Сам того не желая. И тогда кричал еще громче:
- Это что у тебя? Производная? Кто же так пишет производную? Курица лапой. Ну и почерк, черт тебя возьми совсем.
Почерк у Кости действительно был так себе. И всегда-то, а теперь, после ранения, и вовсе. Зато он умел писать правой и левой рукой примерно одинаково. И вообще, дело не в почерке: Юра начал придираться по мелочам, значит, по существу заинтересовался, принял.
- Кто так рисует сумматор? А это что? Сопротивление или индуктивность? - орал Юра. Костя был доволен. - Ну что ж, - говорил наконец Юра, - давай попробуем. Опять три месяца работы - псу под хвост.
...И теперь он думает, что с работой кончено! Из-за Надюши! Нет, он не знает, какая у меня Надюша.
* * *
Костя и сам-то не до конца знал, какая у него Надюша, - узнавал и дивился.
Дома теперь стало совсем по-другому. Светло стало дома. В больших окнах - кристально чистые стекла, до того чистые, как будто их и нет. Надюша повесила занавески, завела кота. Книги прибраны, пыль вытерта... Эх, да разве в этом дело? Кот и передник... Все это было частью чего-то другого.
Он любил сидеть рядом с ней. Как он любил сидеть рядом с ней, положив голову на ее полную, туго обтянутую грудь! Он клал туда свою тяжелую голову и закрывал глаза. Она дышала ему в лоб и тихонько целовала корни волос. Ему было спокойно, твердо.
Мужья, говорят, ссорятся с женами. У них это было невозможно. Надюша и ссора! Просто смешно.
Она все о нем знала. Про работу, про Пантелеевну. Не то чтобы он ей все рассказывал. Нет, связных рассказов не было. Часто он удивлялся: ничего не рассказывал, а она знает.
- Откуда ты знаешь? - допытывался он.
- Господи, разве ты не помнишь? В среду на прошлой неделе ты сказал: "черт возьми", и я, конечно, все поняла.
Она помнила все - когда что было, где шли, что видели, о чем говорили. Он - не так. Он забывал.
С соседями она жила душа в душу. Странно, раньше ему казалось, что у него довольно противные соседи.
Они въехали после капитального ремонта на освободившуюся, выморочную площадь. Ту самую, на которой раньше жили тетя Дуня, Настя, Шура, Алеша Попович... Маленький Валерик. Из них никого не осталось. Одни умерли, другие пропали. Алешу Поповича, верно, убили на войне. Во всяком случае, он не вернулся. Был бы жив - вернулся бы. Не бросил бы площадь.
Когда явился с ордером новый жилец, Костя встретил его в штыки:
- Это комната фронтовика. Ее не имеют права занимать.
- Я на законном основании. Вот документы.
- Ключа я не отдам, - сказал Костя. Жилец ушел и вернулся с милиционером.
- Ну что вы, гражданин, бузуете, - сказал милиционер, - скучно даже.
Костя устыдился и отдал ключ. Ему-то что, в конце концов?
Жильцы въехали и сразу начали скандалить. Их было трое: муж, Иван Филимонович, белобрысенький бухгалтер лет сорока; жена, Ольга Федоровна, пышная, атлетическая дама, на голову выше его ростом, и дочь Виолетта, очень вертлявая, подросток.
Скандал обыкновенно начинался рано утром.
Ольга Федоровна начинала рыдать басом:
- Ох, не могу! Опять ты разбил мое сердце! И это уже в который раз. Ну, говори, что у тебя с этой мерзавкой? Какие фигли-мигли, потаскун?
- Оля, успокойся, - смиренно отвечал Иван Филимонович. - Тебе ничто не грозит.
- О я несчастная! Зачем я связала себя с этим Казановой? Только подумать, какие люди меня любили! И я всеми пренебрегла ради ничтожества! Ради белобрысой болонки! Ты слышишь? Тебе я говорю или нет?
- Я слышу...
