Это совсем не мало.
Каамо много знает. Каамо много умеет. Он хороший помощник отцу.
Отец у Каамо хороший работник. Вон как ловко выколачивает он палицей шкуры. А Каамо так же ловко и быстро соскребает со шкур мездру. Они с отцом делают меховые каросы. Очень хорошая вещь карос. Днем – плащ, ночью – одеяло. Каждый хочет иметь карос. Очень хорошая вещь.
Карос делать нелегко. У Каамо устали пальцы. У отца, наверное, руки тоже устали. Они работают с восхода солнца. А теперь солнце влезло на пуп неба. И уже медленней бьет палицей отец.
– Все! – Отец отбросил палицу, обеими руками огладил редкую курчавую бородку. – Дай пива, – сказал он.
И мать тотчас разогнулась над жерновами, встала и пошла в хижину.
Пиво холодное, кружка большая. Красивая деревянная кружка на трех ножках. Отец сам ее вырезал. Он умеет вырезать много красивых вещей. Он все умеет.
– Отдыхай, – сказал отец Каамо.
И Каамо отложил скребок и лег на землю.
Мать принесла отцу табак и трубку, а сама стала варить кашу из молотого проса. Надо покормить мужчин. Хорошая будет каша из умбилы, вкусная.
Отец сделал небольшую ямку в глинистой земле, положил в ямку плоский камешек, на камешек – табак. Потом он палочкой продырявил глину возле ямки и разжег курево. Вот он взял в рот глоток воды, сполоснул горло и через дырку в глине потянул трубкой дым в себя. Затянулся, выплюнул дым вместе с водой. И опять глотнул, и опять затянулся.
Отец будет долго курить. Каамо будет долго отдыхать. Он будет лежать и думать.
Каамо задумчивый. Некоторые люди говорят: это плохо – быть негру задумчивым. А некоторые говорят – хорошо. Каамо не знает, плохо это или хорошо, только он уж такой, какой есть, – задумчивый.
Он такой, наверное, в отца. Вот отец сейчас курит и тоже думает. Каамо знает, о чем. Отец думает, куда им придется уходить из этих мест. Здесь нельзя больше жить. Англичане начали здесь рыть землю, у них будет рудник. Они взроют все поля, всю саванну, негде будет сеять просо, негде пасти скот. Надо уходить отсюда. А куда?
Отец говорил, они все время уходят и уходят. Неужели бессильны люди крокодилов – баквены? Каамо знает, раньше бечуаны были сильными и сытыми. У них были мудрые и справедливые вожди – Мокагин и сын сына Мокагина – Мотлума. По всей саванне пасли бечуаны свой скот и сеяли просо. Потом пришли белые – буры и англичане, – погнали негров, и сначала было куда уходить, а теперь не стало.
Там, где всходит солнце, за рекой Крокодиловой, – буры. В другую сторону, на закат, – сухая, бесплодная пустыня Калахари. На юге – Капская колония англичан. И на севере, в жарких, душных лесах Матабеленда, гремят английские ружья. И вот уже здесь… Куда пойти бечуанам?
Жаль, что Каамо только почти взрослый. Не совсем взрослый. А то бы он стал как Мокагин или Мотлума. Он собрал бы всех бечуанов и сказал: «Возьмите щиты и ассагаи, укройте женщин и детей в краалях, я поведу вас на англичан, мы прогоним их, и снова саванна будет нашей, и везде можно будет пасти скот и сеять просо». Но Каамо еще не совсем взрослый. Кто послушает его?
Так думал Каамо и вдруг услышал громкий шум. Ожесточенно залаяли собаки, раздалось всполошное кудахтанье кур, кто-то закричал.
Каамо вскочил. Отец отложил трубку, прислушался, и лицо его сделалось хмурым. Мать забормотала что-то испуганно.
– Опять пришел усатый, – сказал отец, и его глаза стали как у загнанной антилопы.
