— Этому нужно посвятить всю свою жизнь, — сказал он сам себе и в тот же момент понял, что эта мысль давно уже ему не чужда.
В глубине души он чувствовал, как постепенно этот край начинает завоевывать его сердце. Европа, Англия, даже Польша казались ему столь далекими и нереальными, словно перестали существовать, словно погрузились в глубины моря. Могли бы никогда не возвращаться — пожалуй, он не пожалел бы.
Иника пристально глядела на него. Лицо её с прекрасными чертами, решительный взгляд, спокойный рот, нос благородных линий с чуть раздутыми ноздрями напоминали облик статуи, отлитой из светлой бронзы. Но в остром, испытующем взгляде из-под прищуренных длинных ресниц был заметен вызов.
— Всю жизнь, — повторила она. — Да, всю мою жизнь. Но что тебе за дело до этого?
Мартен поднял голову. Теперь Иника не смотрела на него. Заметно было, что она борется с желанием высказать какую-то явно мучившую её мысль.
— Знаю, я для тебя ничего не значу! — взорвалась она. — Ты меня вовсе не замечаешь! Не считаешься с моим существованием. Считаешь меня ребенком…
Он перебил, чтобы заверить её, что с самого прибытия в Нагуа прекрасно сознает её существование, хотя и не пытался возражать, что до сего момента относился к ней как к ребенку. Только теперь понял, что она уже женщина.
Тень пробежала по её лицу. Ян встал, шагнул к ней.
— Ты прекрасна, — тихо произнес он, — особенно когда сердишься.
Иника подняла глаза. Ее стремительный взгляд как блеск разящей стали обежал загорелое лицо Мартена, крепкие плечи, высокую, сильную фигуру, и скользнул вниз. Тут она усмехнулась, и Ян подумал, что эта улыбка и румянец подобны солнцу, проникающему сквозь тучи после раскатов бури. Взял её бессильно повисшие руки и притянул к себе.
Через три дня “Зефир”,“Ибекс” и “Торо” снова вышли в море, Иника же осталась в Нагуа наедине с мыслями о расцветающей любви.
Сначала она боялась этой мысли, с которой трудно было освоиться. Только по мере того, как росло чувство уверенности, что Ян принадлежит ей точно также, как и она ему, её охватывали радость и гордость, а заодно и сладкая истома.
Ее ничуть не мучило сожаление о том проступке, который она совершила перед законами и обычаями своего народа. То, что случилось, по её убеждению было прекрасным и естественным, хотя и не могла бы объяснить, почему.
Мартен ей говорил, что это любовь. Она не знала подходящего слова на своем языке. Понятия её народа настолько отличались в этих делах от представлений белых людей, что напрасно было искать какие-то сравнения. Любовь была куда прекраснее, куда волнующей и горячее, чем прежние представления Иники об ощущениях любовников.
Ян перестал быть для неё таинственным существом, прибывшим из того мира, о котором она знала так немного. Стал близким и реальным. Нет, она больше не боялась, что перестанет вдруг понимать его слова и поступки. Напротив, ей казалось, что она все лучше понимает даже невысказанные его мысли, что предугадывает замыслы, которыми он ещё не поделился.
Теперь, хоть он ушел в море, хотя корабль с большими парусами уносил его все дальше, он оставался с ней, так близко. Она могла его увидеть, едва закрыв глаза. И часто это делала — чтобы увидеть его темные, чуть вьющиеся волосы над широким лбом, крупный улыбчивый рот, уверенный неустрашимый взгляд, готовность к смеху и к внезапному гневу. Слышала даже его голос — ласковый, умоляющий или властный и не терпящий возражений. Голос, которому подчинялись матросы, который завоевывал ему друзей и от звука которого дрожали его враги.
Временами, когда после очередного ливня прояснялось, она садилась в большую пирогу и плыла вниз по реке за частью улова, надлежащей владыке от рыбаков побережья. Занимала место у высокого борта; брала весло и в такт тихой песне гребцов несколько часов ритмично отгребала назад мутную, пенистую воду. Когда же лодка, несомая сильным течением, вырывалась на светлую лагуну из-под сени лесов, нависших над рекой, весла тормозили движение, и узкий нос пироги поворачивался к маленькой пристани, укрытой среди скрученных корней мангровых зарослей и свисающих лиан, гребец, сидевший на носу, выскакивал на низкий причал, а все остальные разбегались в стороны, чтобы дочь Мудреца могла пройти, не прикасаясь к ним.
Иника сходила на берег и шла по стежке вдоль лагуны. Садилась на песок и смотрела на восток — в ту сторону, где исчезли паруса “Зефира”. Бирюзовые, гладкие как атлас, волны прибегали издалека, и каждая из них по дороге слегка вздымала туманную линию горизонта и с тихим шепотом ложилась у стоп Иники, словно принося ей привет от возлюбленного.
Ждала его возврата терпеливо, веря, что обязательно вернется. И этой веры, этой спокойной уверенности не могли поколебать враждебные слова Матлоки, которая конечно догадалась, что произошло. Иника не доверилась бабке. Не доверилась даже отцу, хотя совсем не опасалась его гнева. Ведь он давно должен был знать, что так произойдет, что иначе быть не может. Предвидел все наверняка уже тогда, когда дочь заявила ему, что не станет женой Тотнака, молодого вождя Хайхола.
— Никто не избежит своей судьбы, — заметил он тогда. Лишь бы твой выбор оказался так велик и благороден, как ты того жаждешь.
Когда — то он сказал еще:
— Ты моя дочь и будешь владычицей Амахи. Если твое сердце бьется ради этой страны также, как мое, его не могут ограничивать никакие законы. Правом может быть лишь разум и воля владыки.
Сердце Иники билось ради её страны, но её переполняло другое, столь же пламенное чувство. А тот, к кому оно было обращено, обещал, что сделает Амаху могучим и счастливым государством.
Мартен вернулся из плавания к Багамским островам и в Тампико, приведя новый приз, добытый у испанцев. Это была торговая каравелла, неплохо вооруженная полу — и четвертькартауновыми орудиями, напоминающая силуэтом “Кастро Верде”, но чуть быстрее на ходу. Именовалась она “Святая Вероника”.
Индейские пироги отбуксировали её в Нагуа, где ей предстояло оставаться до поры возвращения в Европу с добытыми сокровищами.
Мартен предвидел, что пора такого плавания наступит лишь в конце следующего года, поэтому пока о нем особо не задумывался. Но раз уж “Вероника” почти не получила повреждений и очень подходила на роль транспорта, решил сохранить её для этой цели.
На этот раз стоянка кораблей у Пристани беглецов предстояла короткая. Нужно было использовать отсутствие испанского военного флота, который ещё не вернулся из Европы, и даже наверняка не добрался ещё до Кадикса. Поэтому Ян не отправился вверх по реке, чтобы провести инспекцию вновь заложенных поселений и ход строительства укреплений, а все свободное от подготовки время посвящал Инике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73