вперемежку, а то и в переплет с 209-й — убийство). А в новых городах преступность всегда меньше была. И чья-то бесовская рука этим управляла, разворачивала… загоняла… — по старинке жила.
Короче, от всего журнального хлама и неинтересного занудства я перешел к последней страничке, которая называлась «Книжные новинки». В «новинках» тоже ничего особенного не было, издавали все старое: работы Троцкого, Зиновьева, Каменева, даже Радека. Не говоря уже о Мартове и Бухарине, те печатались вовсю (это в «Политиздате»), но не было почему-то работ Ленина, Калинина, Свердлова, даже почему-то работ всезнающего Сталина и то не было. Я уже не говорю о работах Ворошилова или Буденного (хотя последний, по-моему, их не писал, только шашкой махал). В издательстве «Советский писатель» публиковали лишь новые книги Максимова, Солженицына, Шаламова, Авторханова, даже Синявского-Терца, и совсем прекрасного Набокова. Но не было таких мастеров романа и повести, виртуозов языка, как Сартаков, Наровчатов, Залыгин, Кожевников, Софронов, Озеров и Чаковский — не было тех, кого душа просила. Издательство «Прогресс» только и сидело на книгах Оруэллов и Кестлеров, М. Михайловых и Р. Конквестов. Но ничего хорошего из Олдриджа, Льюиса, Рида, Синклера, Арагона не публиковало. Они их не волновали. Конечно, им «своих» засунуть было куда важнее.
Мне стало стыдно за наши издательства. Как же так можно, товарищи? Что же это вы с литературой при социализме делаете? Ведь придет новый дедушка Стало-Ленин, он вам покажет. Смотри, как распустились, чувство меры потеряли. Думаете, что народ все слопает…
И на самом интересном месте моих буйных фантазий раздался реальный голос:
— Здорово, Саш! Ты чего так рано пришел?
— А, Боб, здравствуй. Так просто, дома нечего делать.
— А то все обычно к трем съезжаются, ко второй лекции. Ну, не к лекции самой, а традиция такая. На занятия все равно никто не ходит, еще рано.
Я кивнул головой, соображая. Я еще не переключился.
— Хочешь, поговорим или ты читаешь?
— Давай, — согласился я и закрыл журнал с нафантазированными страничками.
— Как тебе ребята, понравились?
— Ничего, — ответил я. Боб сел рядом.
— Вы давно вместе?
— С самого первого курса. Я последний к ним пришел.
— А что, Лена — девочка того бородатого мальчика?
— Что ты, он женат, уже как полтора года. Ленка со мной встречается.
Он огорошил меня.
— Как с тобой?!
— Очень просто. Физиологически и идеологически. Она вообще очень необычная девочка. У нее папа — большим человеком был, а Леночка жила так, что не знала, в каком кармане у нее сколько денег было. Обитала она с бабушкой в прекрасной квартире на Краснопресненской, а папа с мамой за границей работали. Деньги ей слали только в сертификатах, причем бесполосых, страна капиталистическая была, еду бабка только в валютном покупала (даже морковку). Когда она в институт приходила, то свою сумку постоянно где-то бросала или забывала, а в ней по две тысячи сертификатами валялось. Все, кому не лень, на курсе курили ее фирменные сигареты, от «Мальборо» до «Салема», и даже те, кому лень было, все равно курили. Но на факультете она не особо часто бывала. В те времена она встречалась с одним мужиком, на тринадцать лет ее старше. Тот вертел какими-то крупными делами от валюты до золота, и ей очень нравился. Ленка проходила у него за пацанку. У него была постоянная любовница Виталия, которая на него работала, какие-то дела делала. Когда Виталию взяли, она никого не выдала, но обещала помочь правосудию. Ее выпустили, она пришла к нему домой, часов в пять, и в ванне с собой покончила: электрод через воду пустила. А Ленка позже в тот же вечер из кабака с ним приехала и — сразу в постель. А те, что с Лубянки которые, вломились, когда Ленка заорала. Она — после — в ванну голая вошла, а там эта Виталия лежала и вода булькала, электрическая сила неотключенная была.
Забрали их сразу. Он влип по-крупному, там на экономический подрыв государства тянуло, — «стенка» чистая. Лена как сообщница шла. К ней он хорошо относился, на руках ее носил и все на себя брал. Ее за пустышку-дурочку выставлял: на хорошую жизнь, мол, позарилась, о делах его ничего не знала. Ленка как в шоке была после смерти этой Виталии, она к ней хорошо относилась и другого — не ведала. На все вопросы отвечала, что ничего не знает, и ни одного слова про него не сказала — не показала, как ей только там ни грозили и чем.
