Она обгоняет меня, заслоняя дверь собою.
— Пожалуйста, я тебя умоляю, не ходи, ты весь в крови, он убежал, ты не найдешь его.
— Найду, — через кровь во рту говорю я. Качаюсь и вдруг падаю на колени.
— Господи, — шепчет она, — зачем тебе это надо было.
Зачем? Это второе дело. Первое — я найду его и размозжу ему череп, квадратный и мерзкий, как все боксерство. Я поднимаюсь с колен, удерживаясь, стою минуту, потом тяну руку к двери (она о чем-то молит меня) и падаю плашмя, и что-то с новой силой льется из носа. Кто-то переворачивает меня лицом вверх. Я подтягиваю колени, переворачиваюсь на них и ползу. Куда я ползу? Она оторопело ступает сбоку от меня.
— Что же делать, может, «скорую помощь» вызвать? Но ты не скажешь про него?
Я доползаю до телефона.
— Скажи мне номер, я наберу. Ты не сможешь сам.
Перестал ли мальчик плакать? Я что-то бормочу, она набирает, подставляя трубку к моему уху.
Мне кажется, что я еще и оглох, ужас охватывает меня. Но вдруг я слышу голос и успокаиваюсь, чуть не радуюсь.
— Алло, — говорят голосом.
— Тетя Лиля? — спрашиваю я. Это ее мама.
— Она на дежурстве. Кто это?
— Саша.
— Я тебе дам ее номер, позвони. Что с твоим голосом?
— Ничего, так, она в Склифосовского?
— Да, позвони ей туда.
Я вешаю трубку. Трубка падает, и рожавшая женщина вешает ее.
— Еще один номер, — говорю я, стоя на коленях, и не могу двинуться ни вперед, ни назад; только бы не упасть, больше я не поднимусь, у меня сил не хватит подняться. Она набирает номер.
Я сплевываю сгусток крови прямо на пол, я не могу держать его больше во рту. А где бутылка, вдруг некстати интересует меня, так всегда. Мальчик взял ее, когда я упал, и отнес обратно. Мальчику, кажется, меня жалко. И то хорошо.
— Доктора Лилю, пожалуйста.
— Что? Говорите яснее, не понятно. — А как тут говорить я с ней? Я повторяю.
— Тетя Лиля, это Саша.
— Что с тобой, Сашуля?
— У меня что-то с носом, не то со ртом, я не знаю.
— Что случилось?! Ты подрался.
— Нет, да это и не важно, я приеду сейчас, вы мне что-нибудь сделаете?
— Конечно, конечно, немедленно приезжай. Подожди, ты можешь сам добраться, а то я пришлю за тобой машину?
О Господи, вой, сирена, «скорая».
— Не надо, все нормально. Только прошу вас, маме не говорите ни слова и не звоните.
— Да что случилось, Сашенька, ты волнуешь меня?!
Я роняю трубку, та вешает ее на рычаг. Как телефонистка, но только вежливая.
Я поднимаюсь все-таки и по стенке дохожу до ванны, санузла, так как ванной это назвать нельзя. Останавливаюсь у зеркала и наконец вижу свое отражение. Я смотрю на свое лицо и осознаю, что мой нос сдвинут вправо, примерно на полтора пальца от переносицы. Вот и все, думаю я, как это просто. Господи! и это на всю жизнь! Да кто ж пойдет со мной теперь куда! какая?!
Я омываю рукой всю кровь, и кажется, что она никогда не кончится; споласкиваю кровь, а тонкая струйка все равно льется из разреза у переносицы. Это от очков, он разбил, я их иногда ношу, когда работаю или кино смотрю. И изнутри тоже льется, — я затыкаю ватой, которая есть у меня.
Ногами потом выхожу из ванной.
— Куда ж ты такой пойдешь, — голосит она, — у тебя вся рубашка в сгустках.
Рубашку я не видел.
