– О том, когда лишаешься сна, потому что боишься снова и снова переживать эти события. Я верю в то, что, если попробую проанализировать свои воспоминания, мне удастся избежать психотерапии или приема лекарств. Я думала и о том, что время лечит. Оказалось, это не так. Ваше решение перечеркивает все, что я сделала, чтобы преодолеть себя и начать жить заново. Теперь все кажется мне каким-то перевернутым, извращенным. Но это не ваша вина. Делайте то, что поможет вам найти силы, потому что жизнь не кончается. Я вижу только его вину.
– Но что, если можно обрести силы только так, как предложил твой папа? – спросила мама. – Он не готов был к прощению, и ты это знаешь не хуже меня. Он молился, удалялся от мира, искал выход. Он получил откровение. Мы сможем возродиться вновь, если простим его. Я не хотела, чтобы это прозвучало как торжественная речь.
– Я не могу простить его.
– Ронни, ты сможешь.
– Нет, не сейчас. Возможно, после смерти.
– Он старается.
– И это говоришь ты! Я плевать хотела, как он живет. Мама, мне плевать, как у него идут дела, каково состояние его здоровья и прочее. Мама, в этом и заключается разница между мной и тобой. Мне плевать, может ли он вернуться к нормальной жизни, если будет принимать лекарства. Ни одно лекарство не вернет мне Беки и Рути. Не вернет меня – какой я была до этого. Мое сердце наполовину мертво, мама! А ты даже не заметила, что это произошло. Ты провела два года во сне!
То, что я говорила, очевидно, привело в замешательство нас обеих.
Я не ругалась, но я кричала. Это было даже хуже, чем у Селлииджера в его «Над пропастью во ржи»: там парень, хороший парень, все время ругается, потому что ощущает свою никчемность. Он постоянно кричит, чтобы скрыть, насколько ему не безразлично все. Я ощущала себя так же, как он, разве что малыши не падали с утеса, спасаясь от убийцы. Какая же я была глупая, когда верила, что смогу противостоять праведности родителей и тому проклятию, которое наложил на меня Скотт Эрли.
Так или иначе, но мама медленно поднялась, придерживая живот. В ее лице я не заметила ни растерянности, ни желания получить сочувствие.
Она не отказалась от своего решения.
Она лишь оставила меня в покое, пока не пришел день примирения.
Поздним утром мама поднялась в мою комнату. Я пряталась там с самого раннего часа. Она присела на кровать. Я начала выкладывать карандаши в ряд на столе, как солдатиков. Чтобы хоть как-то отвлечься. Я проснулась с криком, терзаемая очередным кошмаром, но притворялась, что все нормально. Однако возвращалась к одной и той же картине: я даю Рейфу йогурт и зерновые кольца, а затем мои родители идут на встречу со Скоттом Эрли. Чтобы простить его. Моя команда «Леди Драконы» сейчас играла в четвертьфинале в Солт-Лейке, и если бы я сохранила голову на плечах, то могла бы быть с ними, а мои родители отправляются на встречу с убийцей моих сестер, чтобы проверить, насколько бесконечно милосердие, насколько любезными они могут быть по отношению к нему.
Мама накрыла мою ладонь своей, чтобы я прекратила бессмысленное занятие.
Она сказала:
– Я принимаю твой взгляд на все, что происходит, Ронни. Жизнь часто бывает несправедлива. Я не имею в виду ситуацию («Ой, как несправедливо!»), когда ты потерял работу, хотя все делал правильно. Ты бунтуешь, и это нормально. Будь я в твоем возрасте, я испытывала бы похожие чувства. Вероятно, мне было бы лучше настоять на своем, чтобы ты проявила послушание, но я не стану заставлять тебя силой.
Мама схватила Рейфа, вбежавшего в комнату с улыбкой эльфа. Его темные волосы торчали в разные стороны, и в другой ситуации я бы посмеялась. Он напоминал маленькую птичку. Мама все еще относилась к нему как к младенцу, и ее трудно было винить за это. Она все еще убаюкивала его каждый вечер.
– Ай, дракон! – воскликнул Рейф.
– Ай, динозаврик! – ответила ему я.
– Ронни Дракон, не плачь, – сказал он.
– Я не плачу, Рейфозаврик.
Но я плакала. Не от печали или грусти. Я плакала от ярости. Я была измучена. У меня не было сил ни думать, ни верить.
– Почему меня назвали Вероникой? – спросила я, чтобы сменить тему.
– В первом классе у нас была девочка, ее звали Ронни. Это имя казалось мне самым красивым на свете, – сказала мама.
– Но Вероника?
– На иврите это означает «истинное лицо». Уже маленькой ты была личностью, и тебе это имя как нельзя лучше подходило. У нас был словарь детских имен. Епископ определил тебе цветок подсолнуха, потому что у него как будто есть лицо, обращенное к солнцу.
– Я подумываю о том, чтобы официально сменить свое имя на Ронни.
– Хорошо.
Я думала, что она начнет со мной спорить, но она даже глазом не моргнула.
– Это твое имя, твое решение. Нам лучше поговорить о том, что происходит здесь и сейчас.
– Почему ты не назвала меня Титания или каким-нибудь другим именем из Шекспира?
– Думаю, что прозвище, которое бы тебе дали, никому не понравилось бы.
– Почему, меня ведь могли называть Таня.
– Ты же знаешь, какими жестокими бывают иногда дети, Ронни.
– Ты тоже, – пробормотала я. – Иначе ты оставила бы меня в покое. Прошу тебя, мама, оставь меня. У меня голова болит.
– Хорошо, Титания, – сказала она, чтобы выиграть время. – Я думала об этом имени, но только однажды, да и то, если бы ребенок родился в середине лета. Ты же родилась зимой. Мы обсуждали и другие имена.
– Ты когда-нибудь рассказывала мне о других именах, которые приходили нам в голову?
– Хорошо-хорошо. Виола. Миранда.
– Наверное, именно поэтому я о них помнила, – сказала я, начиная потихоньку приходить в себя и расслабляться.
– Но Титания звучало как тяжелый металл в периодической таблице Менделеева, а не как имя красивой девочки. Ребекку мы назвали в честь героини «Айвенго», хотя сэр Вальтер Скотт был немного фанатиком. А Рут... Я всегда хотела девочку по имени Рут. Но теперь вернемся к тому, с чего я начала. Ронни, молись, и, возможно, ты поймешь. У нас еще есть время. Мы уедем не раньше обеда. Если хочешь, мы можем молиться с тобой. Это было бы лучше всего.
– Ты все равно будешь молиться обо мне. Мама, я уже произносила свои молитвы. Помнишь, после того как Рути и Беки погибли, ты сказала, что твои молитвы, словно мячики, отскакивают от невидимой стены? Именно так сейчас чувствую себя я. Бывают времена, когда я чувствую, что на меня снизошел Святой Дух. Так случается, когда я прошу о помощи, но на этот раз ничего не выходит. Я не могу смириться с тем, что вы решились на такое.
– Возможно, ты просишь показать тебе выход, а не освободить от боли? Можно ведь пойти разными путями, и важно выбрать верный.
– Вероятно, ты права, но если бы я ощущала, что мне надо пойти с вами, то я бы это знала.
– Иногда правильное решение оказывается самым тяжелым. Кому от этого хуже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70