Может, тебе надо что-то вспомнить?
Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.
— Начнем? — спросил Элий со странной улыбкой.
Вер ошалело глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?
— С бесноватыми надо бесноваться, — улыбка Элия сделалась совершенно безумной.
— Ты хотел укрыться в моем приюте, — сказал Марий. — Моя «мечта» укрывает даже от богов. Кто принимает «мечту», делается невидим для богов…
— Я не собираюсь прятаться от богов.
— А я бы на твоем месте укололся, — разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. — Послушайся, собака, старого мудреца.
Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Вер получит мечту. Примитивную, вульгарную мечту. Но именно таким мечтам и удается сбыться.
Юний Вер лежал в колыбели, а мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее-в доспехах, от которых шел запах пота, металла и кожи; ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона, а на шее — ожерелье из разноцветных камней. Как она могла так перемениться?
— Мой маленький…— шептала она, наклоняясь над ним. — Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Но надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.
Она взяла его на руки и поднесла к окну — и он увидел совершенно незнакомый пейзаж. Небо было серым и хмурым, шел дождь, и темная зелень деревьев влажно блестела. Дом, в котором они жили, находился на холме — где-то внизу извивалась серой лентой река.
Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.
— Юния, — сказала мать, обращаясь к вошедшей. — Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.
И мать протянула ребенка женщине в доспехах Вер узнал эту женщину. Фиала «Нереиды» была у нее на груди. И от нее пахло потом, и кожей, и ружейной смазкой.
— Скоро будет война, — сказала женщина-легионер. — Что, если я погибну?
— Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.
Женщины поцеловались на прощание. Юния Вер унесла малыша.
Вер очнулся. Вместо склонившегося над ним лица матери он видел узкое, в окружении черных спутанных волос лицо безымянной девицы. Видя, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая к соитию.
Между тем в триклинии все переменилось. В комнате было полно народу. Молодые люди и девушки сидели прямо на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. И у девушек, и у юношей были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, прямо на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них незримо. Будто материализовалось и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом нежеланная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора на имуществе должника.
Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или даже просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер — исполнитель желаний, оказался никем. Безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего — прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.
Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать тому о своем открытии. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к сидящему в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц уселись вокруг учителя на полу.
— Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»
Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. И Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему. И злился на себя за этот идиотский смех.
~ Привет, собака… Добро пожаловать на симпо-эиум киников, — сказал Марий. — Ну как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?
— Где Элий? — спросил Вер, все еще давясь от смеха.
— Какое мне до него дело? — брюзгливо заметил Марий. — Вышел погулять. Сказал, что голова болит.
Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, такие же грязные и ободранные, как остальные, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник тоже из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело грузным мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю на прощание. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый шрам. Один глаз вытек, второй бессмысленно таращился в потолок. Лежащий на полу человек был мертв.
Один из пришедших вынул изо рта приятеля-киника самокрутку с веселящей травкой, жадно затянулся и принялся рассказывать:
— Мы шли сюда, беседуя о мечте и недостижимых высотах духа, и вдруг нам на дороге явились двое злодеев и предательски напали на нас.
— Элий! — закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.
В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.
За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней — фонари вдоль автомагистрали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.
— Начнем? — спросил Элий со странной улыбкой.
Вер ошалело глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?
— С бесноватыми надо бесноваться, — улыбка Элия сделалась совершенно безумной.
— Ты хотел укрыться в моем приюте, — сказал Марий. — Моя «мечта» укрывает даже от богов. Кто принимает «мечту», делается невидим для богов…
— Я не собираюсь прятаться от богов.
— А я бы на твоем месте укололся, — разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. — Послушайся, собака, старого мудреца.
Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Вер получит мечту. Примитивную, вульгарную мечту. Но именно таким мечтам и удается сбыться.
Юний Вер лежал в колыбели, а мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее-в доспехах, от которых шел запах пота, металла и кожи; ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона, а на шее — ожерелье из разноцветных камней. Как она могла так перемениться?
— Мой маленький…— шептала она, наклоняясь над ним. — Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Но надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.
Она взяла его на руки и поднесла к окну — и он увидел совершенно незнакомый пейзаж. Небо было серым и хмурым, шел дождь, и темная зелень деревьев влажно блестела. Дом, в котором они жили, находился на холме — где-то внизу извивалась серой лентой река.
Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.
— Юния, — сказала мать, обращаясь к вошедшей. — Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.
И мать протянула ребенка женщине в доспехах Вер узнал эту женщину. Фиала «Нереиды» была у нее на груди. И от нее пахло потом, и кожей, и ружейной смазкой.
— Скоро будет война, — сказала женщина-легионер. — Что, если я погибну?
— Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.
Женщины поцеловались на прощание. Юния Вер унесла малыша.
Вер очнулся. Вместо склонившегося над ним лица матери он видел узкое, в окружении черных спутанных волос лицо безымянной девицы. Видя, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая к соитию.
Между тем в триклинии все переменилось. В комнате было полно народу. Молодые люди и девушки сидели прямо на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. И у девушек, и у юношей были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, прямо на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них незримо. Будто материализовалось и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом нежеланная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора на имуществе должника.
Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или даже просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер — исполнитель желаний, оказался никем. Безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего — прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.
Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать тому о своем открытии. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к сидящему в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц уселись вокруг учителя на полу.
— Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»
Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. И Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему. И злился на себя за этот идиотский смех.
~ Привет, собака… Добро пожаловать на симпо-эиум киников, — сказал Марий. — Ну как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?
— Где Элий? — спросил Вер, все еще давясь от смеха.
— Какое мне до него дело? — брюзгливо заметил Марий. — Вышел погулять. Сказал, что голова болит.
Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, такие же грязные и ободранные, как остальные, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник тоже из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело грузным мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю на прощание. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый шрам. Один глаз вытек, второй бессмысленно таращился в потолок. Лежащий на полу человек был мертв.
Один из пришедших вынул изо рта приятеля-киника самокрутку с веселящей травкой, жадно затянулся и принялся рассказывать:
— Мы шли сюда, беседуя о мечте и недостижимых высотах духа, и вдруг нам на дороге явились двое злодеев и предательски напали на нас.
— Элий! — закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.
В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.
За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней — фонари вдоль автомагистрали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109