— Вот он, — показал Бельмон на Яна. — Гроза испанцев, победитель во многих сражениях, и притом человек большого и щедрого сердца; он переплыл океан, чтобы предложить свою дружбу мудрому вождю Квиче, укрепить его власть в Амахе ибыть может — расширить её на соседние земли.
Далее Бельмон заявил, что Мартен с благодарностью принимает приглашение в Нагуа и отправится туда на обоих кораблях, чтобы предложить королю скромные дары. У него нет, правда, золота и серебра, которыми так богата Мексика, но зато он привез железо, которого тут недостает; топоры и пилы, плуги и бороны, и даже мушкеты и пушки. Чтобы не остаться в долгу перед многоуважаемым жрецом бога Тлалока, он преподносит ему вот этот пистолет вместе с мешочком пороха и пуль, а также стилет со стальным клинком и рукоятью из перламутра.
Пока негр переводил его слова, ворочая глазами и давясь слюной от возбуждения, и сам посол, и остальные индейцы на палубе “Зефира” не могли скрыть охватившего их возбуждения.
Инструменты и оружие, особенно оружие огнестрельное — это дары куда ценнее, чем золото и серебро!
Жрец грозного Тлалока не скрывал радости, разглядывая старый пистолет с раздутым дулом. Пробовал пальцем острие стилета, гладил полированную рукоять, и наконец захотел поделиться хорошими новостями с остальными воинами, которые напряженно ожидали в пирогах результатов его дипломатической миссии. Подойдя к борту, он во весь голос сообщил им благие вести.
Ответом был вопль радости. Копья, перья, весла, каменные томагавки, луки взлетали вверх и возвращались в вытянутые руки, удивительно ловко подхватывавшие их на лету. Лодки качались, тыкались в борт “Зефира”, сталкивались друг с другом, кружились внизу, как стая разыгравшися рыб. Имя героя этой манифестации проникло в толпу и теперь возносились крики в его честь.
— О-хе! Мартен, о-хе! — вопили гребцы и воины, потрясая булавами и щитами.
Мартен шагнул на главную палубу, обнял Бельмона и вымазанного красной глиной дипломата и стал между ними, повернувшись к берегам Амахи и смеясь во все горло.
Еще до захода солнца “Ибекс” был отбуксирован мимо банок с помощью шести больших индейских лодок и бросил якорь на спокойных водах лагуны в устье реки, рядом с “Зефиром”. Когда пали короткие сумерки, и потом ночь легла на залив и тьма покрыла море и сушу, весь берег засверкал красными точками огней. От них доносился гул многочисленных голосов, и черные силуэты мелькали на фоне пламени. Временами под аккомпанемент бубнов и свистулек вдруг взрывался гомон, крик, шум, у огня клубился вихрь фигур, напоминая поистине дьявольский шабаш. Видны были топающие ноги, мечущиеся тела, воздетые руки и хлопающие над головой ладони. Потом все успокаивалось, и лишь грохот барабанов разносился по реке, повторяемый другими барабанами где-то в глубине суши.
Только в полночь огни начали гаснуть и глубокая тишина, дожидавшаяся до тех пор окончания этих взрывов массового безумия, терпеливая и зловещая, вновь распростерлась вокруг.
На рассвете пришел туман. Теплый и липкий, он накрыл лагуну, а когда солнце взошло над морем из-за невидимой подковы атолла, белизна, пронизанная его сиянием, стала более слепящей, чем мрак ночи. Не было видно ни устья реки, ни берегов, ни леса, даже ближнего края суши, поросшего мангровыми зарослями, и даже “Ибекса”, стоявшего всего в нескольких десятках ярдов, а вершины мачт и верхние реи “Зефира” расплывались и исчезали из виду, словно погружаясь в молоко.
Пелена скрывала все, словно толстый слой пушистой ваты. Сквозь неё не проникало ни звука, а шум жизни на палубе тут же вяз, не уносясь за борт. Могло показаться, что корабль висит в молочно-белом сияющем пространстве, и что весь остальной мир исчез, пропал неизвестно куда, не оставив по себе и следа.
Потом мгла поднялась, словно занавес, и сквозь белесую муть проглянула поверхность воды. Показалась темная линия берега, чаща зарослей вокруг лагуны и повисший над заливом бледный диск солнца. Все это продолжалось едва ли несколько секунд, после чего белый занавес опустился снова и мир опять перестал существовать, если верить глазам и ушам.
Лишь потом из невидимой дали донесся приглушенный окрик, за ним быстрый размеренный плеск и шум разбивавшихся волн. Несколько лодок вынырнули из мглы у самого борта “Зефира”, а их рулевые требовали немедленно поднять якорь и подать концы для буксировки.
Мартен заколебался, стоит ли рисковать, но Бельмон заверил его, что проводникам можно доверять. Двое из них с обезьяньей ловкостью вскарабкались на палубу. Один стал у штурвала, другой сел верхом на бушприт. Несколько матросов под командой Ворста понимали якорь, поворачивая тяжелый дубовый кабестан, пока якорь не оторвался от илистого дна и, смывая грязь, поднялся в клюз. Корабль, сдвинутый этим маневром, медленно, почти незаметно двигался вперед, а потом стал поворачивать вправо, куда тянули его буксировщики. Два ряда пирог, расходившихся под острым углом в форме буквы “V”, рьяно взялись за дело, увлекая его к устью реки. Мгла, казалось, редеет; уже можно было различить ближайшие пироги и даже фигуры гребцов, за кормой замаячил силуэт “Ибекса” и буксировавшие его лодки, нанизанные на лини как бусины.
Мартен заметил, что течение, пересекавшее лагуну, шло не из основного русла Амахи. Это был только один из многочисленных рукавов, и явно не главный. Дельта реки занимала несколько миль побережья, создавая множество иных заливов, почти совершенно недоступных, как утверждал Бельмон. Только в эту лагуну выходили устья трех рукавов, из которых лишь средний был пригоден для прохода крупных кораблей, и то во время прилива.
Прилив как раз начинался. В море на востоке шумел мощный прибой, чьи валы перекатывались через низкую подкову атолла, мчались по заливу, проникали в лагуну и, растратив свою энергию на преодоление препятствий, тихо угасали у берега. Уровень воды заметно поднялся, течение реки забурлило, обращаясь вспять, и со дна вздымались на поверхность тучи бурого ила.
Потянул легкий ветерок, мглу порвало в клочья, солнце выглянуло раз, другой — и наконец открылась синева неба.
Пироги, тянувшие “Зефир”, входили в широкую горловину судоходного устья. Несколько шалашей из тростника и пальмовых листьев стояли на высоком левом берегу. Жили там, по-видимому, исключительно воины Мудреца — что-то вроде пограничной стражи, ибо когда те выбежали на полянку среди деревьев, чтоб приветствовать и проводить корабли белых людей, Мартен не заметил среди них ни единой женщины.
Потом сторожевой пост исчез за поворотом, а лес, становившийся все выше и все темнее, навис над водой. Ветер стих совсем, воздух стал густым и теплым, насыщенным запахом гнили и ещё сотнями других, наплывавших тяжелыми волнами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73