У него, видимо, Степан Степанович суровости и набрался.
Заместительница из спецотдела улизнула, как волной смыло, докладывать. Тоже работа. Я продолжал стоять перед ними двумя.
— Можете идти, — сказал он, не глядя.
— Как, и это все? — Я удивился.
— А что еще, вы свободны, — Он посмотрел. Но так мне было неинтересно.
— А как же текст выговора, слова, ведь если он устный, я хочу его услышать, невзирая…
В глазах его мелькнули лучики, и он улыбнулся.
— Ох, сорванец, иди на занятия, желаю удачи, — и он подмигнул мне. И только тогда Дина Дмитриевна вздохнула облегченно, но я знал, что она очень переживала и испугалась за меня. И ждала, чем это кончится, пока не вмешиваясь.
Это был еще тот ректор, на него все клали, без исключения: чего же я должен был выделяться и составлять исключение.
Я поблагодарил Степан Степановича, уже во все лицо мне улыбавшегося, за доставленное удовольствие получить устный выговор от него лично, повернулся и пошел.
Алина ожидала меня на том же месте, нетерпеливо.
— Саш, ты знаешь, я вспомнила, это, правда, был ректор: он выступал перед нами на первом курсе, когда нас приняли, поздравляя.
— Спасибо, Алин, я уже догадался.
— Ты видишь, сколько я тебе неприятностей доставила со своей сигаретой. Лучше бы я не курила.
Она ласково смотрит на меня.
На нашем факультете разносится все мгновенно. На следующий день я стал героем факультета, курса, дня, и все обсуждали это событие в самых тончайших деталях: «как я послал ректора». Приходили смотреть на меня, показывали рукой, переходящей в пальцы, и еще следующие полгода эта история не забывалась, обсуждалась.
Так меня узнал весь курс, а я на нем еще и не появлялся.
Все смотрят на меня на теплой лестнице.
— Саш, как же это ты так ректора отделал, — подкалывает меня Юстинов и улыбается. — Ты подумал, что это на Кавказе, во дворе, чужой дядя вошел, его бить надо! А?
Мы заливаемся.
— Откуда я знал, что это ректор, надо чаще среди студентов появляться.
— Конечно, он ради тебя только и будет приезжать. Чтобы с тобой культурно, вежливо и воспитанно побеседовать. Может, ты его куда еще в другое место, снизойдешь, и пошлешь подальше.
Боб катается от смеха. Ему всегда весело было.
А Юстинов потом часто говорил, подкалывая:
— Сашку теперь не трожь. У него лучший друг — ректор. Да Ирка: хорошая компания подобралась.
Шутки шутками, но наступила сессия, и следующая неделя была зачетная.
Зачеты начинались с понедельника, а в воскресенье я сидел и читал тетрадку по психологии, ничего не понимая.
Первые два зачета я, непонятно как, проскочил, Ирка везде меня представляла как лучшего друга и, что я так долго болел и со здоровьем у меня плохо. Просто беда. И они жалились и ставили, почти не спрашивая, чтобы со здоровьем у меня стало лучше.
Вот-вот приближалась психология, но в данный момент у меня возникла другая проблема. Шурик куда-то исчез, и долгое время я не мог его найти ни в одном углу института. Наконец он объявился — через месяц — и рассказал, что лечился, его лечили — от запоя. Ему не понравилась его жизнь и захотелось напиться. Пил он двадцать три дня, а потом двадцать девять лечился. Теперь же его определили в мою группу — он просил, — но на занятиях еще не появлялся. Словом, компания у нас подобралась замшевая. И если раньше на первом месте шла первая группа, где учился Юстинов, Васильвайкин и Ленка, то теперь вроде на первое место выходила наша группа: Ирка, Шурик и я. Плюс Светка, возбуждающая желание всего факультета (горящее в глазах и глубоко внизу, под глазами), плюс Городуля, староста-поблядушка, прикидывающаяся девушкой. Так что в соревновании групп факультета по качественному составу некачественного контингента мы четко выходили на первое место. Ирка была счастлива, ведь это ж она притащила меня в свою группу, а так, одной, ей было скучно, или, как она говорила, «совсем бесцветная группа была». Ей цвета не хватало. И Шурик был завершающим мазком в победе нашей группы. В цветовой гамме ее.
Но он не только появился и не просто показался (все было далеко не так просто), в жизни все гораздо сложнее: ему нужен был зачет, от одного наименования которого меня трясло и знобило — физкультура. А тот его и в глаза не видел. Тот, у которого фамилия больше подходила к ногам, чем к лицу.
Я опять поехал на проклятый стадион, на который, думал, мне уже до конца жизни ездить не придется, разве что в качестве болельщика. И прихватил с собой Шурика, который плелся позади меня.
— Шурик, зачетка у тебя с собой?
— Да, Саня.
Хотя при чем здесь зачетка: зачета ему никто ставить не собирался.
