Бродвей, Эллен вновь почувствовала прилив веселья. Стоя посредине улицы, она ждала трамвая. Мимо нее пролетело такси. Теплый ветер с реки донес вой пароходной сирены. На дне пропасти, что была внутри нее, тысячи гномов строили высокие, хрупкие, сверкающие башни. Вагон, звеня, остановился. Влезая, она бессознательно вспомнила запах тела Стэна, когда он, потный, лежал в ее объятиях. Она опустилась на скамью, кусая губы, чтобы не расплакаться. Господи, как это ужасно – любить. Напротив нее два человека с синими рыбьими лицами без подбородков весело разговаривали, похлопывая себя по жирным коленям.
– Я вам скажу, Джим, Ирена Кэсл сводит меня с ума. Когда я вижу, как она танцует уанстеп, мне кажется, что я слышу, как ангелы поют.
– Но она слишком тощая.
– Она имеет сумасшедший успех.
Эллен вышла из вагона и пошла по пустынному узкому тротуару Сто пятой улицы. Из узких окон домов сочилось зловоние, пахло матрацами и сном. Из сточных канав воняло кислым. В глубине подъезда мужчина и девушка покачивались, тесно сцепившись. Спокойной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105