Затем Клэр спела детскую песню «Я пойду туда, куда ты меня поведешь». Все начали петь вместе с ней. Я вспоминаю, как она пела первую песню. Я знаю, что она предназначалась Беки, Рути и мне. Песня была о том, что мы все когда-то встретимся, там, где не будет туч. Она не вписывалась в догмы мормонов, но никто не остановил Клэр.
Папа и мама не заметили, где я и в каком состоянии. Пора было привыкать к тому, что теперь так и будет. Когда родственники начали прощаться, папы даже не было поблизости.
Он взял перерыв до конца Рождества. Все, что он делал, – это ходил. В дождь, в снег, ночью и днем. За три недели он потерял двадцать фунтов. Мама поблагодарила всех пришедших и от себя, и от имени папы. В ту первую ночь папа явился только с зарей. В следующую тоже. Он мог сорваться и уйти в два или три часа ночи и в любую непогоду. Иногда я заставала его на диване в ботинках и верхней одежде. У них с мамой была маленькая кровать, не такая, как у других супружеских пар, которые предпочитают ложе размером с аэродром. Им хотелось чувствовать друг друга, знать, что они не одни, но беременность сделала маму такой большой, что она спала одна, а папа обычно устраивался рядом на надувной кровати. Он продолжал спать на ней и после рождения маленьких, а потом младенца переносили в кроватку. Уходя из дома, он заходил ко мне в комнату и клал руку мне на голову, благословляя. Когда я открывала глаза, его уже не было рядом.
Я готовила еду. Все время.
Это сводилось к тому, что я размораживала продукты, которые приносили мне сестра Эмори и сестра Финн, а потом клала все в микроволновую печь и вытаскивала, когда мне казалось, что еда выглядит готовой. Потом я делила все на три порции и раскладывала по трем тарелкам. Мы ели все, что было в морозильнике. Мне приходилось напоминать папе, чтобы он не забывал вытаскивать запасы. Кукурузные лепешки, мясо, рисовый суп. Ветчина и кексы, кексы, кексы. Мне кажется, что мы наелись тогда кексов на всю оставшуюся жизнь. Ананасные, карамельные, шоколадные, малиновые. В конце концов, они стали казаться мне одинаковыми на вкус. Когда позже я пошла в школу, то, если мне хотелось есть, могла съесть только что-нибудь соленое. В те дни я ела кексы вместо хлеба, потому что нормального хлеба у нас не было. Я не умела его печь, а попросить миссис Эмори было неловко – она и так делала для нас очень много.
Иногда поздно вечером, когда мама ложилась спать – а она засыпала сразу же после душа, – я выскальзывала через заднее окно, чтобы встретиться с Клэр возле ивовой крепости. Иногда мы ломали ветки, сбрасывали одеяла, в которые кутались, и разводили костер, потому что даже в пальто и варежках было холодно. Эмма всегда передавала мне привет, но не приходила поговорить со мной: по выражению Клэр, она боялась сказать что-то не так. Девочки из баскетбольной команды прислали мне мяч, написав на нем: «В случившееся не хочется верить», «Мы любим тебя», «Ты должна быть сильной». Клэр спросила, помог ли мне их подарок. Я сказала, что помог, хотя он напомнил мне пение чужих людей, собравшихся в нашем дворе в день похорон. Девочки чувствовали себя обязанными прислать мяч, чтобы сделать что-то приятное, а тренер подарил мне сертификат, в котором указывалось, что одна из звезд названа именем Ребекки Рут. Мы с Клэр пару раз безуспешно пытались найти эту звезду. По документу выходило, что она в созвездии Ориона, но все было напрасно – нам не удалось увидеть ее.
– Мы сможем дружить так же, как раньше? – спросила меня Клэр однажды вечером.
Я задумалась. В тот вечер было холодно, и мы развели очень большой костер. У нас были с собой спальные мешки, мы собрались провести ночь на открытом воздухе.
– Не думаю, что все останется как прежде, – сказала я. – Ты всегда будешь моей лучшей подругой, но я не об этом. Я не уверена, что смогу быть хорошей подругой: со мной теперь трудно веселиться, а ты должна жить как обычные дети.
– Как дети, – повторила Клэр. Она всегда меня понимала.
– Сейчас мне не до веселья, – продолжала я, оглядываясь на темный двор. – Я не знаю, как будет дальше, ведь со мной никогда ничего подобного не случалось. Может, со временем что-то изменится.
– Ты уже скучаешь по ним?
– Нет пока. Мне кажется, что они все еще живы. Повсюду их вещи, их игрушки. Я все время натыкаюсь то на куклу, то на берет или на книжку. Я не знаю, когда начну по-настоящему чувствовать потерю. Но я точно знаю, что как только начну тосковать без них, это уже будет на всю оставшуюся жизнь.