- Ты что же, ко мне никаких чувств не питаешь?
- Я питаю...
- Где же они? Говори, негодяй!
- Спать не дают, - хныкала Виолетта. - Ну и родители... Когда это очень уж надоедало, Костя стучал кулаком в стену, и ненадолго становилось тише.
А вот Надюша сразу подружилась с Ольгой Федоровной. Та приходила к ней изливать горе, плакала и говорила:
- Золотой вы человек. Надежда Алексеевна, редкое сердце!
Костя посмеивался над этой дружбой, а Надюша говорила:
- Ты не понимаешь, она неплохая. Она очень добрая. Виолетта тоже часто приходила к Надюше.
- Как вы думаете, тетя Надя, пойдут мне высокие каблуки?
- Наверно, пойдут. Ты будешь очень хорошенькая девушка.
- Да, но как долго ждать... Пока вырастешь, с ума можно сойти. Тетя Надя, а у вас есть туфли с каблуками?
- Есть.
- Можно примерить?
- Пожалуйста, вот они.
Виолетта взгромождалась на каблуки и, жеманничая, прохаживалась туда-сюда.
- Красиво?
- Очень.
- Тетя Надя, а есть у вас губная помада?
- Чего нет, того нет.
Однажды Костя, вернувшись с работы, застал у себя Ольгу Федоровну. Она лежала в истерике, а Надюша поила ее водой.
- О, не могу, не могу, - выла Ольга Федоровна между двумя глотками, расплескивая воду по груди. - Сегодня этот негодяй сказал мне, что любит другую. Нет, я этого не переживу. Я отравлюсь. Пошлите телеграмму моему любовнику в Гдове. Пусть знает, я умерла!
- Ольга Федоровна, успокойтесь, воды выпейте.
- Нет, я справлюсь. Дайте мне не воды, а яду! Яду мне! Нет. Пошлите телеграмму моему любовнику в Гдове!
- Хорошо, я пошлю.
- А где адрес? Я даже адреса не помню. Любовь была мимолетна. Нет! Яду мне! Нет, я передумала. Назло ему останусь жива. Дайте мне пальто, я пойду на улицу отдаваться первому встречному!
- Успокойтесь, лягте, Ольга Федоровна.
- Пальто мое, пальто! Пустите меня, я иду на улицу.
- Ольга Федоровна, ну как же вы пойдете?
- Ногами...
В конце концов ее успокоили, напоили валерьянкой, и она заснула.
Костя даже взмок от усилий (это он держал Ольгу Федоровну, не пускал отдаваться). Вытирая лоб платком, косясь на Ольгу Федоровну, кулем лежавшую на тахте, он подмигнул Надюше, но та не откликнулась. Только серьезная жалость на лице - ни тени улыбки.
Скандалы продолжались, и снова Ольга Федоровна приходила отчаиваться, а Надюша серьезно ее утешала.
- Ты не понимаешь, Костя, - сказала она однажды, - нет смешного горя.
Нет, он уже начинал понимать... А больше всего он понял, когда Надюша сказала ему:
- Знаешь, Костя, у нас с тобой будет маленький.
* * *
Дома все было хорошо, а на работе последнее время не ладилось.
Во-первых, Пантелеевна капризничала. Кроме того, Володя, их единственный помощник, который раньше охотно оставался по вечерам мотать сопротивления, взял да и влюбился. Сразу после конца рабочего дня убегал невменяемый, с горячими красными ушами.
Начальство начало коситься. Однажды в лабораторию зашел сам Сергей Петрович.
- Слышал я, слышал о ваших опытах. Целые вечера сидите. Институт пустой - а у вас свет. Покажите-ка мне, что вы тут изобретаете?
- Нечего еще показывать, Сергей Петрович.
- Не бойтесь, не украду.
- Что вы, разве об этом может идти речь?
- А что, приоритет в наше время - дело серьезное. Я бы вам все-таки советовал обсудить. Вынести, так сказать, на суд общественности...
