И моя группа на нем была особая. И она приобретала свою особенность еще потому, что в нее пришел я. Не блядь, но и не девушка.
Помимо такой большой группы, как студенты, в институте, как ни странно, существовала еще одна, такая группа, как преподаватели. Она была, жила и существовала, причем активно, среди нас и — над нами. Эта группа была меньше по количеству, но гораздо разнообразней по качественному составу. И каких там только маразматиков, придурков и отклоненных не было, и каждый со своими заходами, заездами, причудами, придурями, претензиями, вывихами и завихрениями.
Наверное, за всю учебу два-три нормальных встретились. И у всех была какая-то гадкая, гнусная, похабная, с мерзковатым запахом страстишка: учить нас. И откуда это, и зачем себе в привычку взяли? И не отучить было, вот в чем трагедия!
Но в процессе обучения эти две группы, представляющиеся мне двумя параллельными кривыми, не особо пересекались. «От сессии до сессии живут студенты весело» — есть такая поговорка. Хотя слово «студенты» звучало как-то… Зато ближе к сессии наши параллельные кривые, двигающиеся по непересекающимся кругам, не касающиеся друг друга (только разве посредством слова) — пересекались, вплетаясь и запутываясь, преимущественно наш круг в их круге. Опять я запутался, но неважно, вы — поймете. И тут они поджидали нас, показывая все свои маразмы, извращения, придури, и властвовали над нами, но уже не словом (кто бы, на хер, слушал их слова), а оценкой. О! эти оценки. Они, преподаватели, это семестрами ждали и терпели все наши прогулы, пропуски, невнимания, неизучения их пособий, часто ими же и написанных (о! тогда! святотатственный грех!) — только предупреждали, ничего, придет сессия — кровавыми слезами вам воздается. Так это и было, так это нам и давалось.
И вот она грянула. Стоял май. Приближалась летняя сессия второго курса, а я еще в лицо не знал преподавателей, они тем более не знали меня. А это хуже всего, когда преподаватель спрашивает: откуда ты взялся? я тебя не видел никогда. И иди ему докажи, что ты из того же женского места между ног взялся… Его это не волнует. (И не интересует: что вы родственники с ним через это место даже, в какой-то мере.) Его волнует совсем другое: свести с тобой счеты за то, что ты пропускал занятия! И не обращал внимания на его старания учить тебя.
А во всех учебных заведениях (плана нашего) существует такая система: без зачетов, даже без одного, тебя не допускают до экзаменов. Следовательно, если не сдается сессия — исключают из института. Но это было бы еще не так страшно, а дальше, как в песне мудрой и народной поется: «А для тебя, родная, есть почта полевая…», то есть армия, а кому ж это надо? когда все бежали от нее, как от ладана, даже — в педагогический институт. Как раз сюда, где я учусь сейчас.
Вот в таких условиях нам приходилось сдавать сессию, и они это знали. И они этим пользовались. Их сучья параллельная кривая — преподавательская.
Как мы сдавали зачеты, и что это такое было. Это был кошмар, и даже не такой, как сперма на юбке нашей Любы Городули, и вовсе не те неудобности (хотя, согласен, и они страшные), которые она испытывала в парке. Или парках, отдаваясь на лавках под деревьями черному контингенту, не обласканному нашей страной, в нашей стране (можно сказать: патриотический долг выполняла, за народ под ху… то есть под топор, черный, шла). Это был вовсе не тот кошмар. Это была апулеевская комедия! Я бы сказал гомерическая, только без осла и горшка, которая местами (довольно большими) — часто переходила в трагедии — Еврипида и Эсхила. Ужасая.
Причем определенное время преподавателей абсолютно не волновало, ходишь ли ты к ним в течение года. Они знали, что ты появишься в конце: по окончании семестра, и тогда — они спустят с тебя три шкуры. И куда там апулеевскому ослу! Хотя и ослу нехорошо было, согласен. Господи, пронеси мою шкурку и меня!
Фамилия преподавателя по физкультуре была Борис Наумович Пенис, почему он не сменил фамилию, я не знаю, но он ею вроде даже гордился; я бы давно сменил (на его месте), но он был не я, и его это, видимо, не волновало (все должно волновать только меня!), больше того — он вообще не знал про меня. Ничего, никогда.
Я приехал к нему первый на стадион (чтобы ему насчет его фамилии что-то посоветовать), аж в Лужники поплелся.
— Здравствуйте, — сказал я, — мне надо получить зачет по физкультуре. Что для этого должен сделать я? — Был конец мая. Оставалось три недели до конца занятий. И это была оригинальная постановка вопроса.