– У моей мамы был брат, и он умер.
– Правда?
– Да, но еще совсем маленьким. У него был коклюш, а тогда не существовало хороших вакцин.
Клэр замолчала. Мы знали друг друга слишком хорошо. Я выжидала.
– Она сказала, что ее мама...
– Уже никогда не была такой, как прежде, – закончила за нее я. – Она сошла с ума? Стала странной?
Клэр сказала с расстановкой:
– Нет.
– Она была такой, как моя мама сейчас.
– Да, и она осталась такой навсегда.
– Я надеюсь, что мама изменится, ведь скоро родится ребенок. Когда в пятнадцатом веке умирал рыцарь, его супругу сразу укладывали на шесть недель в постель.
– Думаю, что твоя мама очень сильная, – заметила Клэр.
– Жене рыцаря даже не разрешалось присутствовать на похоронах, – считалось, что она слишком хрупкая, чтобы выдержать это зрелище. Хотя моя мама очень сильная...
– Я понимаю.
– И если она потеряет ребенка... Ведь она беременна.
– Она не потеряет ребенка, потому что уже очень большой срок.
– Ей не хочется сейчас думать о будущем ребенке?
– Она не разговаривает.
– О! – испуганно вскрикнула Клэр.
– А как бы вела себя твоя мама?
– В каком смысле: желания иметь ребенка или разговоров о нем?
В этот миг до нас донесся крик. Из моего дома. Самое странное, что ни одна из нас даже не вздрогнула. Если там и случилось что-то, например мой папа поранил ногу, когда колол дрова, то я просто не хотела знать об этом. Мы не обмолвились ни словом, но обе чувствовали одно и то же: пусть взрослые сами решают свои проблемы. Нам хотелось сидеть и разговаривать, как и положено двенадцатилетним девочкам.
Но, в конце концов, Клэр медленно поднялась на ноги, и я последовала ее примеру.
Папа кричал, чтобы я быстрее шла домой, потому что нам пора отправляться в больницу. У мамы начались роды.
Глава шестая
Мамины роды прошли почти незамеченными.
Ею. Не нами.
Ей было о чем думать. Чем занять себя.
В отличие от нас.
Ее доставили в больницу в восемь, а ровно в полночь родился Рафаэль Роуэн Свон – он появился на свет с первым ударом часов шестого декабря. Папа сказал, что это счастливый день, день святого Николая. Символом нашего мальчика станет рябина, так как, по словам папы, она символизирует Божественное вдохновение и духовную защиту, о ней упоминается во многих историях и легендах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Папа и мама не заметили, где я и в каком состоянии. Пора было привыкать к тому, что теперь так и будет. Когда родственники начали прощаться, папы даже не было поблизости.
Он взял перерыв до конца Рождества. Все, что он делал, – это ходил. В дождь, в снег, ночью и днем. За три недели он потерял двадцать фунтов. Мама поблагодарила всех пришедших и от себя, и от имени папы. В ту первую ночь папа явился только с зарей. В следующую тоже. Он мог сорваться и уйти в два или три часа ночи и в любую непогоду. Иногда я заставала его на диване в ботинках и верхней одежде. У них с мамой была маленькая кровать, не такая, как у других супружеских пар, которые предпочитают ложе размером с аэродром. Им хотелось чувствовать друг друга, знать, что они не одни, но беременность сделала маму такой большой, что она спала одна, а папа обычно устраивался рядом на надувной кровати. Он продолжал спать на ней и после рождения маленьких, а потом младенца переносили в кроватку. Уходя из дома, он заходил ко мне в комнату и клал руку мне на голову, благословляя. Когда я открывала глаза, его уже не было рядом.
Я готовила еду. Все время.
Это сводилось к тому, что я размораживала продукты, которые приносили мне сестра Эмори и сестра Финн, а потом клала все в микроволновую печь и вытаскивала, когда мне казалось, что еда выглядит готовой. Потом я делила все на три порции и раскладывала по трем тарелкам. Мы ели все, что было в морозильнике. Мне приходилось напоминать папе, чтобы он не забывал вытаскивать запасы. Кукурузные лепешки, мясо, рисовый суп. Ветчина и кексы, кексы, кексы. Мне кажется, что мы наелись тогда кексов на всю оставшуюся жизнь. Ананасные, карамельные, шоколадные, малиновые. В конце концов, они стали казаться мне одинаковыми на вкус. Когда позже я пошла в школу, то, если мне хотелось есть, могла съесть только что-нибудь соленое. В те дни я ела кексы вместо хлеба, потому что нормального хлеба у нас не было. Я не умела его печь, а попросить миссис Эмори было неловко – она и так делала для нас очень много.