— Не говори про него, умоляю тебя, его же посадят. Ему три года назад запретили драться, с последним предупреждением…
Мой нос, думаю я, Господи, прощай вся жизнь, и ни одна женщина не коснется меня. Больше мне уже ничего не интересно.
Я меняю рубашку и выхожу на улицу, в голове чуть-чуть получше и что-то прояснется. Я прикрываю нос рукой, чтобы не шарахались, и ловлю такси. Останавливается черная.
— Склифосовского.
— Три рубля. Я сажусь.
— Корпус хирургический № 2.
И по-моему, опять забываюсь, только зажимаю нос, чтобы не испачкать ему сиденья. Шофер — шутник попался:
— Слушай, парень, а тебе не травматологический, случайно, нужен, а? — Он смотрит в заднее зеркальце, моя рука упала. — Кто это тебя так уделал, на два перелома потянет, как минимум. Как девки-то любить будут?! А?
— Ой, не говори, — говорю я.
В голове у меня опять кружится, и начинается тошнота.
Он заводит меня в самый вестибюль и называет дежурной, кого мне надо. Я даю ему пятерку и шепчу спасибо.
Тетя Лиля вылетает моментально.
— Господи, — она вскидывает руку, — кто же это тебя? Ужас. Рентген немедленно, как же ты доехал?
— Сидя, — говорю я.
Через минуту меня несут на каких-то носилках и катят на колесах.
Она касается моего плеча, у нее дрожит рука.
— Бог ты мой, я даже не знаю, с чего начать, все разбито. Сашенька, мать же не переживет этого.
— Спокойней, теть Лиль, начинать надо сначала, у Торнике было хуже. — Я пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.
Прихожу в себя уже после рентгена и слышу, как тетя Лиля говорит:
— Да, у него — закрытый перелом носа, бесспорно, и, слава богу, что в одном месте. Вы постараетесь? — спрашивает она кого-то.
А я и не знал, что шоферы у нас хорошие диагносты тоже. И с ходу, с первого взгляда, без всяких рентгенов.
Я открываю глаза, или они раскрываются.
— Сашенька, это Злата Александровна Артамонова, она будет оперировать тебя, я ее вызвала, она профессор и лучший отоларинголог-операционист нашей больницы.
— Оперировать? — вздрагиваю я. Звучит кошмарно.
— Да, — подтверждает тихо она.
— А вы?
— Я ведь только хирург.
— А мой нос? Здравствуйте, — говорю я, —
Злата Александровна.
— Постарается, чтобы он был в порядке.
— Но я не хочу операцию, я боюсь их и не делал никогда.
— Не пугайтесь, это не операция даже, а так, Лиля слишком уж серьезные слова употребляет. Однако время не ждет, поехали.
— Там еще у него губа от зубов рассечена, изнутри, надо шов накладывать, — говорит ей быстро тебя Лиля.
— Но это уже по вашей части, Лиля, но сначала я, это не терпит, может быть поздно. Договорились, я верну его сразу.
— Куда его? — спрашивает белый персонал.
— В мой корпус, быстро.
В этот раз я не теряю сознание, но оно уходит от меня далеко.
Она сажает меня в кресло, только с железными ручками, и надевает зеркальце на лоб, совсем как у мамы. Оно закрывает лицо. Мне даже кажется, что это мама, то ли мне все уже кажется.
— Саша, ты взрослый мальчик, поэтому я буду с тобой откровенна. Тем более твои родители — врачи, и ты должен все понимать. У тебя закрытый перелом носа, вернее, переносицы со смещением носовых хрящей и косточки носа. У меня даже нет времени давать наркоз тебе, я боюсь прозевать, надо вправлять по-горячему. Я не везу тебя в операционную класть на стол, а буду делать это сейчас, здесь, сидя, без наркоза. И как я вправлю, так и будет, и или он срастется прямо и будет красивый, или он срастется криво…
— Но он будет прямой?..
