Потом налетевший ветер подхватил красное облако и понес вместе с дымом над цветущими полями.
И только тогда Юний Вер перевел дыхание. И тут же огляделся с тревогою. Он не видел Элия. Неужели? Не может быть! Неужто Элий остался в доме? Вер кинулся назад. Но рвущийся из окон и дверей жар отогнал его. В горящий дом уже никто не мог войти. Вер попятился, закрываясь ладонями от жара.
Летти сидела на траве, прислонившись спиной к дереву, и плакала. Фабия стояла тут же рядом с Марком Габинием и смотрела на горящий дом.
— Это погребальный костер Гая, — сказал актер. Таким тоном Траян Деций мог воскликнуть, глядя на убитого сына: «Гибель одного солдата еще не решает исход битвы!»
— Элий! — закричал Вер, будто надеялся, что друг может откликнуться на этот крик.
Он ощущал невыносимую боль, ярость и отчаяние… Все чувства разом на него нахлынули.
— Элий в саду… — сказала Летиция. Элий жив?! Вер схватил девчонку за локти, поднял как пушинку и расцеловал в щеки. Она испуганно взвизгнула. Вер опустил ее на траву, быть может не особенно почтительно, и бросился в сад.
Элий сидел на скамье и смотрел на рвущееся в небо пламя. Лицо его было неподвижно. И сам он будто окаменел. Вер кинулся к нему и сгреб друга в охапку, едва не задушив в объятиях.
— Мы выиграли! Мы победили! Петиция стерла надпись в книге! Ты хоть понимаешь, что произошло?! Мы одолели гениев!
— Ну и что в этом хорошего? Мы вынули камень из свода небес, и теперь этот свод рухнет нам на головы. — Элий так устал, что ему трудно было даже говорить, не то что двигаться.
— Да что с тобой?! — Вер опешил. — Элий, я заклеймил для тебя самое лучшее желание на свете! Какое — не скажу. Но тебе оно бы понравилось. Я его заклеймил, ты слышишь?! — Элий не ответил. Он смотрел на пожар. Веки его то и дело смеживались, будто Элий собирался заснуть. Вер вытащил из кармана золотое яблоко и вложил его в пальцы Элия. — Это дар богов. А я дарю его тебе.
Элий посмотрел на яблоко. Кажется, он даже не понимал, что происходит.
— Дар богов? — переспросил он.
— И на нем надпись «Достойнешему!». И я решил, что это яблоко должно принадлежать тебе.
— Я должен был сегодня умереть. А ты привязал меня намертво к этой жизни, Вер. Зачем?
По дороге из Пренесты к дому уже мчались три машины — две красные пожарные машины вигилов, и одна — «скорая».
Дом внизу был объят пламенем — жар рвался в небо и был так нестерпим, что Гюн вынужден был отлететь в сторону. Гений мог бы полюбоваться красотой устроенного им фейерверка, мог бы восхититься пляской оранжевых языков и полетом раскаленных осколков в бирюзовом небе, если бы не странное красное облако, что поднялось над домом и, влекомое слабым ветерком, медленно поплыло над полями. Облако вызвало у Гюна ужас — хотелось немедленно мчаться неведомо куда и забиться в щель…
Гений не сразу понял, что уничтожение дома ничего не изменило. Мир остался прежним в своем ослепительном блеске. Гюн опоздал. Девчонка уничтожила надпись. Возможно, она погибла. Но ее смерть не имела уже никакого значения — обычная смерть обычной девчонки. Гюн в ярости вскинул руку с перуном, готовый спалить все, что подвернется под руку — дерево, или дом, или человека — лишь бы сжечь! — но неожиданная сила вырвала перун из рук обезумевшего гения, а его самого швырнула на землю. Он упал с высоты так, как будто никогда и не умел летать, и от удара потерял сознание.
Очнувшись, Гюн увидел, что лежит на земле меж огуречных грядок. Тело его нестерпимо болело, а из носа шла кровь. Он с трудом поднялся и хотел уже оттолкнуться от земли и лететь, но не получилось — он лишь неуклюже подпрыгнул и шлепнулся на землю. Гений разучился летать! Гюн в ужасе принялся ощупывать свое тело. Оно изменилось. Прежняя имитация человечьего облика превратилась в настоящую плоть. Гений хотел стряхнуть ее, как прежде сбрасывал материальную оболочку, и устремиться ввысь платиновой стрелой, но проклятая шкура приросла намертво. Гюн превратился в человека.
Гений помчался меж грядок, как будто наделся, что может убежать от нового облика. Споткнулся и упал, в рот набилась земля. Боги наказали его страшной карой. Гюн затрясся, из глаз его хлынули платиновые слезы. С каждой слезой он терял свою драгоценную оболочку. Гюн стал собирать слезы, сам не зная, зачем ему нужны эти свидетельства бессилия и горя.
— Боги! Я говорю, заткнитесь! Все до единого! Венера, не смей болтать! Или я велю тебе выйти за дверь.
