Отец обращает внимание.
— А это что, дань моде, сейчас все молодые люди носят?
— Нет, я замужем.
Отец останавливается, осмысливая, а мама вскинула взгляд на меня.
— Мне нравится, что вы честны, Наташа, и не делаете секрета. А Саше я скажу, что нехорошо вмешиваться в чужую жизнь и мешать чужому дому.
— Что вы, это я, скорее, вмешиваюсь в его жизнь и мешаю, он здесь ни при чем.
— Ну да, конечно — «святой дух», — говорит отец, и мы улыбаемся.
— Помнится, когда-то он давал себе обещание… Ну, да не важно. Раз вам нравится, то на здоровье. Это личное дело. Хотя с какой стороны смотреть.
— А где ваш муж, Наташа? — спрашивает мама, она простая, как все простое.
— Во Франции, работает экономистом.
— Мам, ты еще спроси, как он к этому относится.
Батя смеется, оценивая:
— Она у нас с повышенным чувством такта.
— Ну, прямо мать выставили, как деревню. Я просто спросила, а налетели сразу, как коршуны. Я ничего не имела в виду. Наташа, я надеюсь, вы не обижаетесь на меня?
— Что вы, нет, конечно.
— У Наташи вот, например, есть хорошие привычки. — Папа тонко переводит разговор.
— Какие? — Она смотрит открыто на отца.
— Руки мыть перед едой.
Мы смеемся так, что бокалы и тарелки трясутся. Она даже развязывает легкий платок-шарф на шее.
— Вы напрасно смеетесь, — говорит отец, — я с Сашей бился до седьмого класса, пока приучил руки мыть после двора, и, чего уж там греха таить, после туалета тоже. Правда, сейчас он исправился, стал хорошим мальчиком, по двадцать раз на день руки моет, я уж думал, не сводить ли его к психиатру. А у вас, Наташа, никого медиков в семье нет? Вы руки сами научились мыть? Или они вас тоже долго и упорно приучали?
— Нет, я сама с детства. Хотя у меня дедушка медик был…
— Хотите сказать — это его заслуга, а иначе нет, да?
Мы опять смеемся.
— А в какой области медицины он практиковал?
— У нее, пап, дедушка не практиковал, он изучением и исследованиями субтропической медицины и инфекций занимался. Ты слышал такую фамилию — Гарус?
— Конечно! — Он даже привстал. — Это ваш дедушка, Наташа?
— Да, — ответила она.
— Крупнейший был ученый, его же именем в Москве институт назван, большой мозг был. Я еще когда в институте учился, изучал его работы и труды, выдающийся ученый.
Он поднял бокал.
— Ну, Наташа, второй тост выпьем за вашего знаменитого дедушку (земля ему пухом) и сильнейший ум ученого, преклоняюсь перед тем, что он сделал в медицине.
Мы встали все и выпили до дна. Кроме мамы, она не могла пить много.
— Спасибо большое, — тихо и грустно сказала Наташа.
— И мне очень приятно, — добавил отец, — что внучка такого ученого в нашем доме сидит со мной за одним столом, — и он поцеловал ее тонкую руку.
— Благодарю вас. — Она немного была смущена.
— Ну все, батя, — шучу я, — теперь твои симпатии к ней безмерны и нескончаемы.
— А я это сразу сказал, как только увидел ее… ноги.
Улыбки на лицах, а мама подает горячее. Жареную курицу в майонезе со сметаной, картофель, запеченный с грибами, и еще вареный язык, как второе добавление ко второму.
— Ну, тут и покушать можно, да, Сань, жаль, что твоего брата здесь нет, ох, покушать любит, редкий мастер.
И он останавливается, глядя на мое лицо.
— Ну, хорошо, хорошо. Я-то могу упоминать его имя.
Наташа вопросительно смотрит на меня. Я еле сдерживаюсь, отец это понимает и переводит моментально разговор:
— Ну, навались, ребята, студенты всегда голодные, тем более после занятий. — Кстати, ты был сегодня на занятиях, Саша?
— Конечно, пап, как всегда.
— Поразительный человек, Наташа! Когда бы ни спросил — он всегда бывает на занятиях, но я ни разу не видел ни книжки, ни учебника, ни портфеля в его руках, как он учится, не понятно.
— Вам какую часть? — спрашивает мама.
— Любую, пожалуйста.
— Удивительный ученик! Правда, читает много, этого не отнять. И что у вас там за институт такой, куда смотрят ваши профессора! Вы тоже так учитесь?
— Как? — спрашивает она, принимая из маминых рук тарелку.
— Ну, без портфеля.
— У меня сумка, всегда.
— А, ну что ж, — говорит отец, смеясь, — это существенный довод.
Я смеюсь, не могу остановиться. (Я когда смеюсь, то не могу остановиться.)
— Па, но ее не надо воспитывать, она уже воспитанная.
— Напрасно ты так думаешь: человека, говорил Макаренко, надо воспитывать до глубокой старости.
— Ну, пап, теперь давай, что говорил Пирогов, потом твой Павлов.
— Наташа, а почему вы так мало едите?
Я тоже обратил внимание. Я не узнаю ее, где та решительная девочка. Отец вставляет:
— Если будете мало есть, с Сашей вам никогда не справиться. Это точно! О, это еще та акула, тигровая. Его челюсти я на себе знаю. Когда он маленький был и обижался, я подставлял ему руку ко рту, и он впивался, — клыками, — а я поглубже старался засунуть, чтобы зубы его раздвинуть, и мне не больно было.
Все улыбаются воспоминаниям детства. И тут я говорю:
— Папа, я тебя хотел спросить давно, насчет сифилиса…
— А что, уже, Саша? — Он улыбается.
— Нет, ты не так меня понял, пап. Сифилис или его вторая стадия, или, скажем, вторичное заболевание может влиять на сопротивляемость организма при, предположим, пулевом ранении с ядом.
— Что-то ты мудришь, сын мой, объясни нормально.
— Хорошо, только не возмущайся сразу: у Ленина был сифилис, потом в него стреляли, через какое-то время он умер. Яд подействовал, но потом, могла быть причина, что организм был ослаблен вензаболеванием и не имел достаточной сопротивляемости, поэтому не справился и так далее.
— Во-первых, я не слышал, чтобы у него такое было, во-вторых, я не думаю, что Наташе и твоей маме, вообще дамам, приятно слушать такие подробности, а в-третьих, я тебя тысячу раз просил не вмешиваться ни в какие политики и диссидентские дела. И почему тебя тянет в эту пучину, да еще с обратным знаком минус, это не для тебя, занимайся наукой, оставь это кому-нибудь другому.
— Хорошо, хорошо, успокойся. Так все-таки? Он улыбается:
— Вы видите, Наташа, что я вам говорил! Я тебе объясню, когда встанем из-за стола. Но это не твоего ума дело. — Он вздыхает. — Сколько вы его знаете, Наташа? — переводит он разговор.
— Всего четыре дня, — отвечает она, и я улыбаюсь батиному выражению лица.
— А смотрите вы на него так!.. Она смотрит ясно.
— Но, надеюсь, это не любовь с первого взгляда, а то тогда я вам очень сочувствую.
Она не сдержалась, рассмеявшись. Мама вообще в рот куска не берет, ждет, пока отсмеется.
Потом мы пьем чай и едим «Наполеон», который испекла мама. Она это бесподобно делает.
Отец увлечен десертом, как он говорит: мозгу ученого всегда не хватает сладкого. В виде глюкозы. Мама разливает чай.
А она все время смотрит на меня. И краешком языка показывает на губу.
— Что это? — шепчу я беззвучно. Она только пожимает плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102