— Я скажу тебе честно, не обещая: я не уверена, я боюсь, что уже не поздно ли. От тебя требуется одно: терпеть, максимально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Пожалуйста, я тебя умоляю, не ходи, ты весь в крови, он убежал, ты не найдешь его.
— Найду, — через кровь во рту говорю я. Качаюсь и вдруг падаю на колени.
— Господи, — шепчет она, — зачем тебе это надо было.
Зачем? Это второе дело. Первое — я найду его и размозжу ему череп, квадратный и мерзкий, как все боксерство. Я поднимаюсь с колен, удерживаясь, стою минуту, потом тяну руку к двери (она о чем-то молит меня) и падаю плашмя, и что-то с новой силой льется из носа. Кто-то переворачивает меня лицом вверх. Я подтягиваю колени, переворачиваюсь на них и ползу. Куда я ползу? Она оторопело ступает сбоку от меня.
— Что же делать, может, «скорую помощь» вызвать? Но ты не скажешь про него?
Я доползаю до телефона.
— Скажи мне номер, я наберу. Ты не сможешь сам.
Перестал ли мальчик плакать? Я что-то бормочу, она набирает, подставляя трубку к моему уху.
Мне кажется, что я еще и оглох, ужас охватывает меня. Но вдруг я слышу голос и успокаиваюсь, чуть не радуюсь.
— Алло, — говорят голосом.
— Тетя Лиля? — спрашиваю я. Это ее мама.
— Она на дежурстве. Кто это?
— Саша.
— Я тебе дам ее номер, позвони. Что с твоим голосом?
— Ничего, так, она в Склифосовского?
— Да, позвони ей туда.
Я вешаю трубку. Трубка падает, и рожавшая женщина вешает ее.
— Еще один номер, — говорю я, стоя на коленях, и не могу двинуться ни вперед, ни назад; только бы не упасть, больше я не поднимусь, у меня сил не хватит подняться. Она набирает номер.
Я сплевываю сгусток крови прямо на пол, я не могу держать его больше во рту. А где бутылка, вдруг некстати интересует меня, так всегда. Мальчик взял ее, когда я упал, и отнес обратно. Мальчику, кажется, меня жалко. И то хорошо.
— Доктора Лилю, пожалуйста.
— Что? Говорите яснее, не понятно. — А как тут говорить я с ней? Я повторяю.
— Тетя Лиля, это Саша.
— Что с тобой, Сашуля?
— У меня что-то с носом, не то со ртом, я не знаю.
— Что случилось?! Ты подрался.
— Нет, да это и не важно, я приеду сейчас, вы мне что-нибудь сделаете?
— Конечно, конечно, немедленно приезжай. Подожди, ты можешь сам добраться, а то я пришлю за тобой машину?
О Господи, вой, сирена, «скорая».
— Не надо, все нормально. Только прошу вас, маме не говорите ни слова и не звоните.
— Да что случилось, Сашенька, ты волнуешь меня?!
Я роняю трубку, та вешает ее на рычаг. Как телефонистка, но только вежливая.
Я поднимаюсь все-таки и по стенке дохожу до ванны, санузла, так как ванной это назвать нельзя. Останавливаюсь у зеркала и наконец вижу свое отражение. Я смотрю на свое лицо и осознаю, что мой нос сдвинут вправо, примерно на полтора пальца от переносицы. Вот и все, думаю я, как это просто. Господи! и это на всю жизнь! Да кто ж пойдет со мной теперь куда! какая?!
Я омываю рукой всю кровь, и кажется, что она никогда не кончится; споласкиваю кровь, а тонкая струйка все равно льется из разреза у переносицы. Это от очков, он разбил, я их иногда ношу, когда работаю или кино смотрю. И изнутри тоже льется, — я затыкаю ватой, которая есть у меня.
Ногами потом выхожу из ванной.
— Куда ж ты такой пойдешь, — голосит она, — у тебя вся рубашка в сгустках.
Рубашку я не видел.