Директор ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
- Это что у тебя? Производная? Кто же так пишет производную? Курица лапой. Ну и почерк, черт тебя возьми совсем.
Почерк у Кости действительно был так себе. И всегда-то, а теперь, после ранения, и вовсе. Зато он умел писать правой и левой рукой примерно одинаково. И вообще, дело не в почерке: Юра начал придираться по мелочам, значит, по существу заинтересовался, принял.
- Кто так рисует сумматор? А это что? Сопротивление или индуктивность? - орал Юра. Костя был доволен. - Ну что ж, - говорил наконец Юра, - давай попробуем. Опять три месяца работы - псу под хвост.
...И теперь он думает, что с работой кончено! Из-за Надюши! Нет, он не знает, какая у меня Надюша.
* * *
Костя и сам-то не до конца знал, какая у него Надюша, - узнавал и дивился.
Дома теперь стало совсем по-другому. Светло стало дома. В больших окнах - кристально чистые стекла, до того чистые, как будто их и нет. Надюша повесила занавески, завела кота. Книги прибраны, пыль вытерта... Эх, да разве в этом дело? Кот и передник... Все это было частью чего-то другого.
Он любил сидеть рядом с ней. Как он любил сидеть рядом с ней, положив голову на ее полную, туго обтянутую грудь! Он клал туда свою тяжелую голову и закрывал глаза. Она дышала ему в лоб и тихонько целовала корни волос. Ему было спокойно, твердо.
Мужья, говорят, ссорятся с женами. У них это было невозможно. Надюша и ссора! Просто смешно.
Она все о нем знала. Про работу, про Пантелеевну. Не то чтобы он ей все рассказывал. Нет, связных рассказов не было. Часто он удивлялся: ничего не рассказывал, а она знает.
- Откуда ты знаешь? - допытывался он.
- Господи, разве ты не помнишь? В среду на прошлой неделе ты сказал: "черт возьми", и я, конечно, все поняла.
Она помнила все - когда что было, где шли, что видели, о чем говорили. Он - не так. Он забывал.
С соседями она жила душа в душу. Странно, раньше ему казалось, что у него довольно противные соседи.
Они въехали после капитального ремонта на освободившуюся, выморочную площадь. Ту самую, на которой раньше жили тетя Дуня, Настя, Шура, Алеша Попович... Маленький Валерик. Из них никого не осталось. Одни умерли, другие пропали. Алешу Поповича, верно, убили на войне. Во всяком случае, он не вернулся. Был бы жив - вернулся бы. Не бросил бы площадь.
Когда явился с ордером новый жилец, Костя встретил его в штыки:
- Это комната фронтовика. Ее не имеют права занимать.
- Я на законном основании. Вот документы.
- Ключа я не отдам, - сказал Костя. Жилец ушел и вернулся с милиционером.
- Ну что вы, гражданин, бузуете, - сказал милиционер, - скучно даже.
Костя устыдился и отдал ключ. Ему-то что, в конце концов?
Жильцы въехали и сразу начали скандалить. Их было трое: муж, Иван Филимонович, белобрысенький бухгалтер лет сорока; жена, Ольга Федоровна, пышная, атлетическая дама, на голову выше его ростом, и дочь Виолетта, очень вертлявая, подросток.
Скандал обыкновенно начинался рано утром.
Ольга Федоровна начинала рыдать басом:
- Ох, не могу! Опять ты разбил мое сердце! И это уже в который раз. Ну, говори, что у тебя с этой мерзавкой? Какие фигли-мигли, потаскун?
- Оля, успокойся, - смиренно отвечал Иван Филимонович. - Тебе ничто не грозит.
- О я несчастная! Зачем я связала себя с этим Казановой? Только подумать, какие люди меня любили! И я всеми пренебрегла ради ничтожества! Ради белобрысой болонки! Ты слышишь? Тебе я говорю или нет?
- Я слышу...
- Ты что же, ко мне никаких чувств не питаешь?
