Моя мама заплакала только однажды.
– Он так похож на Рут, – сказала она.
На мой взгляд, он вовсе не был на нее похож. Он был похож на красного маленького человечка со сжатыми кулачками. Но я заметила, что родители всегда находят сходство своих детей с другими родственниками.
Сначала я не хотела брать малыша на руки.
– Все в порядке, – успокоил меня папа. – Ты не сделаешь ему хуже.
– Я боюсь, что он поймет, как тяжело у меня на душе. Я боюсь, что не смогу полюбить его.
– Он научит тебя, как полюбить его, – ответил папа. – Ронни, он не сможет заставить тебя забыть о том, какую утрату ты понесла, но малыши умеют исцелять своей невинностью и потому, что так нуждаются в нас.
Я взяла его на руки, когда он проснулся, и он ухватился за мой палец. Я погладила его по щеке. Она была мягкая, как персик, мягче, чем кожа на шее Рути. У мальчика были темные волосы и розовые толстые ножки.
– Теперь у тебя есть я, а у меня ты, лапочка, – обратилась я к нему.
Я не смогла продолжать, ощущая, какая пропасть лежит между нами, и дело не только в возрасте, но и в самой жизни. Он выглядел удивленным, как человек, перепутавший день праздника.
На следующее утро мама и папа забрали Рейфа. Мама не желала оставаться в больнице. Мы приняли это за хороший знак.
Но мы ошиблись.
Мама не хотела никуда выходить. Она кормила малыша, меняла подгузники, но не пела ему и не разговаривала с ним. Через неделю папа вызвал врача. Это была не просто послеродовая депрессия, нет. Доктор сказал, что она все еще не может избавиться от страха потери, поэтому не хочет устанавливать эмоциональный контакт с сыном.
Нас осталось только трое.
Глава седьмая
Паника накрыла меня сразу после рождения Рейфа. Она поразила меня, как удар. Так бывает, когда на поле в тебя врезаются на полной скорости и отбрасывают к стене. Физически я сильная, но паника оказалась сильнее меня. Мне казалось, что я вся скроена из каких-то обломков, из каких-то веточек. В день убийства я не чувствовала страха – только невероятную усталость, а моим сердцем владело беспокойство, но не страх. Сейчас он стал моим спутником, к чему я не была готова. Это напомнило мне время, когда у меня высыпала крапивница, после того как я впервые в жизни съела устрицу. Такой же зуд удерживая меня на ногах весь день, пока я заставляла себя не думать о нашей драме, и это занимало все мои мысли. Главное – не думать о том, что занимает твои мысли, и так по кругу.
Ночью было хуже. До того как заснуть, до того как погрузиться в мир кошмаров, в сердце вползая страх. Я никогда не знала проблем со сном – ныряла в свою теплую мягкую постель и спала, как бревно. На глаза я надевала маску, потому что папа был против штор («Пусть исчезнут все завесы», – любил повторять он, цитируя какого-то поэта). Еще я надевала наушники, так как Рути храпела. Папа сказал однажды, что я воспринимаю сон как священнодействие.
Но в то время я не могла спать.
Я стала одержима мерами безопасности. Первым делом я проверяла замки.
До сих пор мы никогда не запирали дверей, да и никто не делал этого, кроме Сассинелли, которые часто отсутствовали, а в доме было много ценных вещей и хорошей одежды.
Мой папа ни разу не проводил ночь вне дома, однако всю эту зиму, незаметно перешедшую в весну, я думала только о малыше Рейфе: представляла, как он лежит завернутый в пеленки, в какой-нибудь монстр в это время склоняется над ним, когда мама спит, а папа ходит где-то. Бывало, я залезала в кровать, устанавливала сигнализацию, включала компьютер, но потом меня начинало грызть сомнение, не забыла ли я закрыть боковую дверь. Папа брал с собой ключ от входной двери, поскольку уже привык к тому, что я запираю ее, но он забыл о боковой двери, поэтому я не могла отделаться от тревожных мыслей. Я проверяла ее каждый вечер, но все равно беспокоилась, когда приходило время ложиться спать. Я знала, что не забыла о двери, я никогда ничего не забывала. Но, может, на этот раз у меня вышибло из головы? Я говорила себе, что надо перестать паниковать, но все было напрасно.
Я начинала печатать сообщение Клэр, как вдруг меня пронзило неприятное ощущение, – такое бывает, когда проглотишь таблетку аспирина, а запить ее нечем. Кислый привкус разливался у меня во рту от мысли, что дверь стоит открытая. Да это же все равно что повесить неоновую вывеску, приглашающую первого встречного войти в дом. Мое сердце начинало бешено колотиться. Я знала, что это полный абсурд, но не могла избавиться от страха. В конце концов, я спускалась вниз и проверяла все замки заново. И окна. Кухонные в особенности. Потом окно в подвале, где хранились дрова, чтобы топить печь. И окно в ванной, которое часто приоткрывали для вентиляции. Все окна надо было закрыть.