Иногда поздно вечером, когда мама ложилась спать – а она засыпала сразу же после душа, – я выскальзывала через заднее окно, чтобы встретиться с Клэр возле ивовой крепости. Иногда мы ломали ветки, сбрасывали одеяла, в которые кутались, и разводили костер, потому что даже в пальто и варежках было холодно. Эмма всегда передавала мне привет, но не приходила поговорить со мной: по выражению Клэр, она боялась сказать что-то не так. Девочки из баскетбольной команды прислали мне мяч, написав на нем: «В случившееся не хочется верить», «Мы любим тебя», «Ты должна быть сильной». Клэр спросила, помог ли мне их подарок. Я сказала, что помог, хотя он напомнил мне пение чужих людей, собравшихся в нашем дворе в день похорон. Девочки чувствовали себя обязанными прислать мяч, чтобы сделать что-то приятное, а тренер подарил мне сертификат, в котором указывалось, что одна из звезд названа именем Ребекки Рут. Мы с Клэр пару раз безуспешно пытались найти эту звезду. По документу выходило, что она в созвездии Ориона, но все было напрасно – нам не удалось увидеть ее.
– Мы сможем дружить так же, как раньше? – спросила меня Клэр однажды вечером.
Я задумалась. В тот вечер было холодно, и мы развели очень большой костер. У нас были с собой спальные мешки, мы собрались провести ночь на открытом воздухе.
– Не думаю, что все останется как прежде, – сказала я. – Ты всегда будешь моей лучшей подругой, но я не об этом. Я не уверена, что смогу быть хорошей подругой: со мной теперь трудно веселиться, а ты должна жить как обычные дети.
– Как дети, – повторила Клэр. Она всегда меня понимала.
– Сейчас мне не до веселья, – продолжала я, оглядываясь на темный двор. – Я не знаю, как будет дальше, ведь со мной никогда ничего подобного не случалось. Может, со временем что-то изменится.
– Ты уже скучаешь по ним?
– Нет пока. Мне кажется, что они все еще живы. Повсюду их вещи, их игрушки. Я все время натыкаюсь то на куклу, то на берет или на книжку. Я не знаю, когда начну по-настоящему чувствовать потерю. Но я точно знаю, что как только начну тосковать без них, это уже будет на всю оставшуюся жизнь.
– У моей мамы был брат, и он умер.
– Правда?
– Да, но еще совсем маленьким. У него был коклюш, а тогда не существовало хороших вакцин.
Клэр замолчала. Мы знали друг друга слишком хорошо. Я выжидала.
– Она сказала, что ее мама...
– Уже никогда не была такой, как прежде, – закончила за нее я. – Она сошла с ума? Стала странной?
Клэр сказала с расстановкой:
– Нет.
– Она была такой, как моя мама сейчас.
– Да, и она осталась такой навсегда.
– Я надеюсь, что мама изменится, ведь скоро родится ребенок. Когда в пятнадцатом веке умирал рыцарь, его супругу сразу укладывали на шесть недель в постель.
– Думаю, что твоя мама очень сильная, – заметила Клэр.
– Жене рыцаря даже не разрешалось присутствовать на похоронах, – считалось, что она слишком хрупкая, чтобы выдержать это зрелище. Хотя моя мама очень сильная...
– Я понимаю.
– И если она потеряет ребенка... Ведь она беременна.
– Она не потеряет ребенка, потому что уже очень большой срок.
– Ей не хочется сейчас думать о будущем ребенке?
– Она не разговаривает.
– О! – испуганно вскрикнула Клэр.
– А как бы вела себя твоя мама?
– В каком смысле: желания иметь ребенка или разговоров о нем?
В этот миг до нас донесся крик. Из моего дома. Самое странное, что ни одна из нас даже не вздрогнула. Если там и случилось что-то, например мой папа поранил ногу, когда колол дрова, то я просто не хотела знать об этом. Мы не обмолвились ни словом, но обе чувствовали одно и то же: пусть взрослые сами решают свои проблемы. Нам хотелось сидеть и разговаривать, как и положено двенадцатилетним девочкам.
Но, в конце концов, Клэр медленно поднялась на ноги, и я последовала ее примеру.
Папа кричал, чтобы я быстрее шла домой, потому что нам пора отправляться в больницу. У мамы начались роды.
Глава шестая
Мамины роды прошли почти незамеченными.
Ею. Не нами.
Ей было о чем думать. Чем занять себя.
В отличие от нас.
Ее доставили в больницу в восемь, а ровно в полночь родился Рафаэль Роуэн Свон – он появился на свет с первым ударом часов шестого декабря. Папа сказал, что это счастливый день, день святого Николая. Символом нашего мальчика станет рябина, так как, по словам папы, она символизирует Божественное вдохновение и духовную защиту, о ней упоминается во многих историях и легендах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70