А на очной ставке, она, девочка умная, поняла его игру и подыграла; какой он ее только побля-душкой ни выставлял, и на это шла, хотя любила его сильно. А до этого хотела на подвиг идти, дура, его вины на себя брать. Но глаз его боялась, а он смотрел на нее неотрывно, слово в глотке стря-ло. Необычный был мужик. Но выпутать ее все равно не удавалось — пять лет заключения ей тянуло, натягивали, — за недонесение. Тут батя ее прилетел, говорят, до самого верха дошел, дополз буквально, сам мудак Андропов ее из этого дела вымазывал.
Дали ей условно, вырвали без «сообщения в институт» все-таки: батя на коленях, говорят, протокольный отдел КГБ просил в институт не сообщать, большой человек был. Шеф его, третьей ступени генерал, сам приезжал из разведки, просил за дочь друга и подчиненного.
Через сорок дней она вернулась на факультет вся прибитая и притихшая, представляешь, через что девочка в семнадцать-то лет прошла. Ну, я ее тогда и подобрал, с тех пор уже год почти прошел, как встречаемся, живем…
— А что с тем мужиком стало?
— Ему «стенку» дали, а он еще, когда выходил после очной ставки (вообще воспитанный, интеллигентный мужик был), говорит ей:
— Ну, что, сучка, поняла, под кого легла, дешевка молодая.
— Она хоть и понимала, что он нарочно, но ее на руках после этой ставки-допроса вынесли — знала, на что он идет.
— Где же ее деньги сейчас, — машинально спросил я, — забрали?
— Нет, с деньгами была другая история. Когда я ее почти не знал, так не знал, Андрюша Юстинов, умный мальчик, сразу понял, какая она девочка, и стал с ней первыми друзьями. А она такая девка, добрая, непереборчивая, верит всем. Она его сразу одела в «Березке» с ног до головы. Потом он ей бизнес предложил: Лена покупала часы в валютном, японские, а он их толкал, деньги делили пополам. Потом он, мальчик умный, увидел, что ее деньги не интересуют совсем, и стал свои дела за ее спиной делать. Сертификаты начал вгонять потихоньку, ей отдавал один к одному, максимум к двум, а пихал их один к пяти. Большие «бабки» на этом сделал, тысяч десять, наверно.
Потом придумал еще и подписал ее в валютном магазине (сам он туда боялся ходить) купить мотоцикл, якобы учить ее ездить, она любила быструю езду. В результате катал ее раз в неделю, а мотоцикл был полностью его, где-то пять сотен сертификатов стоил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Короче, от всего журнального хлама и неинтересного занудства я перешел к последней страничке, которая называлась «Книжные новинки». В «новинках» тоже ничего особенного не было, издавали все старое: работы Троцкого, Зиновьева, Каменева, даже Радека. Не говоря уже о Мартове и Бухарине, те печатались вовсю (это в «Политиздате»), но не было почему-то работ Ленина, Калинина, Свердлова, даже почему-то работ всезнающего Сталина и то не было. Я уже не говорю о работах Ворошилова или Буденного (хотя последний, по-моему, их не писал, только шашкой махал). В издательстве «Советский писатель» публиковали лишь новые книги Максимова, Солженицына, Шаламова, Авторханова, даже Синявского-Терца, и совсем прекрасного Набокова. Но не было таких мастеров романа и повести, виртуозов языка, как Сартаков, Наровчатов, Залыгин, Кожевников, Софронов, Озеров и Чаковский — не было тех, кого душа просила. Издательство «Прогресс» только и сидело на книгах Оруэллов и Кестлеров, М. Михайловых и Р. Конквестов. Но ничего хорошего из Олдриджа, Льюиса, Рида, Синклера, Арагона не публиковало. Они их не волновали. Конечно, им «своих» засунуть было куда важнее.
Мне стало стыдно за наши издательства. Как же так можно, товарищи? Что же это вы с литературой при социализме делаете? Ведь придет новый дедушка Стало-Ленин, он вам покажет. Смотри, как распустились, чувство меры потеряли. Думаете, что народ все слопает…
И на самом интересном месте моих буйных фантазий раздался реальный голос:
— Здорово, Саш! Ты чего так рано пришел?
— А, Боб, здравствуй. Так просто, дома нечего делать.
— А то все обычно к трем съезжаются, ко второй лекции. Ну, не к лекции самой, а традиция такая. На занятия все равно никто не ходит, еще рано.
Я кивнул головой, соображая. Я еще не переключился.
— Хочешь, поговорим или ты читаешь?
— Давай, — согласился я и закрыл журнал с нафантазированными страничками.
— Как тебе ребята, понравились?
— Ничего, — ответил я. Боб сел рядом.
— Вы давно вместе?
— С самого первого курса. Я последний к ним пришел.
