Обрадовалась, как ему показалось, и совсем не удивилась. Но, в самом деле, ведь ничего удивительного в том, что преподаватель предлагает заснувшей на лекции студентке прослушать эту лекцию, которую она проспала, в индивидуальном, сказать, порядке…
Просто этот преподаватель влюблен в литературу, ему доставляет удовольствие говорить о литературе со студенткой, оскорбительно заснувшей на его лекции. Особенно с заснувшей студенткой. Почему? Пойди разберись. Ни к чему копаться в себе. Просто усталость испарилась, и ему захотелось поговорить о литературе… «Царство счастливой бессознательности», — промелькнула в голове фраза. Кажется, из Маркеса. Из «Ста лет одиночества»., . Из ста лет одиночества — в царство счастливой бессознательности, Только ведь он не был одинок, никогда, ни разу в жизни? У него была Рита, Рита… Тогда отчего же…
—..В то время, когда Габриэль жил в Сипакире, в этом чуждом для него городе, он спасался от одиночества чтением. Позже начал сочинять стихи…
Они медленно гили по аллее, разгребая под ногами желтые листья, спаленные жарким августом и опавшие раньше времени. Август того лета был настолько жестоким, что к сентябрю почти не оставил свежей зеленой листвы на деревьях. Он рассказывал ей про Маркеса. Она слушала, не перебивая вопросами, изредка тихонько улыбалась, хмурила брови, кивала головой. Кажется, ей и в самом деле было интересно.
Незнакомое, никогда прежде не изведанное чувство разрасталось внутри. Ощущая приближение окончания своего рассказа, он начинал тосковать. Смотрел на листья, шуршащие под ногами, и почему-то чувствовал свое родство с ними. Старался не думать о том, что будет с ним дальше. Пытался изо всех сил оказаться снова в параллельном мире. И снова у него ничего не получалось. Слишком определенным, слишком явно выраженным было желание остаться здесь.
Череда полуфантастических персонажей постепенно вытеснила биографические картины. Теперь он рассказывал ей о старом, больном ангеле, упавшем с неба, о призраке лайнера, ежегодно появляющегося у берега какого-то Богом забытого селения. Об утопленнике — необычайном красивом юноше. О бедной Эрендире…
— Я читала все это, — тихо сказала она. — Только воспринимала немного по-другому…
Чем дольше она была рядом, тем настойчивее отказывалось сознание принимать реальность ее существования. Он чувствовал: с каждой минутой все меньше и меньше верится в то, что эта девушка — настоящая, материально существующая в том же мире, в котором существует он. Что они идут вместе по аллее, усыпанной листьями. Что он знает ее имя и может обращаться к ней, называя ее —Валерия…
Они расстались в начале одиннадцатого, когда на улице стало почти совсем темно.
Он предложил подбросить ее до дома на машине. Она отказалась. А потом тихо произнесла:
— Жаль, что этот вечер закончился. Было очень приятно…
— Мне тоже. Тоже было очень приятно. И поверьте, жаль с вами расставаться…
И в этот момент она сказала какую-то совершенно немыслимую вещь. Произнесла несколько слов, которых он от нее никак не ожидал. Представить себе не мог даже, что она скажет вдруг ему такое.
— Тогда давайте встретимся завтра. Здесь, на этом же месте. Мне нравится здесь. Так тихо, и воздух такой прозрачный…
— Да, конечно, — ответил он оторопело, успев подумать о том, что же он скажет Рите. Но, впрочем, это было не важно. Важным теперь было только дождаться завтрашнего вечера.
Он дождался его с трудом. Каждая лекция казалась длиной не в полтора, а по крайней мере в три с лишним часа. Перемены вообще были адом кромешным, потому что во время перемен нечем было себя занять. Когда начались занятия у вечерников, он нервничал, во время перемен бродил по коридорам, надеясь разглядеть в толпе ее глаза, ее волосы. А уж последняя лекция у первокурсников вообще тянулась непонятно сколько времени.
Но когда и она наконец закончилась, эта нескончаемая лекция, когда опустела аудитория и он вышел из корпуса с сознанием того, что сейчас, совсем скоро там, за углом, в аллее, усыпанной желтыми листьями… Внезапно заговорила в нем совесть. «Зацвел, старый пень! Распустился буйным цветом! Опомнись, тебе почти пятьдесят. Ты смешон рядом с этой девчонкой, которая наверняка просто захотела получить халявный зачет по зарубежке. Ты поставишь ей этот зачет, и она испарится, исчезнет из твоей жизни. Ее уведет за руку какой-нибудь двадцатипятилетний стиляга в модном прикиде или длинноволосый хиппи в засаленных джинсах. И она уйдет от тебя, не сопротивляясь, с этим хиппи. Хотя бы потому, что ему двадцать пять. Опомнись, подумай о жене, о Рите! Подумай о Рите!»