Каамо знает усатого сержанта. Он даже знает, как его зовут: Чарльз Марстон. Сержант здоровый и злой, как буйвол. Он уже бывал в краале, орал и грозился, что вышвырнет грязных кафров ко всем чертям.
За соседней хижиной мелькнули яркие мундиры. Марстон со сворой солдат приближался.
– Надо уйти, – сказала мать. Руки ее повисли, как неживые. – Зачем сердить их?
Отец не ответил, подошвой придавил дымящийся табачный костерчик и замер так, настороженный, глядя на приближающихся англичан.
Марстон был, как всегда, зол. Его залихватские рыжие усы топорщились угрожающе.
Наверное, он прошел бы мимо, не споткнись о кувшин с пивом. Мутноватая жидкость плеснулась ему на ноги. Это вывело сержанта из себя.
– Свиньи! – заорал он. – Грязные бездельники, пьяницы!
Мать услужливо бросилась отереть его ноги. Марстон отшвырнул ее пинком.
Вот тут-то все и случилось.
Каамо метнулся, чтобы поддержать падающую мать, и нечаянно толкнул сержанта. Совсем нечаянно, видит бог. И тут же резкий удар стеком полоснул его. Каамо показалось, ему раскроили лицо. Взвизгнув и уже не думая, что делает, он схватил с земли камень – и тут все завертелось, как в бредовом сне.
Что-то крикнул отец, бросился вперед – не то заступиться за сына, не то отнять у него камень. Застонала мать. Кто-то схватил Каамо за руку и вывернул ее. Кровь заливала ему лицо. Мать толкнула его и крикнула:
– Беги!!
Он помчался и уже не услышал, а просто почувствовал напряженным дрожащим телом, как сзади грохнул выстрел. Метили в него.
Солдаты погнались за ним, но разве можно догнать молодого негра! Перемахнув через изгородь, окружающую крааль, Каамо птицей пролетел до ближайшего поля, вломился в заросли маиса и, уже невидимый, свернул к ручью, перебежал его и скрылся в густом кустарнике…
Он вернулся к своей хижине ночью. Большой костер горел, как погребальный факел. У хижины толпились негры. Они толпились возле тела отца.
Когда солдаты забрали его и повели с собой, отец хотел бежать. Он убежал бы, если б не пуля сержанта. Марстон отличный стрелок, он не знает промахов.
Негры молча раздвинулись перед Каамо.
Отец лежал вытянувшийся и серый, словно присыпанный пеплом. На редкой курчавой бородке запеклась кровь: когда пуля ударила в его затылок, он упал лицом на землю.
Теперь лицо было скорбно-спокойным. Душа отца умерла, только дух его, тень бродит где-то под землей.
Рука матери легла на плечо Каамо. Он посмотрел на нее бессмысленно и заметил лишь, как металлически блестит ее тело, смазанное жиром с порошком из слюды. Она осторожно погладила его пальцами по щеке, боясь прикоснуться к рваному разбухшему рубцу, оставленному стеком.
– Ты должен уйти, Каамо, – сказала она. – Они будут тебя искать. Тебе надо уйти.
…Он ушел прямо от могилы, не зайдя в родную хижину.
Путь его лежал через вельд на восход солнца, туда, где когда-то жили великий Мокагин и сын его сына Мотлума.
2
Это был совсем иной мир. После тихого, сонного Блюмфонтейна Йоганнесбург показался Петру и Дмитрию громадным шумным каменным базаром. Стоязыкие улицы были полны пестрого народа. Меж шикарных экипажей сновали оборванцы, над толпой мелькали модные шелковые шляпы. Город жил в непрестанном суетливом движении, ничто не напоминало здесь о размеренной бурской медлительности.
Что ж, первое впечатление не обманывало друзей, Йоганнесбург действительно был одним из необычных для этой страны городов – шумный, дымный и деятельный форпост его величества Капитала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Каамо много знает. Каамо много умеет. Он хороший помощник отцу.