А я шел и думал, чем сражаться? (сражаться чем!) как бороться и победить Пениса? И никак он у меня не побеждался. Пенис был сильный.
Доцент стоял рослый и стройный с секундомером в руке и мучал студентов забегом на 1000 метров, которые бежали, выкладываясь и сдыхая, по дорожке стадиона. Был последний день зачета.
Господи, подумал я, какое же счастье, что у меня светлая голова. И она иногда, пускай лишь изредка, но озаряется. И еще я подумал, посмотрев: что я бы в жизни не пробежал это расстояние, даже если бы пять лет тренировался, — это ж работа для лошади, их для того и рождают, чтобы они бегали по дорожкам ипподрома — на время. Разве можно заставлять людей этим заниматься — кощунство, гнусное безобразие, — я стоял и все клокотало внутри меня.
Шурик стоял спокойно, как будто его ничего не касалось, и смотрел на все равнодушными от равнодушия глазами. Я разозлился: обо всем у меня должна болеть голова. А она одна. Другой не будет никогда. И, разозлившись, я сказал:
— Шурик, будешь стоять спокойно, будешь бегать, как они, понятно?
Он удивился:
— А что я, Сань, что мне делать? Стоять не спокойно?! — Он спрашивал серьезно.
Я рассмеялся.
— Я пошутил, — сказал я. — Ты только кивай головой, что бы я ни говорил, понятно?
Он покивал.
— И не раскрывай рта, а то скажешь, что не надо.
Я жду спокойно, неспокойно озираясь по сторонам: и все думаю, но мысль никак не выдавливается из сознания. Наверно, лошадью быть лучше, пробежал и иди себе спокойно, гуляй. Да-а, а потом опять беги. Нет, может, лучше все-таки быть человеком. А еще лучше: человеком-лошадью, когда надо — побежал, когда надо — остановился. То одним стал, то другим превратился. Но на этом месте мои глубокие философские рассуждения прерываются, а я так и не успел додумать до конца: кем лучше быть.
— А, Саша, давно тебя не видел. Что случилось? Никак, побегать захотелось?
— Не совсем, Борис Наумович, мне поговорить с вами надо, — сказал я, холкой оценив его шутку.
Он подошел к невысокой изгороди, где стояли Шурик (чуть поодаль) и я.
— Слушаю тебя внимательно.
А будь ты все проклято, эти тайные ходы и дипломатии, и я сказал, как будто он знал, в чем дело:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Заместительница из спецотдела улизнула, как волной смыло, докладывать. Тоже работа. Я продолжал стоять перед ними двумя.
— Можете идти, — сказал он, не глядя.
— Как, и это все? — Я удивился.
— А что еще, вы свободны, — Он посмотрел. Но так мне было неинтересно.
— А как же текст выговора, слова, ведь если он устный, я хочу его услышать, невзирая…
В глазах его мелькнули лучики, и он улыбнулся.
— Ох, сорванец, иди на занятия, желаю удачи, — и он подмигнул мне. И только тогда Дина Дмитриевна вздохнула облегченно, но я знал, что она очень переживала и испугалась за меня. И ждала, чем это кончится, пока не вмешиваясь.
Это был еще тот ректор, на него все клали, без исключения: чего же я должен был выделяться и составлять исключение.
Я поблагодарил Степан Степановича, уже во все лицо мне улыбавшегося, за доставленное удовольствие получить устный выговор от него лично, повернулся и пошел.
Алина ожидала меня на том же месте, нетерпеливо.
— Саш, ты знаешь, я вспомнила, это, правда, был ректор: он выступал перед нами на первом курсе, когда нас приняли, поздравляя.
— Спасибо, Алин, я уже догадался.
— Ты видишь, сколько я тебе неприятностей доставила со своей сигаретой. Лучше бы я не курила.
Она ласково смотрит на меня.
На нашем факультете разносится все мгновенно. На следующий день я стал героем факультета, курса, дня, и все обсуждали это событие в самых тончайших деталях: «как я послал ректора». Приходили смотреть на меня, показывали рукой, переходящей в пальцы, и еще следующие полгода эта история не забывалась, обсуждалась.
Так меня узнал весь курс, а я на нем еще и не появлялся.
Все смотрят на меня на теплой лестнице.
— Саш, как же это ты так ректора отделал, — подкалывает меня Юстинов и улыбается. — Ты подумал, что это на Кавказе, во дворе, чужой дядя вошел, его бить надо! А?
Мы заливаемся.
— Откуда я знал, что это ректор, надо чаще среди студентов появляться.
— Конечно, он ради тебя только и будет приезжать. Чтобы с тобой культурно, вежливо и воспитанно побеседовать. Может, ты его куда еще в другое место, снизойдешь, и пошлешь подальше.
Боб катается от смеха. Ему всегда весело было.