На самом деле, ведь сколько таких историй довелось ему пережить за двадцать с лишним лет работы на факультете! Он не был их действующим лицом, но был очевидцем. Причем с каждым годом эти истории происходили все чаще и чаще. Прошлое поколение студентов — тех, которым сейчас было за тридцать, — было поскромнее. И если случалось получить какой-нибудь студент зачет или пятерку на халяву, то это была инициатива исключительно со стороны преподавателя. Теперь же нередко случается, что студентки сами, не стесняясь выражениях, не краснея даже, предлагают «за зачет» от чего иные стареющие маразматики отказаться не в силах. Только за последние два года таких случаев добрый десяток. И это истории, известные на факультете. А ведь далеко не каждый «пень» станет афишировать свои приключения. У некоторых капля рассудка все еще остается…
«Нет, — отмахнулся он от назойливых мыслей. Не про нее все это… Она не такая». Она ни на чем не настаивала, никаких сомнительных тем в разговоре не затрагивала. Просто так случилось: она спала, он разбудил ее, и они немного погуляли в парке. Поговорили о литературе. И слушала она его внимательно, и по глазам ее было видно, что она ему благодарна…
Он еще постоял некоторое время возле корпуса, закурил сигарету, что случалось с ним не часто. А после взглянув на часы, уже больше и не думал ни о чем. Потому что стрелка минутная уже начала опускаться вниз, пошел девятый час, а они договорились встретиться в семь. А ведь она может его не дождаться, если он кается еще хоть на минуту.
Он пошел, почти побежал, стараясь не задумываться о том, что со стороны смотрится, возможно, нелепо. Выскочил из-за угла — теперь вход в аллею был перед ним, и увидел, что там никого нет. Вздохнул облегченно: значит, успел. Она еще не пришла. И вспомнил почему-то вдруг тот цветок, который распустился в банке с жидкостью для снятия лака…
Он ждал ее сорок минут. Прождал бы, наверное, и дольше, без конца повторяя себе, что транспорт ходит плохо, что на дорогах — постоянные пробки, что женщина должна опаздывать, на то она и женщина, бормоча про себя еще какие-то оправдания…
Глупые, ничего не значащие оправдания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Просто этот преподаватель влюблен в литературу, ему доставляет удовольствие говорить о литературе со студенткой, оскорбительно заснувшей на его лекции. Особенно с заснувшей студенткой. Почему? Пойди разберись. Ни к чему копаться в себе. Просто усталость испарилась, и ему захотелось поговорить о литературе… «Царство счастливой бессознательности», — промелькнула в голове фраза. Кажется, из Маркеса. Из «Ста лет одиночества»., . Из ста лет одиночества — в царство счастливой бессознательности, Только ведь он не был одинок, никогда, ни разу в жизни? У него была Рита, Рита… Тогда отчего же…
—..В то время, когда Габриэль жил в Сипакире, в этом чуждом для него городе, он спасался от одиночества чтением. Позже начал сочинять стихи…
Они медленно гили по аллее, разгребая под ногами желтые листья, спаленные жарким августом и опавшие раньше времени. Август того лета был настолько жестоким, что к сентябрю почти не оставил свежей зеленой листвы на деревьях. Он рассказывал ей про Маркеса. Она слушала, не перебивая вопросами, изредка тихонько улыбалась, хмурила брови, кивала головой. Кажется, ей и в самом деле было интересно.
Незнакомое, никогда прежде не изведанное чувство разрасталось внутри. Ощущая приближение окончания своего рассказа, он начинал тосковать. Смотрел на листья, шуршащие под ногами, и почему-то чувствовал свое родство с ними. Старался не думать о том, что будет с ним дальше. Пытался изо всех сил оказаться снова в параллельном мире. И снова у него ничего не получалось. Слишком определенным, слишком явно выраженным было желание остаться здесь.
Череда полуфантастических персонажей постепенно вытеснила биографические картины. Теперь он рассказывал ей о старом, больном ангеле, упавшем с неба, о призраке лайнера, ежегодно появляющегося у берега какого-то Богом забытого селения. Об утопленнике — необычайном красивом юноше. О бедной Эрендире…
— Я читала все это, — тихо сказала она. — Только воспринимала немного по-другому…
Чем дольше она была рядом, тем настойчивее отказывалось сознание принимать реальность ее существования. Он чувствовал: с каждой минутой все меньше и меньше верится в то, что эта девушка — настоящая, материально существующая в том же мире, в котором существует он. Что они идут вместе по аллее, усыпанной листьями. Что он знает ее имя и может обращаться к ней, называя ее —Валерия…
Они расстались в начале одиннадцатого, когда на улице стало почти совсем темно.