Позже я узнала, что тот привкус во рту объяснялся всплеском адреналина в крови, что в свою очередь служило физиологической реакцией на какой-то звук, пусть даже и знакомый. Этот звук напоминал мне о том, как стукнула дверь в сарае, когда погибли мои сестры. Этот звук заставлял меня не только вспомнить о самом убийстве, но и все снова и снова переживать случившееся. Я сама не осознавала всей сложности происходящего и, действительно, не могла спать из-за бурления адреналина в крови. Дерись или убегай.
Рядом со мной лежали пачки носовых платков, потому что от паники меня бросало в жар. Я не могла ясно соображать. Даже внешне я изменилась. Все девочки улыбаются, глядя на себя в зеркало. Мы смотрим так, словно позируем для обложки журнала. Это заложено в нас природой. Пару раз за утро мы приводим в порядок волосы, стараясь выглядеть еще лучше, даже если не собираемся никуда уходить. У нас у всех есть привычка бросать на себя взгляд в зеркало через плечо. Я делала так, чтобы убедиться, что мои локоны красиво рассыпаны по спине. Другим девочкам приходилось добиваться такого эффекта с помощью специальных щипцов. Но теперь, после рождения Рей-фа, я смотрелась в зеркало только для того, чтобы удостовериться, что я умылась. Мое лицо стало похоже на маску, где только глаза и оставались живыми. Мои губы не двигались. Когда я пыталась пошевелить ими, они не повиновались мне. Вы не узнаете, пока сами не столкнетесь с этим, что «держать лицо» требует колоссальных усилий. Обычно зимой я становилась бледнее, потому что мало бывала на воздухе. Но в эту зиму я выглядела, как обитатель подземелья. Итак, в доме были мама, которая спала так, словно это было ее работой, Рейф, который спал, как и положено младенцу, и я с папой, которые притворялись спящими, чтобы не разбудить остальных. За исключением Рей-фа, мы все напоминали зомби, изредка принимающих пищу, да и то порознь.
Я перепробовала все, чтобы вернуться к нормальной жизни. Ела печенье, запивая его теплым молоком, потому что прочитала где-то, что это успокаивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Он так похож на Рут, – сказала она.
На мой взгляд, он вовсе не был на нее похож. Он был похож на красного маленького человечка со сжатыми кулачками. Но я заметила, что родители всегда находят сходство своих детей с другими родственниками.
Сначала я не хотела брать малыша на руки.
– Все в порядке, – успокоил меня папа. – Ты не сделаешь ему хуже.
– Я боюсь, что он поймет, как тяжело у меня на душе. Я боюсь, что не смогу полюбить его.
– Он научит тебя, как полюбить его, – ответил папа. – Ронни, он не сможет заставить тебя забыть о том, какую утрату ты понесла, но малыши умеют исцелять своей невинностью и потому, что так нуждаются в нас.
Я взяла его на руки, когда он проснулся, и он ухватился за мой палец. Я погладила его по щеке. Она была мягкая, как персик, мягче, чем кожа на шее Рути. У мальчика были темные волосы и розовые толстые ножки.
– Теперь у тебя есть я, а у меня ты, лапочка, – обратилась я к нему.
Я не смогла продолжать, ощущая, какая пропасть лежит между нами, и дело не только в возрасте, но и в самой жизни. Он выглядел удивленным, как человек, перепутавший день праздника.
На следующее утро мама и папа забрали Рейфа. Мама не желала оставаться в больнице. Мы приняли это за хороший знак.
Но мы ошиблись.
Мама не хотела никуда выходить. Она кормила малыша, меняла подгузники, но не пела ему и не разговаривала с ним. Через неделю папа вызвал врача. Это была не просто послеродовая депрессия, нет. Доктор сказал, что она все еще не может избавиться от страха потери, поэтому не хочет устанавливать эмоциональный контакт с сыном.
Нас осталось только трое.
Глава седьмая
Паника накрыла меня сразу после рождения Рейфа. Она поразила меня, как удар. Так бывает, когда на поле в тебя врезаются на полной скорости и отбрасывают к стене. Физически я сильная, но паника оказалась сильнее меня. Мне казалось, что я вся скроена из каких-то обломков, из каких-то веточек. В день убийства я не чувствовала страха – только невероятную усталость, а моим сердцем владело беспокойство, но не страх. Сейчас он стал моим спутником, к чему я не была готова. Это напомнило мне время, когда у меня высыпала крапивница, после того как я впервые в жизни съела устрицу. Такой же зуд удерживая меня на ногах весь день, пока я заставляла себя не думать о нашей драме, и это занимало все мои мысли. Главное – не думать о том, что занимает твои мысли, и так по кругу.