— А что, Лена — девочка того бородатого мальчика?
— Что ты, он женат, уже как полтора года. Ленка со мной встречается.
Он огорошил меня.
— Как с тобой?!
— Очень просто. Физиологически и идеологически. Она вообще очень необычная девочка. У нее папа — большим человеком был, а Леночка жила так, что не знала, в каком кармане у нее сколько денег было. Обитала она с бабушкой в прекрасной квартире на Краснопресненской, а папа с мамой за границей работали. Деньги ей слали только в сертификатах, причем бесполосых, страна капиталистическая была, еду бабка только в валютном покупала (даже морковку). Когда она в институт приходила, то свою сумку постоянно где-то бросала или забывала, а в ней по две тысячи сертификатами валялось. Все, кому не лень, на курсе курили ее фирменные сигареты, от «Мальборо» до «Салема», и даже те, кому лень было, все равно курили. Но на факультете она не особо часто бывала. В те времена она встречалась с одним мужиком, на тринадцать лет ее старше. Тот вертел какими-то крупными делами от валюты до золота, и ей очень нравился. Ленка проходила у него за пацанку. У него была постоянная любовница Виталия, которая на него работала, какие-то дела делала. Когда Виталию взяли, она никого не выдала, но обещала помочь правосудию. Ее выпустили, она пришла к нему домой, часов в пять, и в ванне с собой покончила: электрод через воду пустила. А Ленка позже в тот же вечер из кабака с ним приехала и — сразу в постель. А те, что с Лубянки которые, вломились, когда Ленка заорала. Она — после — в ванну голая вошла, а там эта Виталия лежала и вода булькала, электрическая сила неотключенная была.
Забрали их сразу. Он влип по-крупному, там на экономический подрыв государства тянуло, — «стенка» чистая. Лена как сообщница шла. К ней он хорошо относился, на руках ее носил и все на себя брал. Ее за пустышку-дурочку выставлял: на хорошую жизнь, мол, позарилась, о делах его ничего не знала. Ленка как в шоке была после смерти этой Виталии, она к ней хорошо относилась и другого — не ведала. На все вопросы отвечала, что ничего не знает, и ни одного слова про него не сказала — не показала, как ей только там ни грозили и чем.
А на очной ставке, она, девочка умная, поняла его игру и подыграла; какой он ее только побля-душкой ни выставлял, и на это шла, хотя любила его сильно. А до этого хотела на подвиг идти, дура, его вины на себя брать. Но глаз его боялась, а он смотрел на нее неотрывно, слово в глотке стря-ло. Необычный был мужик. Но выпутать ее все равно не удавалось — пять лет заключения ей тянуло, натягивали, — за недонесение. Тут батя ее прилетел, говорят, до самого верха дошел, дополз буквально, сам мудак Андропов ее из этого дела вымазывал.
Дали ей условно, вырвали без «сообщения в институт» все-таки: батя на коленях, говорят, протокольный отдел КГБ просил в институт не сообщать, большой человек был. Шеф его, третьей ступени генерал, сам приезжал из разведки, просил за дочь друга и подчиненного.
Через сорок дней она вернулась на факультет вся прибитая и притихшая, представляешь, через что девочка в семнадцать-то лет прошла. Ну, я ее тогда и подобрал, с тех пор уже год почти прошел, как встречаемся, живем…
— А что с тем мужиком стало?
— Ему «стенку» дали, а он еще, когда выходил после очной ставки (вообще воспитанный, интеллигентный мужик был), говорит ей:
— Ну, что, сучка, поняла, под кого легла, дешевка молодая.
— Она хоть и понимала, что он нарочно, но ее на руках после этой ставки-допроса вынесли — знала, на что он идет.
— Где же ее деньги сейчас, — машинально спросил я, — забрали?
— Нет, с деньгами была другая история. Когда я ее почти не знал, так не знал, Андрюша Юстинов, умный мальчик, сразу понял, какая она девочка, и стал с ней первыми друзьями. А она такая девка, добрая, непереборчивая, верит всем. Она его сразу одела в «Березке» с ног до головы. Потом он ей бизнес предложил: Лена покупала часы в валютном, японские, а он их толкал, деньги делили пополам. Потом он, мальчик умный, увидел, что ее деньги не интересуют совсем, и стал свои дела за ее спиной делать. Сертификаты начал вгонять потихоньку, ей отдавал один к одному, максимум к двум, а пихал их один к пяти. Большие «бабки» на этом сделал, тысяч десять, наверно.
Потом придумал еще и подписал ее в валютном магазине (сам он туда боялся ходить) купить мотоцикл, якобы учить ее ездить, она любила быструю езду. В результате катал ее раз в неделю, а мотоцикл был полностью его, где-то пять сотен сертификатов стоил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102