Он предложил подбросить ее до дома на машине. Она отказалась. А потом тихо произнесла:
— Жаль, что этот вечер закончился. Было очень приятно…
— Мне тоже. Тоже было очень приятно. И поверьте, жаль с вами расставаться…
И в этот момент она сказала какую-то совершенно немыслимую вещь. Произнесла несколько слов, которых он от нее никак не ожидал. Представить себе не мог даже, что она скажет вдруг ему такое.
— Тогда давайте встретимся завтра. Здесь, на этом же месте. Мне нравится здесь. Так тихо, и воздух такой прозрачный…
— Да, конечно, — ответил он оторопело, успев подумать о том, что же он скажет Рите. Но, впрочем, это было не важно. Важным теперь было только дождаться завтрашнего вечера.
Он дождался его с трудом. Каждая лекция казалась длиной не в полтора, а по крайней мере в три с лишним часа. Перемены вообще были адом кромешным, потому что во время перемен нечем было себя занять. Когда начались занятия у вечерников, он нервничал, во время перемен бродил по коридорам, надеясь разглядеть в толпе ее глаза, ее волосы. А уж последняя лекция у первокурсников вообще тянулась непонятно сколько времени.
Но когда и она наконец закончилась, эта нескончаемая лекция, когда опустела аудитория и он вышел из корпуса с сознанием того, что сейчас, совсем скоро там, за углом, в аллее, усыпанной желтыми листьями… Внезапно заговорила в нем совесть. «Зацвел, старый пень! Распустился буйным цветом! Опомнись, тебе почти пятьдесят. Ты смешон рядом с этой девчонкой, которая наверняка просто захотела получить халявный зачет по зарубежке. Ты поставишь ей этот зачет, и она испарится, исчезнет из твоей жизни. Ее уведет за руку какой-нибудь двадцатипятилетний стиляга в модном прикиде или длинноволосый хиппи в засаленных джинсах. И она уйдет от тебя, не сопротивляясь, с этим хиппи. Хотя бы потому, что ему двадцать пять. Опомнись, подумай о жене, о Рите! Подумай о Рите!»
На самом деле, ведь сколько таких историй довелось ему пережить за двадцать с лишним лет работы на факультете! Он не был их действующим лицом, но был очевидцем. Причем с каждым годом эти истории происходили все чаще и чаще. Прошлое поколение студентов — тех, которым сейчас было за тридцать, — было поскромнее. И если случалось получить какой-нибудь студент зачет или пятерку на халяву, то это была инициатива исключительно со стороны преподавателя. Теперь же нередко случается, что студентки сами, не стесняясь выражениях, не краснея даже, предлагают «за зачет» от чего иные стареющие маразматики отказаться не в силах. Только за последние два года таких случаев добрый десяток. И это истории, известные на факультете. А ведь далеко не каждый «пень» станет афишировать свои приключения. У некоторых капля рассудка все еще остается…
«Нет, — отмахнулся он от назойливых мыслей. Не про нее все это… Она не такая». Она ни на чем не настаивала, никаких сомнительных тем в разговоре не затрагивала. Просто так случилось: она спала, он разбудил ее, и они немного погуляли в парке. Поговорили о литературе. И слушала она его внимательно, и по глазам ее было видно, что она ему благодарна…
Он еще постоял некоторое время возле корпуса, закурил сигарету, что случалось с ним не часто. А после взглянув на часы, уже больше и не думал ни о чем. Потому что стрелка минутная уже начала опускаться вниз, пошел девятый час, а они договорились встретиться в семь. А ведь она может его не дождаться, если он кается еще хоть на минуту.
Он пошел, почти побежал, стараясь не задумываться о том, что со стороны смотрится, возможно, нелепо. Выскочил из-за угла — теперь вход в аллею был перед ним, и увидел, что там никого нет. Вздохнул облегченно: значит, успел. Она еще не пришла. И вспомнил почему-то вдруг тот цветок, который распустился в банке с жидкостью для снятия лака…
Он ждал ее сорок минут. Прождал бы, наверное, и дольше, без конца повторяя себе, что транспорт ходит плохо, что на дорогах — постоянные пробки, что женщина должна опаздывать, на то она и женщина, бормоча про себя еще какие-то оправдания…
Глупые, ничего не значащие оправдания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62