А Юстинов потом часто говорил, подкалывая:
— Сашку теперь не трожь. У него лучший друг — ректор. Да Ирка: хорошая компания подобралась.
Шутки шутками, но наступила сессия, и следующая неделя была зачетная.
Зачеты начинались с понедельника, а в воскресенье я сидел и читал тетрадку по психологии, ничего не понимая.
Первые два зачета я, непонятно как, проскочил, Ирка везде меня представляла как лучшего друга и, что я так долго болел и со здоровьем у меня плохо. Просто беда. И они жалились и ставили, почти не спрашивая, чтобы со здоровьем у меня стало лучше.
Вот-вот приближалась психология, но в данный момент у меня возникла другая проблема. Шурик куда-то исчез, и долгое время я не мог его найти ни в одном углу института. Наконец он объявился — через месяц — и рассказал, что лечился, его лечили — от запоя. Ему не понравилась его жизнь и захотелось напиться. Пил он двадцать три дня, а потом двадцать девять лечился. Теперь же его определили в мою группу — он просил, — но на занятиях еще не появлялся. Словом, компания у нас подобралась замшевая. И если раньше на первом месте шла первая группа, где учился Юстинов, Васильвайкин и Ленка, то теперь вроде на первое место выходила наша группа: Ирка, Шурик и я. Плюс Светка, возбуждающая желание всего факультета (горящее в глазах и глубоко внизу, под глазами), плюс Городуля, староста-поблядушка, прикидывающаяся девушкой. Так что в соревновании групп факультета по качественному составу некачественного контингента мы четко выходили на первое место. Ирка была счастлива, ведь это ж она притащила меня в свою группу, а так, одной, ей было скучно, или, как она говорила, «совсем бесцветная группа была». Ей цвета не хватало. И Шурик был завершающим мазком в победе нашей группы. В цветовой гамме ее.
Но он не только появился и не просто показался (все было далеко не так просто), в жизни все гораздо сложнее: ему нужен был зачет, от одного наименования которого меня трясло и знобило — физкультура. А тот его и в глаза не видел. Тот, у которого фамилия больше подходила к ногам, чем к лицу.
Я опять поехал на проклятый стадион, на который, думал, мне уже до конца жизни ездить не придется, разве что в качестве болельщика. И прихватил с собой Шурика, который плелся позади меня.
— Шурик, зачетка у тебя с собой?
— Да, Саня.
Хотя при чем здесь зачетка: зачета ему никто ставить не собирался.
А я шел и думал, чем сражаться? (сражаться чем!) как бороться и победить Пениса? И никак он у меня не побеждался. Пенис был сильный.
Доцент стоял рослый и стройный с секундомером в руке и мучал студентов забегом на 1000 метров, которые бежали, выкладываясь и сдыхая, по дорожке стадиона. Был последний день зачета.
Господи, подумал я, какое же счастье, что у меня светлая голова. И она иногда, пускай лишь изредка, но озаряется. И еще я подумал, посмотрев: что я бы в жизни не пробежал это расстояние, даже если бы пять лет тренировался, — это ж работа для лошади, их для того и рождают, чтобы они бегали по дорожкам ипподрома — на время. Разве можно заставлять людей этим заниматься — кощунство, гнусное безобразие, — я стоял и все клокотало внутри меня.
Шурик стоял спокойно, как будто его ничего не касалось, и смотрел на все равнодушными от равнодушия глазами. Я разозлился: обо всем у меня должна болеть голова. А она одна. Другой не будет никогда. И, разозлившись, я сказал:
— Шурик, будешь стоять спокойно, будешь бегать, как они, понятно?
Он удивился:
— А что я, Сань, что мне делать? Стоять не спокойно?! — Он спрашивал серьезно.
Я рассмеялся.
— Я пошутил, — сказал я. — Ты только кивай головой, что бы я ни говорил, понятно?
Он покивал.
— И не раскрывай рта, а то скажешь, что не надо.
Я жду спокойно, неспокойно озираясь по сторонам: и все думаю, но мысль никак не выдавливается из сознания. Наверно, лошадью быть лучше, пробежал и иди себе спокойно, гуляй. Да-а, а потом опять беги. Нет, может, лучше все-таки быть человеком. А еще лучше: человеком-лошадью, когда надо — побежал, когда надо — остановился. То одним стал, то другим превратился. Но на этом месте мои глубокие философские рассуждения прерываются, а я так и не успел додумать до конца: кем лучше быть.
— А, Саша, давно тебя не видел. Что случилось? Никак, побегать захотелось?
— Не совсем, Борис Наумович, мне поговорить с вами надо, — сказал я, холкой оценив его шутку.
Он подошел к невысокой изгороди, где стояли Шурик (чуть поодаль) и я.
— Слушаю тебя внимательно.
А будь ты все проклято, эти тайные ходы и дипломатии, и я сказал, как будто он знал, в чем дело:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102