— А я вас не знаю, молодой человек, и никогда не видел, следовательно, ни о каком зачете и речи быть не может. Но в любом случае для получения зачета нужно отходить все занятия, начиная с февраля.
Это был еще более оригинальный ответ.
— Но вы же взрослый человек, Борис Наумович (я чуть было не сказал пенис, но потом подумал, обидится). И сами понимаете, что это невозможно. «Колесо истории вспять не повернуть».
Он внимательно посмотрел на меня.
— Больше ничего другого я вам предложить не могу. Отрабатывайте занятия, потом приходите получать зачет. Но перед этим вам еще придется сдавать нормативы по ГТО и ГЗР.
— А это что такое?
— Второе — «готов защищать родину», а первое с обороной связано.
— А я и не собираюсь ее защищать.
Он укоризненно посмотрел, поглядел на меня.
— А что, кто-то нападает? — спросил наивно я.
— Не в этом дело.
— А в чем же тогда? Зачем мне эти нормативы сдавать, тратить время.
— Могут напасть, может всякое случиться. Тут я начал одну философскую сентенцию:
— Если бы у моей бабушки были яйца, то она была бы дедуш… — но вовремя остановился. Он, кажется, не расслышал, так как загляделся на беговую дорожку, где уже бежали свои круги доходящие жертвы физкультурного воспитания.
— А сколько нормативов по самой физ-ре? — спросил я.
— Двенадцать, не то тринадцать, подождите, сейчас посмотрю в таблице.
А будь ты счастлив, сказал я про себя, со своими нормативами и пенисными фамилиями.
Он посмотрел и сказал, что четырнадцать, он ошибся.
— Ладно, завтра увидимся, — сказал я, — сейчас у меня формы все равно нет. С собой.
— Хорошо. — Он вежливо улыбнулся.
— А кроме вас кто-нибудь еще принимает зачет, с кем можно… договориться.
— Нет, на вашем факультете только я, и все должны пройти через меня. — Он продолжал вежливо улыбаться.
И чего у него такой бритый подбородок, а от чего у меня кулак зудится?? Я философский мальчик и весь в рассуждениях.
Да, этого не перешагнешь, подумал я, а перешагивать придется, хотя и не легко, иначе отец не переживет моего исключения из института. Да еще после академического, когда я ему говорил, что сил, здоровья надо набраться… для занятий. А я хотел, чтобы мой папа жил долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Помимо такой большой группы, как студенты, в институте, как ни странно, существовала еще одна, такая группа, как преподаватели. Она была, жила и существовала, причем активно, среди нас и — над нами. Эта группа была меньше по количеству, но гораздо разнообразней по качественному составу. И каких там только маразматиков, придурков и отклоненных не было, и каждый со своими заходами, заездами, причудами, придурями, претензиями, вывихами и завихрениями.
Наверное, за всю учебу два-три нормальных встретились. И у всех была какая-то гадкая, гнусная, похабная, с мерзковатым запахом страстишка: учить нас. И откуда это, и зачем себе в привычку взяли? И не отучить было, вот в чем трагедия!
Но в процессе обучения эти две группы, представляющиеся мне двумя параллельными кривыми, не особо пересекались. «От сессии до сессии живут студенты весело» — есть такая поговорка. Хотя слово «студенты» звучало как-то… Зато ближе к сессии наши параллельные кривые, двигающиеся по непересекающимся кругам, не касающиеся друг друга (только разве посредством слова) — пересекались, вплетаясь и запутываясь, преимущественно наш круг в их круге. Опять я запутался, но неважно, вы — поймете. И тут они поджидали нас, показывая все свои маразмы, извращения, придури, и властвовали над нами, но уже не словом (кто бы, на хер, слушал их слова), а оценкой. О! эти оценки. Они, преподаватели, это семестрами ждали и терпели все наши прогулы, пропуски, невнимания, неизучения их пособий, часто ими же и написанных (о! тогда! святотатственный грех!) — только предупреждали, ничего, придет сессия — кровавыми слезами вам воздается. Так это и было, так это нам и давалось.
И вот она грянула. Стоял май. Приближалась летняя сессия второго курса, а я еще в лицо не знал преподавателей, они тем более не знали меня. А это хуже всего, когда преподаватель спрашивает: откуда ты взялся? я тебя не видел никогда. И иди ему докажи, что ты из того же женского места между ног взялся… Его это не волнует. (И не интересует: что вы родственники с ним через это место даже, в какой-то мере.) Его волнует совсем другое: свести с тобой счеты за то, что ты пропускал занятия! И не обращал внимания на его старания учить тебя.