- Я питаю...
- Где же они? Говори, негодяй!
- Спать не дают, - хныкала Виолетта. - Ну и родители... Когда это очень уж надоедало, Костя стучал кулаком в стену, и ненадолго становилось тише.
А вот Надюша сразу подружилась с Ольгой Федоровной. Та приходила к ней изливать горе, плакала и говорила:
- Золотой вы человек. Надежда Алексеевна, редкое сердце!
Костя посмеивался над этой дружбой, а Надюша говорила:
- Ты не понимаешь, она неплохая. Она очень добрая. Виолетта тоже часто приходила к Надюше.
- Как вы думаете, тетя Надя, пойдут мне высокие каблуки?
- Наверно, пойдут. Ты будешь очень хорошенькая девушка.
- Да, но как долго ждать... Пока вырастешь, с ума можно сойти. Тетя Надя, а у вас есть туфли с каблуками?
- Есть.
- Можно примерить?
- Пожалуйста, вот они.
Виолетта взгромождалась на каблуки и, жеманничая, прохаживалась туда-сюда.
- Красиво?
- Очень.
- Тетя Надя, а есть у вас губная помада?
- Чего нет, того нет.
Однажды Костя, вернувшись с работы, застал у себя Ольгу Федоровну. Она лежала в истерике, а Надюша поила ее водой.
- О, не могу, не могу, - выла Ольга Федоровна между двумя глотками, расплескивая воду по груди. - Сегодня этот негодяй сказал мне, что любит другую. Нет, я этого не переживу. Я отравлюсь. Пошлите телеграмму моему любовнику в Гдове. Пусть знает, я умерла!
- Ольга Федоровна, успокойтесь, воды выпейте.
- Нет, я справлюсь. Дайте мне не воды, а яду! Яду мне! Нет. Пошлите телеграмму моему любовнику в Гдове!
- Хорошо, я пошлю.
- А где адрес? Я даже адреса не помню. Любовь была мимолетна. Нет! Яду мне! Нет, я передумала. Назло ему останусь жива. Дайте мне пальто, я пойду на улицу отдаваться первому встречному!
- Успокойтесь, лягте, Ольга Федоровна.
- Пальто мое, пальто! Пустите меня, я иду на улицу.
- Ольга Федоровна, ну как же вы пойдете?
- Ногами...
В конце концов ее успокоили, напоили валерьянкой, и она заснула.
Костя даже взмок от усилий (это он держал Ольгу Федоровну, не пускал отдаваться). Вытирая лоб платком, косясь на Ольгу Федоровну, кулем лежавшую на тахте, он подмигнул Надюше, но та не откликнулась. Только серьезная жалость на лице - ни тени улыбки.
Скандалы продолжались, и снова Ольга Федоровна приходила отчаиваться, а Надюша серьезно ее утешала.
- Ты не понимаешь, Костя, - сказала она однажды, - нет смешного горя.
Нет, он уже начинал понимать... А больше всего он понял, когда Надюша сказала ему:
- Знаешь, Костя, у нас с тобой будет маленький.
* * *
Дома все было хорошо, а на работе последнее время не ладилось.
Во-первых, Пантелеевна капризничала. Кроме того, Володя, их единственный помощник, который раньше охотно оставался по вечерам мотать сопротивления, взял да и влюбился. Сразу после конца рабочего дня убегал невменяемый, с горячими красными ушами.
Начальство начало коситься. Однажды в лабораторию зашел сам Сергей Петрович.
- Слышал я, слышал о ваших опытах. Целые вечера сидите. Институт пустой - а у вас свет. Покажите-ка мне, что вы тут изобретаете?
- Нечего еще показывать, Сергей Петрович.
- Не бойтесь, не украду.
- Что вы, разве об этом может идти речь?
- А что, приоритет в наше время - дело серьезное. Я бы вам все-таки советовал обсудить. Вынести, так сказать, на суд общественности...
Директор ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66