Отец у Каамо хороший работник. Вон как ловко выколачивает он палицей шкуры. А Каамо так же ловко и быстро соскребает со шкур мездру. Они с отцом делают меховые каросы. Очень хорошая вещь карос. Днем – плащ, ночью – одеяло. Каждый хочет иметь карос. Очень хорошая вещь.
Карос делать нелегко. У Каамо устали пальцы. У отца, наверное, руки тоже устали. Они работают с восхода солнца. А теперь солнце влезло на пуп неба. И уже медленней бьет палицей отец.
– Все! – Отец отбросил палицу, обеими руками огладил редкую курчавую бородку. – Дай пива, – сказал он.
И мать тотчас разогнулась над жерновами, встала и пошла в хижину.
Пиво холодное, кружка большая. Красивая деревянная кружка на трех ножках. Отец сам ее вырезал. Он умеет вырезать много красивых вещей. Он все умеет.
– Отдыхай, – сказал отец Каамо.
И Каамо отложил скребок и лег на землю.
Мать принесла отцу табак и трубку, а сама стала варить кашу из молотого проса. Надо покормить мужчин. Хорошая будет каша из умбилы, вкусная.
Отец сделал небольшую ямку в глинистой земле, положил в ямку плоский камешек, на камешек – табак. Потом он палочкой продырявил глину возле ямки и разжег курево. Вот он взял в рот глоток воды, сполоснул горло и через дырку в глине потянул трубкой дым в себя. Затянулся, выплюнул дым вместе с водой. И опять глотнул, и опять затянулся.
Отец будет долго курить. Каамо будет долго отдыхать. Он будет лежать и думать.
Каамо задумчивый. Некоторые люди говорят: это плохо – быть негру задумчивым. А некоторые говорят – хорошо. Каамо не знает, плохо это или хорошо, только он уж такой, какой есть, – задумчивый.
Он такой, наверное, в отца. Вот отец сейчас курит и тоже думает. Каамо знает, о чем. Отец думает, куда им придется уходить из этих мест. Здесь нельзя больше жить. Англичане начали здесь рыть землю, у них будет рудник. Они взроют все поля, всю саванну, негде будет сеять просо, негде пасти скот. Надо уходить отсюда. А куда?
Отец говорил, они все время уходят и уходят. Неужели бессильны люди крокодилов – баквены? Каамо знает, раньше бечуаны были сильными и сытыми. У них были мудрые и справедливые вожди – Мокагин и сын сына Мокагина – Мотлума. По всей саванне пасли бечуаны свой скот и сеяли просо. Потом пришли белые – буры и англичане, – погнали негров, и сначала было куда уходить, а теперь не стало.
Там, где всходит солнце, за рекой Крокодиловой, – буры. В другую сторону, на закат, – сухая, бесплодная пустыня Калахари. На юге – Капская колония англичан. И на севере, в жарких, душных лесах Матабеленда, гремят английские ружья. И вот уже здесь… Куда пойти бечуанам?
Жаль, что Каамо только почти взрослый. Не совсем взрослый. А то бы он стал как Мокагин или Мотлума. Он собрал бы всех бечуанов и сказал: «Возьмите щиты и ассагаи, укройте женщин и детей в краалях, я поведу вас на англичан, мы прогоним их, и снова саванна будет нашей, и везде можно будет пасти скот и сеять просо». Но Каамо еще не совсем взрослый. Кто послушает его?
Так думал Каамо и вдруг услышал громкий шум. Ожесточенно залаяли собаки, раздалось всполошное кудахтанье кур, кто-то закричал.
Каамо вскочил. Отец отложил трубку, прислушался, и лицо его сделалось хмурым. Мать забормотала что-то испуганно.
– Опять пришел усатый, – сказал отец, и его глаза стали как у загнанной антилопы.