— Куда это? — спросила богиня любви, округляя глаза.
— К людям! — рявкнул Юпитер.
— С ними порой бывает весело…
— Молчать, я же сказал! Огромный зал в Небесном дворце был полон. Боги и богини заняли места на мраморных скамьях. Царственная Юнона в белой столе восседала в первом ряду, и у ног ее, раскинув пышный хвост, прикорнул надменный павлин. Минерва явилась на сборище в золотом шлеме, длинный светлый пеплос волочился по полу — в этот раз в храме в Афинах наряд для богини жрицы соткали на славу. Марс не забыл не только шлема, щита, копья и меча, но также прихватил с собой несколько пистолетов новейшей конструкции. Марс утверждал, что пистолеты сделал для него Вулкан, но Минерва подозревала, что бог войны стянул их в одной из римских оружейных лавок. Бог злословия Мом, нынче гарант свободы печати, прихватил с собой последний выпуск «Девочек Субуры» и теперь читал его тайком и давился от смеха. Вальяжное разнузданное общество. Как будто они собрались позлословить и перекинуться парочкой язвительных шуточек. Кто бы мог подумать, что они хотят поговорить о собственном будущем и будущем их подопечных. Да и будет ли вообще для них это будущее?
Юпитер воссел на свой хризолитовый трон. По белой тоге густыми завитками раскинулась борода.
«А ведь он совсем седой! — подумала, глядя на отца с жалостью, Минерва. — И так растолстел!»
Глава богов обвел взглядом пестрое собрание.
— Мы должны решить, что нам делать с людьми и с их гениями, — заявил Юпитер.
— Ничего, — сказала Минерва. — Это было бы самое разумное. Пусть люди занимаются собой. А боги за ними приглядывают, как взрослые приглядывают за детьми — то есть не позволяют играть с огнем и пресекают прочие шалости.
Юпитер нахмурил брови.
— О чем ты болтаешь, богиня мудрости? Шалости? Их игрушки могут уничтожить наш мир. А заговор гениев — это не шалость. Они задумали такую гадость, о которой даже противно говорить.
— Так не говори! — вновь подала голос Минерва.
— Я лишаю гениев их власти. Пусть эти твари отправляются на землю и занимаются чем угодно. Но отныне я-не буду их слушать.
— Уж не будешь ли ты сам подслушивать пожелания людей? — поинтересовалась Юнона.
— За одного я все же осмелюсь просить, — вмешалась Минерва. — За того, чье имя римляне никогда не произносят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
И только тогда Юний Вер перевел дыхание. И тут же огляделся с тревогою. Он не видел Элия. Неужели? Не может быть! Неужто Элий остался в доме? Вер кинулся назад. Но рвущийся из окон и дверей жар отогнал его. В горящий дом уже никто не мог войти. Вер попятился, закрываясь ладонями от жара.
Летти сидела на траве, прислонившись спиной к дереву, и плакала. Фабия стояла тут же рядом с Марком Габинием и смотрела на горящий дом.
— Это погребальный костер Гая, — сказал актер. Таким тоном Траян Деций мог воскликнуть, глядя на убитого сына: «Гибель одного солдата еще не решает исход битвы!»
— Элий! — закричал Вер, будто надеялся, что друг может откликнуться на этот крик.
Он ощущал невыносимую боль, ярость и отчаяние… Все чувства разом на него нахлынули.
— Элий в саду… — сказала Летиция. Элий жив?! Вер схватил девчонку за локти, поднял как пушинку и расцеловал в щеки. Она испуганно взвизгнула. Вер опустил ее на траву, быть может не особенно почтительно, и бросился в сад.
Элий сидел на скамье и смотрел на рвущееся в небо пламя. Лицо его было неподвижно. И сам он будто окаменел. Вер кинулся к нему и сгреб друга в охапку, едва не задушив в объятиях.
— Мы выиграли! Мы победили! Петиция стерла надпись в книге! Ты хоть понимаешь, что произошло?! Мы одолели гениев!
— Ну и что в этом хорошего? Мы вынули камень из свода небес, и теперь этот свод рухнет нам на головы. — Элий так устал, что ему трудно было даже говорить, не то что двигаться.
— Да что с тобой?! — Вер опешил. — Элий, я заклеймил для тебя самое лучшее желание на свете! Какое — не скажу. Но тебе оно бы понравилось. Я его заклеймил, ты слышишь?! — Элий не ответил. Он смотрел на пожар. Веки его то и дело смеживались, будто Элий собирался заснуть. Вер вытащил из кармана золотое яблоко и вложил его в пальцы Элия. — Это дар богов. А я дарю его тебе.
Элий посмотрел на яблоко. Кажется, он даже не понимал, что происходит.
— Дар богов? — переспросил он.
— И на нем надпись «Достойнешему!». И я решил, что это яблоко должно принадлежать тебе.
— Я должен был сегодня умереть. А ты привязал меня намертво к этой жизни, Вер. Зачем?