— Не говори про него, умоляю тебя, его же посадят. Ему три года назад запретили драться, с последним предупреждением…
Мой нос, думаю я, Господи, прощай вся жизнь, и ни одна женщина не коснется меня. Больше мне уже ничего не интересно.
Я меняю рубашку и выхожу на улицу, в голове чуть-чуть получше и что-то прояснется. Я прикрываю нос рукой, чтобы не шарахались, и ловлю такси. Останавливается черная.
— Склифосовского.
— Три рубля. Я сажусь.
— Корпус хирургический № 2.
И по-моему, опять забываюсь, только зажимаю нос, чтобы не испачкать ему сиденья. Шофер — шутник попался:
— Слушай, парень, а тебе не травматологический, случайно, нужен, а? — Он смотрит в заднее зеркальце, моя рука упала. — Кто это тебя так уделал, на два перелома потянет, как минимум. Как девки-то любить будут?! А?
— Ой, не говори, — говорю я.
В голове у меня опять кружится, и начинается тошнота.
Он заводит меня в самый вестибюль и называет дежурной, кого мне надо. Я даю ему пятерку и шепчу спасибо.
Тетя Лиля вылетает моментально.
— Господи, — она вскидывает руку, — кто же это тебя? Ужас. Рентген немедленно, как же ты доехал?
— Сидя, — говорю я.
Через минуту меня несут на каких-то носилках и катят на колесах.
Она касается моего плеча, у нее дрожит рука.
— Бог ты мой, я даже не знаю, с чего начать, все разбито. Сашенька, мать же не переживет этого.
— Спокойней, теть Лиль, начинать надо сначала, у Торнике было хуже. — Я пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.
Прихожу в себя уже после рентгена и слышу, как тетя Лиля говорит:
— Да, у него — закрытый перелом носа, бесспорно, и, слава богу, что в одном месте. Вы постараетесь? — спрашивает она кого-то.
А я и не знал, что шоферы у нас хорошие диагносты тоже. И с ходу, с первого взгляда, без всяких рентгенов.
Я открываю глаза, или они раскрываются.
— Сашенька, это Злата Александровна Артамонова, она будет оперировать тебя, я ее вызвала, она профессор и лучший отоларинголог-операционист нашей больницы.
— Оперировать? — вздрагиваю я. Звучит кошмарно.
— Да, — подтверждает тихо она.
— А вы?
— Я ведь только хирург.
— А мой нос? Здравствуйте, — говорю я, —
Злата Александровна.
— Постарается, чтобы он был в порядке.
— Но я не хочу операцию, я боюсь их и не делал никогда.
— Не пугайтесь, это не операция даже, а так, Лиля слишком уж серьезные слова употребляет. Однако время не ждет, поехали.
— Там еще у него губа от зубов рассечена, изнутри, надо шов накладывать, — говорит ей быстро тебя Лиля.
— Но это уже по вашей части, Лиля, но сначала я, это не терпит, может быть поздно. Договорились, я верну его сразу.
— Куда его? — спрашивает белый персонал.
— В мой корпус, быстро.
В этот раз я не теряю сознание, но оно уходит от меня далеко.
Она сажает меня в кресло, только с железными ручками, и надевает зеркальце на лоб, совсем как у мамы. Оно закрывает лицо. Мне даже кажется, что это мама, то ли мне все уже кажется.
— Саша, ты взрослый мальчик, поэтому я буду с тобой откровенна. Тем более твои родители — врачи, и ты должен все понимать. У тебя закрытый перелом носа, вернее, переносицы со смещением носовых хрящей и косточки носа. У меня даже нет времени давать наркоз тебе, я боюсь прозевать, надо вправлять по-горячему. Я не везу тебя в операционную класть на стол, а буду делать это сейчас, здесь, сидя, без наркоза. И как я вправлю, так и будет, и или он срастется прямо и будет красивый, или он срастется криво…
— Но он будет прямой?..
— Я скажу тебе честно, не обещая: я не уверена, я боюсь, что уже не поздно ли. От тебя требуется одно: терпеть, максимально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102