— Неужели заметили? А я-то думал, что это не так очевидно. Больше хоть никто не заметил, надеюсь?
— Ха-ха-ха! По-моему, заметили. Помните даму, что сидела рядом со мной? Черную даму? Такая симпатичная. Она работает в гинекологическом кабинете и очень милая и умная. Я взяла у нее телефон и обещала, что позвоню. Хотите знать, что она сказала?
— Что?
— Она сказала: «Мне кажется, ты приглянулась районному прокурору, Шелли, — она называет меня Шелли. Мы с ней так подружились! — Он с тебя глаз не сводит».
— Так и сказала? — Крамер расплывается в улыбке.
— Так и сказала!
— С осуждением? Господи, надо же! Я и не предполагал, что кому-то заметно!
— Наоборот, она была растрогана. Женщинам такие вещи всегда нравятся.
— Значит, очевидно было?
— Для нее — да!
Крамер трясет головой, якобы в смущении. И при этом все смотрит ей в глаза, а она смотрит в глаза ему. Крепостной ров уже преодолен, и без особых трудов. Теперь он, если захочет, и вправду мог бы протянуть руку через стол и сцепить с ней кончики пальцев, она не отнимет руку и они все так же будут смотреть в глаза друг другу. Но лучше пока не надо. Мгновенье так прекрасно, и так хорошо все идет, не стоит зря рисковать.
Крамер продолжает трясти головой… и многозначительно улыбаться… Он и в самом деле смущен, хотя и не тем, что люди в суде заметили, как он ею очарован. Куда б с ней поехать? — вот вопрос, который его смущает. У нее квартиры нет, привести ее в свой термитник — об этом, понятно, и речи быть не может. Гостиница — как-то пошло, да и откуда, черт возьми, у него деньги на гостиницу? Даже во второсортных номер стоит почти сто долларов. Да еще бог знает во что обойдется этот обед. Карта лежит так невинно, заполненная от руки, от одного ее вида у него в центральной нервной системе сразу сработал сигнал тревоги. Откуда-то он знает, даже при своем мизерном опыте, что такая псевдонебрежная бодяга означает одно, и только одно: гони монету! В этот момент подходит официантка.
— Ну как, уже решили?
Тоже, между прочим, конфетка. Молоденькая, беленькая, кудрявая, голубые глаза блестят, видно, что будущая актриса. На щеках — ямочки, и улыбка красноречивее слов говорит: «Вижу, вижу, кое-что вы уже решили!»
А может быть, она говорит совсем другое: «Я молоденькая, хорошенькая, обаятельная, так что не забудьте оставить мне кругленькую сумму на чай»?
Крамер смотрит на ее улыбчивое личико. Потом — на личико мисс Шелли Томас. Вожделение и нищета терзают его.
— Так, Шелли, — говорит он, круша преграды. — Чего тебе хочется?
* * *
Шерман сидит на самом краешке венского стула, зажав ладони между колен и понурив голову. На одноногом дубовом столе валяется проклятый номер «Сити лайт», изобличает, наполняя воздух радиоактивной отравой. На втором стуле сидит Мария, она спокойнее, но тоже далека от своей обычной непринужденности.
— Я так и знал, — говорит Шерман, не глядя на нее. — Я так и знал с самого начала! Надо было сразу же заявить. Просто не верится, что я… что мы попали в такое положение.
— Поздно теперь, Шерман. Дело прошлое.
Он вскинул голову, выпрямился.
— А может быть, не поздно? Разве не может человек сказать, что ничего не знал о несчастье, пока не прочитал в газете?
— Да? И как же, интересно, объяснить это несчастье, о котором ты ничего не знал?
— Ну… просто рассказать, как было на самом деле.
— Конечно. Как это правдоподобно: нас остановили двое парней, пытались ограбить, но ты бросил в одного шину, а я села за руль и рванула оттуда, как… как рокер какой-нибудь, но при этом не заметила, что сбила человека.
— Но ведь так оно все и было, Мария.
— Кто поверит? Ты же читал, что они пишут. Этот парень у них — прямо какой-то святой, какой-то отличник учебы. Что был еще и второй, они вообще помалкивают. И что произошло все на въезде, тоже. Расписывают маленького святого, который отправился за продуктами для семьи.
Снова полыхнула огнем ужасная мысль: а вдруг они правда хотели только помочь?
Мария сидит у стола в свитере с круглым отвернутым воротом, великолепные груди обтянуты и все на виду, даже сейчас. На ней короткая клетчатая юбка, одна блестящая шелковая нога перекинута через другую, на мыске болтается домашняя туфля.
А за спиной у нее — диван-кровать, и на стене теперь висит еще одна небольшая картина маслом: обнаженная женщина с каким-то животным на руках. Написано так плохо, что не поймешь, что за животное, то ли собака, то ли вообще крыса. Шерман подавленно уставился на картину.
— Ага, заметил, — говорит Мария и делает попытку улыбнуться. — Так-то лучше. Это мне Филиппе подарил.
— Потрясающе. — Чего ради какой-то испаноязычный живописец проявляет по отношению к ней подобную щедрость, его уже нисколько не интересует. Мир сузился. — Ну, и как, ты считаешь, нам теперь надо поступить?
— Я считаю, надо сделать десять глубоких вдохов и расслабиться. Я считаю так.
— И что потом?
— Потом, скорее всего, ничего. — «Ничо», в ее непрожеванном южном выговоре. — Шерман, если мы скажем им правду, они нас изничтожат. Ты это понимаешь? Сделают из нас фарш. Сейчас они не знают, чья была машина, кто сидел за рулем, у них нет свидетелей, а сам этот парень лежит без сознания, и непохоже, что… что придет в себя.
За рулем сидела ты, думает Шерман. Смотри не забудь. У него немного отлегло от души, когда она это сказала. И тут же — толчок страха: что, если она возьмет свои слова обратно и водителем выставит его? Но второй-то парень видел, где он сейчас ни прячется.
Вслух Шерман, однако, говорит только:
— Ну а второй? Вдруг он объявится?
— Если б он собирался объявиться, то уже давно бы объявился. Не объявится. Потому что он преступник.
Шерман снова опускает голову, сутулит плечи. Перед глазами — глянцевые носки его полуботинок «Нью и Лингвуд». Английская обувь ручной работы, сколько в этом неприличной претензии. Что довлеет человеку… Как там дальше, он не помнит. Бедная коричневая луна на макушке у Феликса… Ноксвилл… Почему было давно не перебраться в Ноксвилл?.. Простой колониальный дом с верандой, забранной металлической сеткой…
— Не знаю, Мария, — произносит он, не поднимая головы. — Я думаю, нам их не перехитрить. Я думаю, надо найти адвоката (двух адвокатов, подсказывает тихий внутренний голос, ведь я не знаю эту женщину, и мы можем когда-нибудь оказаться по разные стороны…) — и сообщить все, что нам известно.
— То есть сунуть голову тигру в пасть, так, что ли? — «Чо ли?» Эта южная каша у нее во рту начинает действовать ему на нервы. — За рулем же сидела я, значит, мне и решать. (За рулем же сидела я! Она опять это повторила. Мрак немного развеялся).
— Я тебя не уговариваю. Просто думаю вслух, — объясняет он.
Взгляд Марии смягчился. И улыбка стала почти материнской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213