По дороге из Пренесты к дому уже мчались три машины — две красные пожарные машины вигилов, и одна — «скорая».
Дом внизу был объят пламенем — жар рвался в небо и был так нестерпим, что Гюн вынужден был отлететь в сторону. Гений мог бы полюбоваться красотой устроенного им фейерверка, мог бы восхититься пляской оранжевых языков и полетом раскаленных осколков в бирюзовом небе, если бы не странное красное облако, что поднялось над домом и, влекомое слабым ветерком, медленно поплыло над полями. Облако вызвало у Гюна ужас — хотелось немедленно мчаться неведомо куда и забиться в щель…
Гений не сразу понял, что уничтожение дома ничего не изменило. Мир остался прежним в своем ослепительном блеске. Гюн опоздал. Девчонка уничтожила надпись. Возможно, она погибла. Но ее смерть не имела уже никакого значения — обычная смерть обычной девчонки. Гюн в ярости вскинул руку с перуном, готовый спалить все, что подвернется под руку — дерево, или дом, или человека — лишь бы сжечь! — но неожиданная сила вырвала перун из рук обезумевшего гения, а его самого швырнула на землю. Он упал с высоты так, как будто никогда и не умел летать, и от удара потерял сознание.
Очнувшись, Гюн увидел, что лежит на земле меж огуречных грядок. Тело его нестерпимо болело, а из носа шла кровь. Он с трудом поднялся и хотел уже оттолкнуться от земли и лететь, но не получилось — он лишь неуклюже подпрыгнул и шлепнулся на землю. Гений разучился летать! Гюн в ужасе принялся ощупывать свое тело. Оно изменилось. Прежняя имитация человечьего облика превратилась в настоящую плоть. Гений хотел стряхнуть ее, как прежде сбрасывал материальную оболочку, и устремиться ввысь платиновой стрелой, но проклятая шкура приросла намертво. Гюн превратился в человека.
Гений помчался меж грядок, как будто наделся, что может убежать от нового облика. Споткнулся и упал, в рот набилась земля. Боги наказали его страшной карой. Гюн затрясся, из глаз его хлынули платиновые слезы. С каждой слезой он терял свою драгоценную оболочку. Гюн стал собирать слезы, сам не зная, зачем ему нужны эти свидетельства бессилия и горя.
— Боги! Я говорю, заткнитесь! Все до единого! Венера, не смей болтать! Или я велю тебе выйти за дверь.
— Куда это? — спросила богиня любви, округляя глаза.
— К людям! — рявкнул Юпитер.
— С ними порой бывает весело…
— Молчать, я же сказал! Огромный зал в Небесном дворце был полон. Боги и богини заняли места на мраморных скамьях. Царственная Юнона в белой столе восседала в первом ряду, и у ног ее, раскинув пышный хвост, прикорнул надменный павлин. Минерва явилась на сборище в золотом шлеме, длинный светлый пеплос волочился по полу — в этот раз в храме в Афинах наряд для богини жрицы соткали на славу. Марс не забыл не только шлема, щита, копья и меча, но также прихватил с собой несколько пистолетов новейшей конструкции. Марс утверждал, что пистолеты сделал для него Вулкан, но Минерва подозревала, что бог войны стянул их в одной из римских оружейных лавок. Бог злословия Мом, нынче гарант свободы печати, прихватил с собой последний выпуск «Девочек Субуры» и теперь читал его тайком и давился от смеха. Вальяжное разнузданное общество. Как будто они собрались позлословить и перекинуться парочкой язвительных шуточек. Кто бы мог подумать, что они хотят поговорить о собственном будущем и будущем их подопечных. Да и будет ли вообще для них это будущее?
Юпитер воссел на свой хризолитовый трон. По белой тоге густыми завитками раскинулась борода.
«А ведь он совсем седой! — подумала, глядя на отца с жалостью, Минерва. — И так растолстел!»
Глава богов обвел взглядом пестрое собрание.
— Мы должны решить, что нам делать с людьми и с их гениями, — заявил Юпитер.
— Ничего, — сказала Минерва. — Это было бы самое разумное. Пусть люди занимаются собой. А боги за ними приглядывают, как взрослые приглядывают за детьми — то есть не позволяют играть с огнем и пресекают прочие шалости.
Юпитер нахмурил брови.
— О чем ты болтаешь, богиня мудрости? Шалости? Их игрушки могут уничтожить наш мир. А заговор гениев — это не шалость. Они задумали такую гадость, о которой даже противно говорить.
— Так не говори! — вновь подала голос Минерва.
— Я лишаю гениев их власти. Пусть эти твари отправляются на землю и занимаются чем угодно. Но отныне я-не буду их слушать.
— Уж не будешь ли ты сам подслушивать пожелания людей? — поинтересовалась Юнона.
— За одного я все же осмелюсь просить, — вмешалась Минерва. — За того, чье имя римляне никогда не произносят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109