Каамо знает усатого сержанта. Он даже знает, как его зовут: Чарльз Марстон. Сержант здоровый и злой, как буйвол. Он уже бывал в краале, орал и грозился, что вышвырнет грязных кафров ко всем чертям.
За соседней хижиной мелькнули яркие мундиры. Марстон со сворой солдат приближался.
– Надо уйти, – сказала мать. Руки ее повисли, как неживые. – Зачем сердить их?
Отец не ответил, подошвой придавил дымящийся табачный костерчик и замер так, настороженный, глядя на приближающихся англичан.
Марстон был, как всегда, зол. Его залихватские рыжие усы топорщились угрожающе.
Наверное, он прошел бы мимо, не споткнись о кувшин с пивом. Мутноватая жидкость плеснулась ему на ноги. Это вывело сержанта из себя.
– Свиньи! – заорал он. – Грязные бездельники, пьяницы!
Мать услужливо бросилась отереть его ноги. Марстон отшвырнул ее пинком.
Вот тут-то все и случилось.
Каамо метнулся, чтобы поддержать падающую мать, и нечаянно толкнул сержанта. Совсем нечаянно, видит бог. И тут же резкий удар стеком полоснул его. Каамо показалось, ему раскроили лицо. Взвизгнув и уже не думая, что делает, он схватил с земли камень – и тут все завертелось, как в бредовом сне.
Что-то крикнул отец, бросился вперед – не то заступиться за сына, не то отнять у него камень. Застонала мать. Кто-то схватил Каамо за руку и вывернул ее. Кровь заливала ему лицо. Мать толкнула его и крикнула:
– Беги!!
Он помчался и уже не услышал, а просто почувствовал напряженным дрожащим телом, как сзади грохнул выстрел. Метили в него.
Солдаты погнались за ним, но разве можно догнать молодого негра! Перемахнув через изгородь, окружающую крааль, Каамо птицей пролетел до ближайшего поля, вломился в заросли маиса и, уже невидимый, свернул к ручью, перебежал его и скрылся в густом кустарнике…
Он вернулся к своей хижине ночью. Большой костер горел, как погребальный факел. У хижины толпились негры. Они толпились возле тела отца.
Когда солдаты забрали его и повели с собой, отец хотел бежать. Он убежал бы, если б не пуля сержанта. Марстон отличный стрелок, он не знает промахов.
Негры молча раздвинулись перед Каамо.
Отец лежал вытянувшийся и серый, словно присыпанный пеплом. На редкой курчавой бородке запеклась кровь: когда пуля ударила в его затылок, он упал лицом на землю.
Теперь лицо было скорбно-спокойным. Душа отца умерла, только дух его, тень бродит где-то под землей.
Рука матери легла на плечо Каамо. Он посмотрел на нее бессмысленно и заметил лишь, как металлически блестит ее тело, смазанное жиром с порошком из слюды. Она осторожно погладила его пальцами по щеке, боясь прикоснуться к рваному разбухшему рубцу, оставленному стеком.
– Ты должен уйти, Каамо, – сказала она. – Они будут тебя искать. Тебе надо уйти.
…Он ушел прямо от могилы, не зайдя в родную хижину.
Путь его лежал через вельд на восход солнца, туда, где когда-то жили великий Мокагин и сын его сына Мотлума.
2
Это был совсем иной мир. После тихого, сонного Блюмфонтейна Йоганнесбург показался Петру и Дмитрию громадным шумным каменным базаром. Стоязыкие улицы были полны пестрого народа. Меж шикарных экипажей сновали оборванцы, над толпой мелькали модные шелковые шляпы. Город жил в непрестанном суетливом движении, ничто не напоминало здесь о размеренной бурской медлительности.
Что ж, первое впечатление не обманывало друзей, Йоганнесбург действительно был одним из необычных для этой страны городов – шумный, дымный и деятельный форпост его величества Капитала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90