А во всех учебных заведениях (плана нашего) существует такая система: без зачетов, даже без одного, тебя не допускают до экзаменов. Следовательно, если не сдается сессия — исключают из института. Но это было бы еще не так страшно, а дальше, как в песне мудрой и народной поется: «А для тебя, родная, есть почта полевая…», то есть армия, а кому ж это надо? когда все бежали от нее, как от ладана, даже — в педагогический институт. Как раз сюда, где я учусь сейчас.
Вот в таких условиях нам приходилось сдавать сессию, и они это знали. И они этим пользовались. Их сучья параллельная кривая — преподавательская.
Как мы сдавали зачеты, и что это такое было. Это был кошмар, и даже не такой, как сперма на юбке нашей Любы Городули, и вовсе не те неудобности (хотя, согласен, и они страшные), которые она испытывала в парке. Или парках, отдаваясь на лавках под деревьями черному контингенту, не обласканному нашей страной, в нашей стране (можно сказать: патриотический долг выполняла, за народ под ху… то есть под топор, черный, шла). Это был вовсе не тот кошмар. Это была апулеевская комедия! Я бы сказал гомерическая, только без осла и горшка, которая местами (довольно большими) — часто переходила в трагедии — Еврипида и Эсхила. Ужасая.
Причем определенное время преподавателей абсолютно не волновало, ходишь ли ты к ним в течение года. Они знали, что ты появишься в конце: по окончании семестра, и тогда — они спустят с тебя три шкуры. И куда там апулеевскому ослу! Хотя и ослу нехорошо было, согласен. Господи, пронеси мою шкурку и меня!
Фамилия преподавателя по физкультуре была Борис Наумович Пенис, почему он не сменил фамилию, я не знаю, но он ею вроде даже гордился; я бы давно сменил (на его месте), но он был не я, и его это, видимо, не волновало (все должно волновать только меня!), больше того — он вообще не знал про меня. Ничего, никогда.
Я приехал к нему первый на стадион (чтобы ему насчет его фамилии что-то посоветовать), аж в Лужники поплелся.
— Здравствуйте, — сказал я, — мне надо получить зачет по физкультуре. Что для этого должен сделать я? — Был конец мая. Оставалось три недели до конца занятий. И это была оригинальная постановка вопроса.
— А я вас не знаю, молодой человек, и никогда не видел, следовательно, ни о каком зачете и речи быть не может. Но в любом случае для получения зачета нужно отходить все занятия, начиная с февраля.
Это был еще более оригинальный ответ.
— Но вы же взрослый человек, Борис Наумович (я чуть было не сказал пенис, но потом подумал, обидится). И сами понимаете, что это невозможно. «Колесо истории вспять не повернуть».
Он внимательно посмотрел на меня.
— Больше ничего другого я вам предложить не могу. Отрабатывайте занятия, потом приходите получать зачет. Но перед этим вам еще придется сдавать нормативы по ГТО и ГЗР.
— А это что такое?
— Второе — «готов защищать родину», а первое с обороной связано.
— А я и не собираюсь ее защищать.
Он укоризненно посмотрел, поглядел на меня.
— А что, кто-то нападает? — спросил наивно я.
— Не в этом дело.
— А в чем же тогда? Зачем мне эти нормативы сдавать, тратить время.
— Могут напасть, может всякое случиться. Тут я начал одну философскую сентенцию:
— Если бы у моей бабушки были яйца, то она была бы дедуш… — но вовремя остановился. Он, кажется, не расслышал, так как загляделся на беговую дорожку, где уже бежали свои круги доходящие жертвы физкультурного воспитания.
— А сколько нормативов по самой физ-ре? — спросил я.
— Двенадцать, не то тринадцать, подождите, сейчас посмотрю в таблице.
А будь ты счастлив, сказал я про себя, со своими нормативами и пенисными фамилиями.
Он посмотрел и сказал, что четырнадцать, он ошибся.
— Ладно, завтра увидимся, — сказал я, — сейчас у меня формы все равно нет. С собой.
— Хорошо. — Он вежливо улыбнулся.
— А кроме вас кто-нибудь еще принимает зачет, с кем можно… договориться.
— Нет, на вашем факультете только я, и все должны пройти через меня. — Он продолжал вежливо улыбаться.
И чего у него такой бритый подбородок, а от чего у меня кулак зудится?? Я философский мальчик и весь в рассуждениях.
Да, этого не перешагнешь, подумал я, а перешагивать придется, хотя и не легко, иначе отец не переживет моего исключения из института. Да еще после академического, когда я ему говорил, что сил, здоровья надо набраться… для занятий. А я хотел, чтобы мой папа жил долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102