Ночью было хуже. До того как заснуть, до того как погрузиться в мир кошмаров, в сердце вползая страх. Я никогда не знала проблем со сном – ныряла в свою теплую мягкую постель и спала, как бревно. На глаза я надевала маску, потому что папа был против штор («Пусть исчезнут все завесы», – любил повторять он, цитируя какого-то поэта). Еще я надевала наушники, так как Рути храпела. Папа сказал однажды, что я воспринимаю сон как священнодействие.
Но в то время я не могла спать.
Я стала одержима мерами безопасности. Первым делом я проверяла замки.
До сих пор мы никогда не запирали дверей, да и никто не делал этого, кроме Сассинелли, которые часто отсутствовали, а в доме было много ценных вещей и хорошей одежды.
Мой папа ни разу не проводил ночь вне дома, однако всю эту зиму, незаметно перешедшую в весну, я думала только о малыше Рейфе: представляла, как он лежит завернутый в пеленки, в какой-нибудь монстр в это время склоняется над ним, когда мама спит, а папа ходит где-то. Бывало, я залезала в кровать, устанавливала сигнализацию, включала компьютер, но потом меня начинало грызть сомнение, не забыла ли я закрыть боковую дверь. Папа брал с собой ключ от входной двери, поскольку уже привык к тому, что я запираю ее, но он забыл о боковой двери, поэтому я не могла отделаться от тревожных мыслей. Я проверяла ее каждый вечер, но все равно беспокоилась, когда приходило время ложиться спать. Я знала, что не забыла о двери, я никогда ничего не забывала. Но, может, на этот раз у меня вышибло из головы? Я говорила себе, что надо перестать паниковать, но все было напрасно.
Я начинала печатать сообщение Клэр, как вдруг меня пронзило неприятное ощущение, – такое бывает, когда проглотишь таблетку аспирина, а запить ее нечем. Кислый привкус разливался у меня во рту от мысли, что дверь стоит открытая. Да это же все равно что повесить неоновую вывеску, приглашающую первого встречного войти в дом. Мое сердце начинало бешено колотиться. Я знала, что это полный абсурд, но не могла избавиться от страха. В конце концов, я спускалась вниз и проверяла все замки заново. И окна. Кухонные в особенности. Потом окно в подвале, где хранились дрова, чтобы топить печь. И окно в ванной, которое часто приоткрывали для вентиляции. Все окна надо было закрыть.
Позже я узнала, что тот привкус во рту объяснялся всплеском адреналина в крови, что в свою очередь служило физиологической реакцией на какой-то звук, пусть даже и знакомый. Этот звук напоминал мне о том, как стукнула дверь в сарае, когда погибли мои сестры. Этот звук заставлял меня не только вспомнить о самом убийстве, но и все снова и снова переживать случившееся. Я сама не осознавала всей сложности происходящего и, действительно, не могла спать из-за бурления адреналина в крови. Дерись или убегай.
Рядом со мной лежали пачки носовых платков, потому что от паники меня бросало в жар. Я не могла ясно соображать. Даже внешне я изменилась. Все девочки улыбаются, глядя на себя в зеркало. Мы смотрим так, словно позируем для обложки журнала. Это заложено в нас природой. Пару раз за утро мы приводим в порядок волосы, стараясь выглядеть еще лучше, даже если не собираемся никуда уходить. У нас у всех есть привычка бросать на себя взгляд в зеркало через плечо. Я делала так, чтобы убедиться, что мои локоны красиво рассыпаны по спине. Другим девочкам приходилось добиваться такого эффекта с помощью специальных щипцов. Но теперь, после рождения Рей-фа, я смотрелась в зеркало только для того, чтобы удостовериться, что я умылась. Мое лицо стало похоже на маску, где только глаза и оставались живыми. Мои губы не двигались. Когда я пыталась пошевелить ими, они не повиновались мне. Вы не узнаете, пока сами не столкнетесь с этим, что «держать лицо» требует колоссальных усилий. Обычно зимой я становилась бледнее, потому что мало бывала на воздухе. Но в эту зиму я выглядела, как обитатель подземелья. Итак, в доме были мама, которая спала так, словно это было ее работой, Рейф, который спал, как и положено младенцу, и я с папой, которые притворялись спящими, чтобы не разбудить остальных. За исключением Рей-фа, мы все напоминали зомби, изредка принимающих пищу, да и то порознь.
Я перепробовала все, чтобы вернуться к нормальной жизни. Ела печенье, запивая его теплым молоком, потому что прочитала где-то, что это успокаивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70